Работы классика украинского искусства Зиновия Толкачева (1903—1977), выставленные в галерее «ARTEast», без преувеличений, всемирно известны. И дело не в их художественных достоинствах, а в теме — графические листы Толкачева этой серии находятся в экспозиции музея Холокоста в Вашингтоне.
Это свидетельства очевидца самых страшных трагедий ХХ века —Толкачев был одним из первых советских солдат, вошедших в Польшу по следам фашистов, оставлявших за собой взорванные еврейские кладбища и дома, одним из первых ступивших на территорию брошенных «городов смерти» — Майданека и Освенцима. Сотрудничая с комиссией по расследованию нацистских преступлений, он лихорадочно фиксировал увиденное на всем, что попадало под руку — бланках дирекции концлагерей, счетах газовых компаний, поставляющих в Освенцим «циклон б». Некоторые из рисунков фигурировали в качестве доказательств преступлений нацистов на Нюрнбергском процессе.
Пережитый шок въелся в сознание навсегда. Оскалившиеся мертвые головы «никогда не замолчат» — в Освенциме фашисты уничтожали до 80 тысяч людей в сутки, а успевали сжечь до 15 тысяч казненных, Толкачев видел жуткие свалки трупов. Невозможно забыть лица удушенных, извлеченных из газовой камеры. Тюки волос, предназначенных для переработки — «у моей матери такие же седые волосы, а у моей дочери такие же косички с розовыми бантиками», — писал художник в своих мемуарах. Скрюченные трупики расстрелянных детей, «цветов Освенцима» на снегу. Его, как бритва, ранил холодный цинизм, убежденность в идеологической правоте своих действий, основательность, с которой было налажено дело человеческого истребления. «Труд освобождает» — глумливо провозглашается над входом в Освенцим, «С нами Бог» — выгравировано на пряжках палачей. Страшные факты документировались, в 1944—45 гг. — по городам Польши передвигалась выставка «Майданек» — письма, одежда, документы нацистов, фотографии, а также рисунки Толкачева.
Нужно ли было послевоенное возвращение художника к теме Холокоста — в сериях «Освенцим», «Цветы Освенцима», этакое «художественное восстановление» сцен лагерной жизни и смерти в патетическом ключе, — представляется вопросом спорным. Общечеловеческая трагедия настолько велика, что не поддается какой бы то ни было эстетизации. Тем более — в ключе «социалистической пропаганды», в котором работал Толкачев, известный еще с революционных времен плакатист и монументалист. Глубина страдания, безнадежности, отчаяния жертв — нечто принципиально невыразимое, что не передашь театральным дрожанием и заламыванием рук. Стоит ли изображать людей, гибнущих в газовых камерах, тяжелые сапоги, шагающие по хрупким детским костям? Достаточно никогда не забывать о случившемся.