Хроника события приблизительно такова.
В сентябре Эвелина показывала мне городок и все, что в нем надо находить с первого раза: вокзал, почту, банк. О тюрьме речь не шла, но вышло само собой. Я обратил внимание на длинный бетонный забор высотой около трех метров. На нем было несколько очень интересных рисунков — человеческие профили, птицы. Оказалось, что это работы Пепперштейна. Эвелина сказала, что внутри их больше, но увидеть сложно, поскольку внутри тюрьма.
Я ответил, что охотно выступлю в ней с чтением. Меня действительно туда потянуло: увидеть, что это такое — швейцарские зэки. Да и работы Пепперштейна посмотреть, если уж они там. Эвелина была в восторге от идеи: «Вас так интересует эта тема? Почему?!» Я ответил, что меня интересует тема свободы. И несвободы, соответственно, тоже. Если честно, то это был вовсе не ответ. Но Эвелину он почему-то убедил.
В конце октября она позвонила с радостной вестью, что начальник тюрьмы настроен очень положительно. Поэтому в начале ноября я попал к нему на прием. Это был первый начальник тюрьмы в моей жизни. И если бы я в общих чертах не знал, как они выглядят в нормальных странах, например, у нас, то мог бы составить для себя весьма ошибочное впечатление об этой должности. Швейцарский начальник оказался внимательным и худым, в очках, джинсах и свитере, с сережкой в ухе и тонким лицом молодого Германа Гессе. «В нашей стране вы были бы офицером», — сказал я вместо приветствия. Тогда он не вполне уместно ответил, что он по образованию филолог-германист.
Насколько я понял из его скупых объяснений во время той встречи, пенитенциарная система Швейцарии находится вне структуры министерства внутренних дел. Иными словами — тюрьмами занимаются гражданские.
«На первый взгляд, у нас здесь вроде все мягче и человечнее, — говорил он. — Но тюрьма — это тюрьма. И люди здесь так же несчастны». Он еще бы сказал «как и на воле»! Разве я тянул его за язык?
Мы выяснили, о чем я буду говорить. Я повторил свой тезис о свободе и ее противоположности. Он предложил мне два выступления — первое для персонала, второе для узников. При этом первое он мог мне гарантировать, а относительно другого должен был посоветоваться с узниками. Он так и сказал — «должен посоветоваться с узниками». Если среди них будут заинтересованные, то все хорошо. Я согласился, что слушать литературное чтение по принуждению — это последнее дело. «Кстати, кто здесь у вас сидит?» — спросил я. Он ответил исчерпывающе: «На этот момент убийц нет. Есть несколько насильников». Я спросил, есть ли иностранцы. Он сказал, что, как всегда, много. «Из вашей страны тоже», — добавил он. «Украинцы? — уточнил я. — У вас на этот момент сидят украинцы?» Он начал вспоминать и сказал: «Нет, сейчас нет. Несколько русских».
На прощание он подарил мне альбом Пепперштейна с его тюремными работами. «Здесь много хороших мыслей о свободе и несвободе», — сказал он при этом.
Во второй половине ноября я получил от него мейл относительно моих выступлений — 13 декабря, в половине десятого утра, для персонала, 15 декабря, в четыре пополудни, — для узников. Я стал потихоньку готовиться, подбирая соответствующие отрывки. Отдельно для персонала, отдельно для узников.
12 декабря поздно вечером я положил экземпляр «Московіади» в рюкзак и завел будильник на восемь утра. После этого еще раз проверил почту. Там аж пульсировало восклицательными знаками срочное письмо от начальника тюрьмы. В нем сообщалось, что, «учитывая сегодняшний инцидент, чтения украинского писателя, запланированные на 13 и 15 декабря, отменяются». Я все-таки выслал ему пять слов: «Что случилось? Позвоните, если можете». Он позвонил через минуту после моего клика на send.
«У меня побег, — сказал он. — Я должен все отменить». Поблагодарив за известие, я пожелал ему доброй ночи. Надеюсь, он не воспринял это как издевательство.
На следующий день газета сообщила: они разогнули решетку и с наступлением темноты перелезли на крышу тюрьмы, а с нее спрыгнули вниз, на улицу. То есть на свободу. В ее многообещающую тьму.
Сейчас их ищут. Их все еще ищут — 33-летнего македонца и 43-летнего серба. Их все еще ищут — хотя на самом деле они же как на ладони в этой маленькой стране, переполненной камерами слежения и сильно подозревающими людьми. Куда им деваться?
А главное — начальник прав: это только кажется, что мир снаружи более мягкий и человечный.
Начальник всегда прав.