Как всегда щедрый на культурные события сентябрьский Львов подарил мне два с половиной неожиданных впечатления, потрясения даже. Первыми полутора был роман никому не известного Любка Дереша «Культ», который мне посчастливилось прочитать еще до выхода номера журнала «Четвер», где этот роман опубликован, и сама персона Дереша.
Прочитав «Культ» не отрываясь, я вдохновенно разносила весть о новой звезде по городам и весям. Две недели подряд я взахлеб нахваливала роман и ждала презентации — послушать и посмотреть юное дарование.
Оно действительно оказалось юным и, что приятно, не испорченным всякими литорганизациями и профтусовками. Более того, Дереш, похоже, вообще не связывает свое будущее с литературой, а романы пишет не для того, чтобы получить литературную премию и прослыть перспективным писателем, а для своих друзей, которым эту, полную самоиронии и просто иронии, прозу можно читать вслух за демократичным студенческим застольем или одолжить рукопись на скучную лекцию. Так было и на презентации «Четверга» во львовском клубе «Лялька» накануне Форума книгоиздателей. Зардевшийся от оваций Дереш мало говорил о себе, но охотно прочитал отрывки из нового романа — не менее захватывающего.
Коллеги постарше тоже с удовольствием прочитали «Культ», но к успеху Дереша отнеслись поспокойнее: мол, парень просто провел жирную черту под написаным Андруховичем, Издрыком, Небораком и прочими представителями Бу-Ба-Бу и Станиславского феномена. Переполненная энтузиазмом и, частично, в пику скептичным коллегам я писала рецензию для львовской газеты «Поступ», правда, не на роман «Культ», а на весь «Четвер». Номер называется «Проект Campbell» (Campbell — это такой американский суп, однажды увековеченный Энди Ворхолом) и, кроме «Культа», содержит еще подборку стихотворений битников в переводах Юрия Андруховича, поэзию авторов как молодых, так и довольно маститых, а также до слез трогательную графоманию. Сам журнал щедро иллюстрирован сладенькими американскими фотографиями 50—60-х годов. Дереш, ни много ни мало, создал интеллектуальный портрет своего поколения. «Культ» — своеобразная энциклопедия юного украинского (точнее, западноукраинского) интеллектуала. Настолько юного, что для него реалии совка факт скорее исторический, чем ограничительный. Молодого человека в меру испорченного сравнительным изобилием хорошей и не очень литературы, оккультными практиками и фрагментарным наркотическим опытом. От предшественников (на литературном поприще это — восьмидесятники) его отличает в большой мере укорененность в дискурсы всяких MTV и космополитичных электронных медиа и вольное оперирование их кодами. В тех или иных пропорциях все это определяет «героя нашего времени», перед образом которого еще каких-нибудь пару лет назад терялись самые зубастые журналисты: «племя молодое, незнакомое». Но самое главное: это первое поколение, взросшее на модерной украинской культуре, она для нее полноценна и лишена всяких остаточных комплексов: «Ах, как это похоже на Ерофеева!». На этом, пусть и не очень богатом, но таки грунте, Дереш и вправду провел черту и вступил в новую литературную эпоху. Кто был последний — стал первым.
Вторым впечатлением было открытие, пожалуй, самого высокого центра современного искусства в Украине. Творческое объединение «Дзига» организовало строительство Нового Ноевого Ковчега в одном из самых безлюдных мест Карпат — на хуторе Сида в районе Вышкивского перевала (Ивано-Франковская область). Новый Ноев Ковчег — это добротный деревянный дом, такой же, как у жителей хутора Сида, только украшенный объектами львовского художника Василя Бажая, на высоте 1220 метров над уровнем моря. На следующий год здесь откроется интернет- и аудиостудия и приедут другие художники, а также музыканты и литераторы.
За всем этим в гору шли организаторы, художники, искусствоведы, журналисты, дети организаторов, искусствоведов и журналистов. Наверху их ждали трембари, открытие памятника королю Данилу Галицкому, роскошный стол, объекты Василя Бажая и Влодка Кауфмана, родник, на дне которого журналисты узнали портрет цесаря Франца Йосифа Габсбурга работы Владимира Кауфмана с прошлогоднего юбилея, и более всего впечатляющая панорама.
После лаконичных торжеств, изучения художественных объектов, попыток играть на трембите Кауфман позвал всех снова идти в гору. На самой вершине открылись другие горы, впрочем, такие же непохожие на лубочные изображения для туристов — хмурые и величественные. Такие горы определили один из кодов европейского романтизма, который известен в английском языке под названием «величие» и так-сяк иллюстрируется мрачным романтическим пейзажем.
В густом и темном лесу где-то далеко между деревьями блуждал обнаженный Василь Бажай. Он появлялся на миг и снова пропадал, создавая впечатление ирреальности, кинематографичности происходящего. Как, впрочем, и инсталляция Кауфмана: на высоченные темные сосны он ухитрился натянуть белые ажурные занавеси. Сосны стояли, опоясанные этими мещанскими занавесями, как платьями, и никто не мог понять, трогательно это либо сие святотатство.
«Круглый стол» проходил в колыбе, подозрительно похожей на вигвам. Фасад украшала огромная яркая рыба, а порог — пропаленный след ноги. Слава Богу, никто не провозглашал гибель цивилизации, бесконечность человеческой мерзости, закат Европы и прочих сентенций, за которые надо, как говаривали классики, бить морду. В основном же дискуссия разгоралась про способы донести то, что происходит на хуторе Сида до человечества. Потому как содержать центр современного искусства, который видели десяток-другой избранных, как-то неудобно. Форма же традиционного пленера, когда все аккуратно штампуют пейзажи для очередной выставки, неприемлема и даже недопустима — за что ж боролись? — напротив: созданные объекты прекрасно вжились в ландшафт, настолько органично, что на первый взгляд незаметны. Чем ближе подходил спор к основоположным вопросам — а кому это все вообще надо, как и для кого это все вокруг преподносить? — тем сильнее накалялись страсти. Пожалуй, единственное, на чем сошлись участники «круглого стола» — на точности и минимальной интерпретации как единственно возможном способе фиксировать происходящее.
Там, в горах, все, кроме, пожалуй, Бажая с Кауфманом, оказались перед неразрешимой задачей: интеллектуальные потребности современного человека велики настолько, что багаж этот ни один Ноев Ковчег не выдержит. С другой стороны, современное искусство невозможно представить без постоянного возвращения к ритуалу, к религиозному типу мышления. Но, как это ни парадоксально, в ситуации постмодернизма, из которой мы вряд ли уже выберемся, нашелся один абсолют — горы. Этой осенью они уже стали мерилом двух с половиной впечатлений.