Еще не побывав ни в одном из парижских театров, просто гуляя по городу, чувствуешь себя в огромном театре с пышными декорациями, все время существуя то в роли зрителя, то актера. Все стулья в уличных кафе расположены так, что посетители сидят лицом к улице, разглядывая прохожих, и общаются не глаза в глаза, а через публику. И платить за это удовольствие надо, как в театре, ибо цены на таких местах выше, чем у стойки бара. И двигаются прохожие-«актеры» под прицелом глаз как-то сценичнее, в придуманных на ходу образах. Кстати, по-моему, именно в этом секрет парижской элегантности, а не в самих нарядах, которые большей частью ничем не превосходят одежду киевской публики.
В парке Тюильри можно взять напрокат удочку с червями и половить рыбу в большом фонтане — вот вы и рыбак на фоне Лувра. Девушки с Пегали так рады вам, их взгляды и речи так призывны, что овладевает всем существом ален-делоновская снисходительная и спасительная недоступность. В музее д’Орсэ, расположившемся в огромном старинном вокзале, словно гудок паровоза, издаешь внутренний радостный возглас приветствия с детства знакомым по репродукциям картинам. В «Лидо» перья, блестки, трюки а-ля американский балет на льду, в отремонтированном «Фоли бержер» — «Парижский канкан» на восемь пар, четырех солистов и оркестр из десяти музыкантов, в «Мулен-руж» очень популярны недорогие обеды для туристических групп. Количество же и разнообразие драматических театров просто оглушает. Но самый яркий, глубокий, современный — за городом, в бывших складах, — «Театр солнца», организованный легендой режиссуры XX века Арианой Мнушкиной (D’ariane Mnouchkine). Она не явилась на церемонию вручения ей мольеровской премии во Французскую академию искусств, за репетициями не успела торжественно принять высший приз за свой последний спектакль, но каждый вечер, в брюках и просторном свитере, она встречает зрителей в своем театре, рассаживает их в полутысячном зале и готова после спектакля спорить о нем и рассуждать о театре.
Наша беседа завязалась легко — и потому, что дед Мнушкиной был киевлянином, а сама мадам Ариана мечтает побывать в нашем городе, и потому, что тему подыскивать не пришлось, ибо волнение у нас общее — миссия театра, не временная или национальная, а вечная и общечеловеческая.
Размышления режиссера по этому поводу зримо, подробно, мотивированно выразились в спектакле по старинной японской пьесе для театра марионеток «Дамбы».
Мостиком из сегодняшней жизни в японскую старину служат живописно расположившиеся в фойе театра буфеты с восточными яствами, циновки, икебаны. Проводники-официанты, они же актеры будущего спектакля, которые, по мере освобождения от исполнения долга гостеприимства, дополняют свой грим и костюмы здесь же, в огромной, открытой взорам посетителей гримерке, расположенной в фойе.
На сцене японская деревенька, от верхних и ветхих домиков до нижних домов богачей течет безобидный ручеек. На заднике пейзаж в стиле Утамаро. Впрочем, задников оказалось множество, и каждый раз они величественно опадали, не падали, а именно освобождались и угасали, открывая следующую картину природы, черты которой все более теряли контуры и обнажали бесконечность пространства. Деревянные мостики, чайные домики, пергаментные стены не передвигались и становились, а проплывали и оказывались в разных местах, превращаясь в материал для дамб, постепенно поглощаемых бездной воды. Да-да, именно в абсолютно реальной бездне воды, в которую от дождей превратился безобидный ручеек.
Профессионалу всегда трудно смотреть, не задумываясь над тем, как и что сделано. В данном случае все стало ясно в первые минуты — «Театр солнца» освоил технические возможности уходящего века, которые дай нам Бог успеть постичь за век приходящий.
32 актера — 16 «марионеток» и 16 «кукловодов» разыгрывают простую историю об угрожающем жизни поселения наводнении, от которого не спастись дамбами ни бедным, ни богатым, а только вместе — и тем и другим. Но не найдя общего решения из-за личностных амбиций, убежденности в разноценности человеческих жизней, погибают все.
Эту историю знает каждый. У кого-то возникает ассоциация с ковчегом, у кого-то с «Титаником», у кого-то с Чернобылем, а у кого-то со СПИДом. Все знают, но не живут сознанием единства проживания и равенством ответственности каждого перед всеми и всех перед каждым. В каждой точке жизни мы то ведомые, то ведущие, то кукловоды, то марионетки, но при этом в любой ипостаси ответственен каждый — и за себя, и за всех.
Это филигранно сыграно актерами в совместном проживании судеб своих персонажей от имени кукловода и марионетки через абсолютное единство устремлений и полную разность путей их достижения. Маленькие дамбочки, которыми каждый пытался отгородиться от мощного потока, вместе с людьми накрывает вода. От трупов ее очистит кто-то то ли оставшийся в живых, то ли бессмертный, то ли наблюдавший со стороны, то ли ставивший этот эксперимент. Он не спустился с небес и не вышел из-под земли. Он кем-то был и в каждой сцене на разные лады, похоже, говорил все время об одном — о единстве всех со всеми и всем сущим — землей, небом, водой, огнем. Но только было все как-то не до него — персонажам и зрителям, в зале и на сцене, кукловодам и марионеткам, а может быть сейчас и всегда.
Спектакль репетировался больше года. Он настолько отточен в каждом жесте, взгляде, дыхании, что поначалу даже пугаешься — а не единственный ли это его смысл? Но вдруг начинаешь ощущать сиюминутность творчества в строго очерченном рисунке роли, и наступает благословенный момент сотворчества и сопереживания, который солучием освещает поиск праведного смысла, и не потребление его, а именно совместное генерирование в душе каждого — уже без разделения на актеров и зрителей.
Мне было радостно. Я видел, слышал, я пережил торжество театра. Сорадостью отозвалось во мне чудо выживания нашего украинского театра. Но не зря утверждают медики, что инфарктов от радости больше, чем от печалей. Меня поглотила тревога, уже так долго звенящая в душе: а хватит ли нашему театру сил прорваться через мрак безденежья, силы и смелости повести за собой зрителя исхоженными тропами в новые театральные дали, говорить глубоко и серьезно, без скидок на интеллектуальную общедоступность, сменить покой приличной заполняемости залов на риск духовного труда? Пусть ослепит нас солнце радости познания вечных тайн бытия.
«Театр солнца» ослепляет своей смелостью, возвышенностью помыслов и глубиной чувств, расположенный на окраине Парижа, он оказывается в самом центре театральной мысли и открывает новый сценический взор.
О Париж! О Киев! Как близки вы оказались! Каштан свалился прямо в чашечку с кофе, но черные слезы на моем лице лишь рассмешили меня и прохожих, а может быть, зрителей и актера или писавшего и читавших!