Новогодняя сказка
Было когда-то на свете пятнадцать оловянных театриков. Все сыновья одной матери — старой Оловянной Мельпомены — и, значит, приходились они друг другу родными братьями. Это были славные, бравые ребята — кулисы на плечах, ружье на стене, сцена колесом, занавес алый, отвороты золотистые, прожекторы блестят… Ну, словом, чудо что за театрики!
Лежали они все пятнадцать рядком в картонной коробке. В ней было темно и тесно. Но оловянные театрики — терпеливый народ, они лежали не шевелясь и ждали, когда коробку откроют. И вот однажды она открылась. «Оловянные театрики! Оловянные театрики!» — закричал маленький мальчик и от радости захлопал в ладоши. Ему подарили оловянные театрики в день его рождения. Мальчик тотчас принялся расставлять их на территории страны. Четырнадцать были совершенно одинаковыми, один от другого не отличишь, а пятнадцатый был не такой, как все. Он оказался без помещения, его организовывали последним и зданий в городе не хватило. Впрочем, и без помещения он был полон творческих идей, таких же талантливых, что и у театриков с помещениями.
Вот с этим-то театриком без помещения и произошла замечательная история, которую я вам сейчас расскажу.
В стране, где мальчик построил свои театрики, было много разных декораций. Но лучше всех был чудесный картонный дворец, через его окошки можно было заглянуть внутрь и увидеть все постановочные разметки. Перед самым дворцом расположилось чудо авангардного искусства — озерцо с настоящей водой. Оно было совсем как настоящее, вдоль его берегов стояли маленькие бутафорские зеленые деревья. По озеру плавали муляжи восковых лебедей, которые, выгнув длинные шеи, любовались своим отражением. Все это было прекрасно, но самой красивой была хозяйка дворца, прима, первая актриса, она стояла на пороге, у широко распахнутых дверей. И была под стать декорациям, на ней был замечательный костюм, юбочка из тонкого батиста, на плечах — голубой шарф, а на груди — блестящая брошка. Большая и красивая, как ее владелица. Красавица-актриса стояла на одной ножке, протянув вперед обе руки, — должно быть, репетировала. Другую ножку она подняла так высоко, что наш Оловянный Театрик сначала даже решил, что актриса такая же нерепертуарная, как и он сам. «Вот бы мне такую актрису! — подумал Театрик. — Да только она ведь, наверное, на столичных сценах игрывала, вон в каких декорациях репетирует! А у меня что — дощатая сцена, никакой световой и звуковой аппаратуры, занавеса приличного, и того нет. Не место такой актрисе в таком театрике. Но все же попробую предложить ей мою сцену…». И театрик притаился за зданием, стоявшим на этой улице. Отсюда он отлично видел прелестную актрису, которая продолжала оттачивать грациозные па, замирала на одной ножке и при этом ни разу даже не покачнулась!
Поздно вечером все люди легли спать. В доме стало совсем тихо. И театрики устроили фестиваль, начали играть. Показывали различные спектакли, и давно позабытую античную трагедию, и классическую комедию, водевиль, современную драму, и даже модный мюзикл. Все старались поразить друг друга авангардными решениями, современными трактовками, неординарными сценическими открытиями. Актеры вытворяли невообразимое, даже Щелкунчик принялся кувыркаться, а Грифель пошел плясать по доске, оставляя на ней белые следы. Поднялся такой шум, что в клетке собственного вдохновения проснулся Драматург и стал болтать на своем языке так быстро, как только мог, да притом еще стихами. Только Театрик без помещения и актриса-танцовщица не двигались с места. Она по-прежнему стояла на одной ножке, протянув вперед обе руки, а он, не погасив свечи на своей авансцене, застыл как часовой и не сводил с актрисы глаз.
Пробило двенадцать. И вдруг — щелк! Раскрылась суфлерская будка. В этой будке никогда и не пахло суфлером, а сидел в ней маленький злой Режиссер. Он выскочил из будки, как на пружине. и огляделся вокруг. «Эй, ты, Театрик без помещения! — завопил режиссер. — Что ты можешь предложить этой актрисе? Она слишком хороша для тебя!». Но Оловянный Театрик притворился, будто ничего не слышит. «Ах, вот ты как! — крикнул Режиссер. — Ладно же, погоди до премьеры. Ты меня еще вспомнишь!»
Перед премьерой — то ли это устроил злой Режиссер, то ли злые Театральные критики постарались — никто не пришел в кассу театрика и не купил ни одного билета. Словно от сквозняка зрительского невнимания полетел театрик с третьего яруса вниз головой. Да так, что и в ушах у него засвистело. Ну и натерпелся он страху! Минуты не прошло — а он уже торчал между креслами партера. Другие театрики, добрые зрители кинулись на помощь, но ведь он был без помещения, и сколько ни смотрели по сторонам, сколько ни шарили по зрительному залу, так и не нашли. Один раз он чуть было не попал в луч прожектора, но тот скользнул мимо. Конечно, если бы Театрик крикнул: «Я здесь!», его сейчас же нашли. Но он считал непристойным кричать в театре — ведь он был с традициями, притом национальными.
Зрители возвратились в дом. И тут вдруг начался театральный бум, да какой! Настоящий ливень! По сцене расползлись обнаженные метафоры, аллегории агрессивно настаивали на своем, летали сотни вареных яиц, персонажи путались в целлофановом зазеркалье, с падуг лился дождь и молоко, люстры вырастали из пола, мир прятался в железных бочках, Герой выпутывался из сетей собственной души, шуты безнаказанно потешались над королями. И все это терпел стойкий Оловянный Театрик. К месту Театрального бума прибежали два молоденьких режиссера, вчерашние выпускники театрального института. «Смотри-ка, — воскликнул один из них. — Да никак это Оловянный театрик без помещения? Ну-ка, давай что-нибудь поставим в нем!» Они сделали из старой газеты декорации, посредине сцены вырыли канавку, залили воду и пустили туда лодочку с артистами. Лодочка плавала туда-сюда, от одной кулисы до другой, а режиссеры бегали рядом, подпрыгивая и хлопая в ладоши. Вода в канавке так и бурлила. Еще бы не бурлить после такого театрального бума! Театрик то нырял, то взлетал на гребень успеха, то его кружило на месте, то несло вперед. Он весь дрожал, от падуги до представляемого в мечтах поворотного круга, но держался стойко, как полагается настоящему национальному Театрику, — взгляд на ярус, кулисы на плечах, ружье на стене, сцена колесом! И тут лодочку занесло в авангардное театральное течение. Стало так темно, словно Театрик попал в макетную мастерскую старой Оловянной Мельпомены. «Где же это я? — думал Театрик. — Ах, если бы со мной была красавица-актриса! Тогда я бы справился с любыми реформаторами сцены…». В эту минуту из-под моста выскочила большая Министерская крыса. «Ты кто такой? — закричала она. — План зрительного зала у тебя есть? Предъяви план!» Но Оловянный Театрик молчал и только крепко сжимал ружье, которое еще должно было выстрелить. Лодку несло дальше, а Крыса плыла вдогонку. Она свирепо щелкала зубами и кричала плывущим навстречу чиновникам и референтам: «Держите его, держите, у него нет плана!». Она изо всех сил гребла лапами, чтобы догнать Театрик, но искусство так быстротечно, что даже Министерская крыса не могла угнаться за ним.
Наконец Оловянный Театрик увидел впереди свет рампы. Авангардное театральное течение осталось позади. «Я спасен!» — подумал театрик. Но тут послышался такой гул и грохот, что любой храбрец не выдержал и задрожал от страха. Подумать только — за авангардным театральным течением искусство с шумом падало вниз — прямо в крутой авангард! Остановиться было невозможно. Режиссеры-новаторы подбрасывали и швыряли Театрик то вверх, то вниз, но он по-прежнему держался молодцом и даже прожектором не моргнул. И вдруг лодочка завертелась на месте, Современная драматургия зачерпнула воду правым бортом, потом левым и скоро наполнилась до самых краев. Вот Театрик уже по пояс в Современной драматургии, вот уже по горло… И наконец она накрыла его с головой! Погружаясь на дно, он с грустью думал о красавице-актрисе, которая так и не успела сыграть роль на его сцене. Но тут он вспомнил старую театральную песню «Шагай вперед, всегда вперед! Тебя на сцене слава ждет!» и приготовился умереть с честью, оставив славные страницы в летописи истории национального театра. Однако случилось совсем другое. Откуда ни возьмись, появился новый Художественный руководитель и «проглотил» Оловянный Театрик вместе с его ружьем, выстрелившим, как ему и полагалось. Когда дым рассеялся, стало совсем светло, и кто-то из театралов воскликнул: «Вот так штука! Это же наш Оловянный Театрик!» Театрик осмотрелся и вдруг — каких только чудес не бывает на свете, он увидел знакомые мизансцены. Те же декорации, тот же картонный дворец из нетленной классики. На его пороге стояла красавица-актриса. Она по-прежнему репетировала и стояла на одной ножке, высоко подняв другую. Вот это называется талант! Оловянный Театрик так растрогался, что затуманились его софиты, но он вовремя вспомнил: в театре могут плакать только благодарные зрители. Не мигая он смотрел на актрису, она — на него, они талантливо держали паузу.
А потом у Театрика началась новая сценическая жизнь, с новой актрисой, новым репертуаром, с новыми зрителями. И сколько ни выпадало на его долю драматургических испытаний, занавес его всегда поднимался, потому что он был и оставался Стойким Оловянным Театриком.
Под елкой у Волшебного холма в компании — Спящей красавицы, Энея, Анны Карениной, Прони Прокоповны, Бернарда Шоу,Феди Протасова, Буратино, Сильвы, Отелло, Гамлета, Кармен, Пьеро, Дяди Вани, Бесенка, Шантрапы, Цезаря, Эдит Пиаф, Свифта, Кощея Бессмертного, Дюймовочки, Мамонтенка, новогоднюю сказку рассказала Обезьяна в калошах счастья, а помогла ее записать