Полузастывшую гладь столичного театрального сезона потревожил спектакль Национального театра имени Ивана Франко «Соло для часов с боем» по пьесе Освальда Заградника. Той самой сентиментальной словацкой пьесе, которая в начале 70-х благодаря Олегу Ефремову и Анатолию Васильеву вернула на сцену Художественного театра великих стариков в их бенефисных и, в общем, последних ролях — Андровскую, Грибова, Яншина, Прудкина. Сравнения неуместны: иные времена, другие имена. Но сантименты неизбежны: трогательная история, если она рассказана человечно и неспекулятивно, волнует как на старой пленке (спектакль МХАТа, к счастью, записали), так и в киевском зале — особенно в финале.
Самый надежный театральный «экзит-полл», на мой взгляд, это бабушки-смотрительницы, которые всегда начеку у театрального подъезда, у входа в зрительный зал, при входе в бельэтаж или на какой-нибудь ярус... Эти вечные «часовые» театра. Эти преданнейшие хранительницы театральных тайн и самые первые «рецензенты», которые порою гораздо честнее иных коллег. «Как спектакль? Народ пойдет?» — спрашиваю у одной из смотрительниц. — «Вы обязательно дождитесь второго акта. И не спешите уходить после первого, если что не понравится. Они же волнуются. Для многих из них это вообще первая в жизни большая роль!» — ответствует. И я, разумеется, никуда не уйду (да и не полагается).
Первое действие спектакля (режиссер Александр Билозуб), как и предрекали, протекает со скрипом, отношения между персонажами не прояснены, исполнители словно ступают по тонкому льду, боясь провалиться. Они еще приноравливаются друг к другу и к залу. Власти над публикой вначале не возникает. У каждого вроде своя отдельная история — у тех, кто смотрит, и у тех, кто играет. Актеры — Станислав Станкевич, Степан Олексенко, Зинаида Цесаренко, Алексей Петухов, Евгений Свиридюк, Александр Форманчук — местами работают преувеличенно театрально, вразрез с камерной тональностью пьесы. Хотя в их игре, в общем, нет ни фальши, ни вранья, ни эстрадности. Но поначалу нет и контакта. Того энергетического поля, без которого театр — все равно что музей восковых фигур. Ну а ветхая пьеса, столь любимая худруками разных театров, вообще производит такое впечатление, будто на прабабушкиной даче ты листаешь древний роман без обложки и года издания, и хотя прочитанное не имеет никаких касательств ни к твоей реальной жизни, ни к твоему личному опыту, оно все равно мало-помалу начинает странно волновать и занимать тебя… Почему?
Потому что на театре давно оформился почти специализированный раздел драматургии, ориентированный на ветеранов (в первую очередь). Когда нужно уважить «тех, кому «за», обычно вспоминают «Деревья умирают стоя» Кассона, «Старомодную комедию» Арбузова, «Уступи место» («Дальше — тишина») Дельмар и т.д. Естественно, первенство в этом хит-параде давно держит «Соло…». Совсем не выдающаяся пьеса стала знаковой, поскольку текст Заградника в начале 70-х был отмечен знаком качества как в режиссуре Ефремова—Васильева, извлекавших из незамысловатого сюжета великую строгую простоту, так и в актерских откровениях. То был знак перелома эпохи — предчувствие ухода подлинного и нашествия мнимого. Виталий Вульф рассказывал мне, как в «Соло для часов…» Ольга Андровская играла пани Конти. Мхатовская актриса тогда выходила на сцену уже смертельно больной. И на спектакли ее привозили прямо из онкологической клиники. За кулисами у актрисы не было сил, но когда Андровская появлялась на подмостках, все вокруг оживало… Звучала музыка. Она поднимала бокал. Расправляла руки, словно подбитые крылья. Затем бокал летел через ее плечо… И казалось, она вот-вот уже сама взлетит в этом отрешенном порыве, да к ногам ее будто бы привязали землю.
…Все понимаю. Почти закатилась эпоха больших режиссеров, умевших растворяться и, если надо, умирать в отличных артистах. Последовательно стираются в памяти и примеры блистательных актерских ансамблей, которые были объединены и сильной режиссерской рукой, и какой-то внутренней идеей, энергией. Наверное, можно было бы представить, как сыграли бы в этой пьесе знаменитые украинские артисты Ужвий—Пономаренко, Куманченко—Гашинский, Кусенко—Дальский, Сивач—Николаева. Но к данной премьере это не относится. Спектакль театра Франко — не претензия «переиграть». И, как мне показалось, вовсе не попытка доказать, что именно эта работа — художественность в последней инстанции. «Соло для часов с боем» франковцев — пример «доброго театра» (как определил однажды московский критик Григорий Заславский синхронный по духу спектакль «Долетим до Милана» в театре имени Гоголя). «Добрый театр» — это когда не вбивают в голову гвозди концепций и не дразнят экстатическим самопоказом. Добрый театр — не территория риска, а отдушина для вечных понятий и истин, которые воспринимаются залом в старомодном, но оттого более точном значении: любовь, смерть, время. Думаю, «добрый театр» как никакой иной нынче в первую очередь нуждается в поддержке. Как нуждается в поддержке и всякая попытка нравственной чистоты, работы в русле реалистических традиций (представители этого течения мало-помалу тонут в бешеном театральном водовороте). Помню, как Сергей Данченко незадолго до своего ухода в одном очень узком кругу говорил: «В театре должна болеть душа, потому что если она здорова…»
В киевском «Соло для часов…» есть простота, но нет простоватости. Хотя постановщик и пытается на свой вкус и риск «усложнять» и даже украшать элегическую историю, подавая ее в симультанных ракурсах (благодаря элегантной сценографии Андрея Александровича). На первом плане — старая квартира Франтишека Абеля: стена, как полупрозрачная кисея с портретиками, часиками и иной милой сердцу домашней чепухой. Второй план — пространство «за стеной» — тени, фигуры, фантомы, то ли дежурный ангел, то ли таксист, то ли доктор. За кисеей, на подиуме, пристроился и «живой» ВИА из эпохи 70-х, довольно прилично «лабающий» хит «Отель «Калифорния», взбадривая жизнь наших божьих одуванчиков. Тех самых старичков, маленьких людей с большим сердцем, которые раз в неделю каждую пятницу в одно и то же время обязательно собираются в одной и той же квартире за одним и тем же столом, чтобы придумать «иную жизнь». То, чего нет. Возможно, не было. И уже точно не будет. Вокруг — и за сценой, и за стенами (театра) — что-то гремит, шумит, грохочет, рокочет, а они как одинокие зяблики все о чем-то о своем — поют, сочиняют… Рассказывают друг другу сказки под гимн старинных часов. Обмениваются комплиментами. Пытаются как могут поддержать друг друга, чтоб удержаться на свете. Примадонна этих «салонов» — пани Конти — (Зинаида Цесаренко) — кокетка, сладкоголосая птица из своей далекой юности. Ее самая любимая сказка — о сыне, которого не было, да и не будет, но по ее словам — он успешен, счастлив, любим. (Что-то екает в душе в связи с похожей аллюзией из пьесы Олби «Кто боится Вирджинии Вулф»). Резвость и ребяческий аристократизм отданы в спектакле часовых дел мастеру Райнеру, которого строго и проникновенно играет Степан Олексенко. Он готов лезть через все на свете заборы, ограды и стены, останавливать стрелки на всех чехословацких циферблатах ради обновления восторга. Герой Алексея Петухова — пан Хмелик — верный паж пани Конти, не слуга, но явный и тайный воздыхатель, согласный носить за ней чемоданы, нести ей охапки цветов, одержимый сделать ее странную мечту почти былью в глазах товарищества… Не подумав, что и мечта убивает. Станислав Станкевич — Франтишек Абель — резонер с трескучим голосом и внутренней желчью, для которого важна и почетна роль «хозяина театра», хозяина дома, который хочет оккупировать внук, лишив их последней пристани.
Во втором акте какие-то звезды действительно сходятся. Спектакль оживает. Сверкают старые рубиновые фужеры на сервированном столе, благоухают даже бутафорские розы на этом узком празднике жизни. Наконец, склеиваются их отношения. Сплетенье рук, сплетенье судеб. Возникает эффект твоего личного присутствия в этих коллизиях. И еще появляется ощущение некоего третьего плана, возможно, совсем не предусмотренного режиссером.
Каждый из актеров, которые сегодня выходят на главную драматическую сцену страны в популярной пьесе, мог бы не сыграть, а прожить и свое собственное «Соло…». Сюжеты драматичны. Степан Олексенко (Райнер) в 60-е в одночасье стал звездой, сыграв Лаэрта в гениальном фильме Козинцева «Гамлет»; затем был период плотной работы в Театре Франко с разными режиссерами в разной драматургии (от Корнейчука до Ибсена); был прочный семейный и творческий союз с замечательной актрисой Мариной Герасименко; но всегда была в актере внутренняя мука, видимо то, что исходит от тонкости и интеллигентности натуры; когда не стало Марины, плечи его как бы сузились, голова поникла, в голосе расплавился прежний металл; даже озорного Бернарда Шоу в «Милом лжеце» (на сцене Русской драмы) он играл сухо, печально, как бы осмысляя что-то несбывшееся в своей судьбе. Олексенко в «Соло…» встречают аплодисментами, он их заслуживает. Станислав Станкевич (Франтишек Абель) пришел в Театр Франко в середине 60-х и, уверен, нет в труппе (за редкими исключениями) мастера, который столь виртуозен в самых острых сценических формах; его универсальный тембр часто играет «над сюжетом» и даже «за сюжет»; в «Царе Эдипе» у него одна из лучших работ; а когда-то в «Визите старой дамы», совершенном спектакле Данченко, его герой оказался сутью и духом продажного города Гюллена из пьесы Дюрренматта… Но больших ролей у большого артиста всегда было немного. «Соло…» — лишь компенсация за пустые сезоны. Уж не знаю, сколько таких сезонов было у актрисы, которая выходит на сцену в роли пани Конти — у Зинаиды Цесаренко. Она не народная. И даже не заслуженная. Когда-то, в те же
60-е, ее пригласили в Театр Франко как «лучшую цыганку Азу», сыгранную еще в Запорожье. И несколько десятилетий она тихо обитала в труппе, без свар-скандалов ожидая свою главную роль, которая, как теперь уже понятно, наконец, сыграна. Сыграна достойно, без ненужного эмоционального надрыва. Потому что порою один лишь ее звонкий голос заводит и зал, и сценическую компанию.
Когда в финале раздается телефонный звонок от придуманного ею же сына, что-то резко меняется в ее облике и в ее состоянии. Растерянность, резкий эмоциональный слом, дрогнувший голос, застывшая телефонная трубка в руке — и мгновенная смерть. Ее кавалеры, те самые одинокие зяблики, вдруг замерли, притихли… Тогда-то из-за полупрозрачной кисеи и возникает дежурный ангел (таксист, доктор или небесный жених?) и, взяв свою пани за белую руку, лунной тропой уводит куда-то в астрал… Там, где чисто-светло. Там, где нас (пока) нет.
Но ведь будем.