Время постановки обязательных «датских» спектаклей кануло в Лету. Но в этом случае все сошлось удачно - роман «Камера Обскура», киевский Камерный театр-студия и 100-летие со дня рождения Владимира Набокова.
Преобразовывать любую прозу в драматургическое произведение непросто, а уж Набокова, этого «мастера словесной игры» (Дж.Мойнаган), особенно. Сценическая версия романа, сделанная Ниной Мазур, называлась «Парение в темноте» с исправленной буквой «р» на букву «д». Рождение в результате этого еще одного слова придало ситуации неоднозначную противоположность - парение или падение? В театре решили пьесу переименовать, и так в названии спектакля появилась строчка из стихотворения В.Набокова «Ангел, который сошел с ума». Название пьесы изменилось, но суть романа, с пиететом и любовью «перекроенного» драматургом, осталась. Присутствует затейливая вязь фраз, которые, как у искусного жонглера, складываются в объемные пространственные фигуры, принципом кинематографической фрагментарности текста выстраивается сюжет, и как в оптическом приборе, чтобы увидеть предмет в его настоящем виде - изображение переворачивается, зрителю предлагается понаблюдать за ситуацией, поставленной с ног на голову. Падение или парение?
Режиссер спектакля А.Мирошниченко, ставя целью сколь возможно сохранить и передать атмосферу набоковского произведения, сосредотачивается на тексте. Вынужденность приспособления к небольшой сцене предполагает отказ от громоздкой сценографии, от размашистых мизансцен. Как в любом камерном действе наибольшая нагрузка ложится на актеров. Через них нужно донести типичную для Набокова тему - исследование тончайших состояний человеческой души, порой труднообъяснимых, даже невозможных. Актеров в спектакле трое - Ирина Калашникова (Магда), Сергей Мельник (Бруно), Елена Иванченко (Голос). Каждый из них - вершина треугольника, «наполненного желанием разрушать». Себя, того, кого любишь, кто любит тебя, все вокруг. В этом разрушении - парадоксальное стремление к созиданию, сама жизнь, которая, можно сказать, единая цепь разрушений и созиданий. Как же хотят разорвать эту цепь набоковские персонажи? Кадр за кадром, как в фильме, где снимается Магда, рассказывается история ее любви к Бруно, перечеркнутая ее же предательством и изменой, история безоглядной страсти Бруно, обернувшейся для него крахом всего. В костюмах персонажей (Ю.Ведерникова) угадывается мода 30-х годов, но главный акцент - в цветах. Их тоже три - черный, белый, красный. Цвета символизируют некие начала - чистоту, страсть, неизбежность. Сливаясь, перемешиваясь, перекрываясь, эти «цвета-ощущения» и создают образный жизненный клубок страстей, в смятении которых оказывается этот любовный треугольник.
Роль Магды - подарок для актрисы. В ней можно продемонстрировать массу актерских возможностей и способностей. И.Калашникова широкими мазками изобразила экстравагантное, эмоциональное сверх меры, эгоистичное созданье, которое в этой жизни считается только с собой, со своими прихотями и желаниями. С.Мельник играет Бруно, завороженного своей страстью к Магде, потерявшего волю и способность сопротивляться, сломленного открывшейся ему изменой. Персонаж Е.Иванченко трансформируется в разные образы. Ей приходится играть и любовника Магды, и жену Бруно, а еще его брата и отстраненный «Голос», комментирующий события. Актриса не прибегает к реальному перевоплощению, все эти образы - штрихи, маски, моменты характеров. Да и вообще весь спектакль решен режиссером не в реалистической манере, здесь все эфемерное, настроенческое, с привкусом декаданса. За произносимыми фразами ощущается масштаб происходящих событий. Простыми по построению мизансценами режиссер заставляет работать зрительское воображение: аккуратно выложенные на полу большие стилизованные подушки - чопорная гостиная, их нарушенная симметрия - гостиничный номер, беспорядочно сбитые в кучу - спальня. Все просто, одновременно образно и красноречиво. Финал спектакля не ставит точку в этом повествовании о любви. В вихре искореженных чувств высокая нота, резко оборвавшись, оставила за собой звенящий отзвук... Трудно как-то определенно обозначить страсть. Да и любовь ли это, скажет иной зритель? Но ведь к чувствам человеческим можно взывать, показывая не только вершины взлета, но и глубины падения. Не случайно Набоков в своих произведениях, рассказывая о любви, пытался изобразить ее всякой, через ее изнанку, через даже отрицание. Поэтому многоточие финала оправдано. Как оправдана и смелость Камерного театра. Этот маленький театр, замахнувшись на большую набоковскую прозу, сумел придать ей убедительную театральную интонацию и заставить эту литературу если не раскрыться полностью, что вряд ли возможно, то хотя бы приоткрыться, что немало само по себе.