Сергей Соловьев, пожалуй, единственный, кто не стал ждать милостей от гласности, а сразу взял все, что она давала. Талантливый, яркий, смелый и дерзкий почти до цинизма, он проверил гласность «на всхожесть», промерив и глубину ее дна, и высоту отпущенного нам сверху кусочка неба. Ворвался в зрительный зал с тремя яркими полотнами — «АССА», «Черная роза — эмблема печали...» и «Дом под звездным небом», объединив трилогию единым названием — «Три песни о Родине». Эти фильмы навсегда войдут в антологию кинематографа гласности флагманами эпохи и останутся в памяти зрителя бешеным ритмом рок-групп, выведенных из подполья на стадион Лужники. И трудно сегодня сквозь грохот и рев стадиона продраться к тихому Соловьеву, который дебютировал Чеховым, полюбился фильмом «Сто дней после детства», запомнился работами «Чужая белая и рябой» и «Спасатель»...
— Что такое эпоха гласности для Соловьева?
— Не нужно искать примитивного детерминированного счастья: как было плохо, как было страшно, а потом пришел дядя и стало хорошо... — медленно проговорил Соловьев. И тут же махнул с досадой рукой: — Ладно бы сами вырвали зубами, — куда ни шло! А так... Кстати, те, кто вырывали зубами, оказались в более бесправном положении в эпоху гласности. Потому что вдруг выяснилось, что, оказывается, незачем было вырывать зубами. Нужно было ждать доброго дядю, который придет и из безгласности сделает гласность. И все сразу станут счастливы.
Но и грех жаловаться, потому что действительно стало можно говорить, плясать-танцевать, делать все что угодно. Все, чего ни в одной цивилизованной стране мира делать нельзя. А у нас — можно. Потому что Россия так устроена: если уж тоталитаризм — так до ГУЛАГа, если уж свобода —то до полного маразма. Пришла новая жесточайшая эпоха, в которой наряду с демократическими приятностями явилось колоссальное количество абсолютно вздорных проблем. Как мы строили светлое коммунистическое будущее, — с тем же энтузиазмом неофитов и кретинов мы начали строить светлое капиталистическое будущее. А светлого капиталистического общества не бывает, как не бывает и светлого социалистического общества. Бывает покой и воля... Поэтому эпоха принесла колоссальное количество разочарований и бед.
— Но об этом и было в «Трех песнях о Родине»... — попробовала я аккуратно приблизить Сергея Соловьева к разговору о кино.
— Я, конечно, не мог бы снять раньше этих «Трех песен о Родине» из-за двух вещей. Во-первых, из-за их, скажем, антикоммунистической направленности. Потому что то, что в «Доме под звездным небом» через образ героя Саши Баширова я утверждаю, — что действительно коммунизм — это такая вещь, которая не расстреливается и не убивается. Она столь же бессмертна — до поры! — как вирус СПИДа. Ей нет противоядия. Что у нас на самом деле произошло, так это под видом жутко демократических перемен — уникальная операция по перекрашиванию коммунистов. Потому что смешно говорить о демократических преобразованиях, имея номенклатурнейшего партийного работника президентом страны. И все окружение его — это партийная номенклатура. Потому все залихватское строительство капитализма осуществляется коммунистическими руками. Но я не мог бы спокойно разложить это в картинках, не будь этих самых перемен...
— Каким был ваш первый фильм? О чем?
— «Взгляните на лицо»... Помните?
— Прекрасно помню.
— Как люди просто смотрят на Мадонну Рафаэля. Документальный фильм... Потом «Семейное счастье» по Чехову... Мне забавно наблюдать изменение форм, в том числе и преображение форм существования коммунизма. Стагнационного брежневского, переход его через горбачевские реформы и... Я убежден в том, что на сегодняшний день мы еще имеем дело с абсолютно коммунистической формацией, которая называет себя развитой российской демократией. Забавно, очень занятно было наблюдать этот переход, но по существу меня и в этом интересовало существование идеального в реальности, новой реальности, которая пришла. А я убежден, что идеальное — бессмертно. Что в каждом человеке живет его лик и обличье... Поэтому, если внимательно смотреть «Черную розу», то можно увидеть, что это своеобразная экранизация «Митиной любви» Бунина. И для меня фундаментальный классический модуль — русская литература, которая все девятнадцатое столетие практически этим и занималась: существованием идеального в реальном.
— И что же теперь? Какие планы?
— Сейчас я с огромным удовольствием буду снимать историю любви Ивана Тургенева и Полины Виардо. Уж казалось бы, что более чуждого и «Трем песням о Родине», и компьютерному веку, и глубокомысленному подведению его итогов!.. Называться фильм будет «Иван Тургенев. Метафизика любви». Зная потенциал любви, заложенной в человечестве, надеяться есть на что. Поэтому в каждый момент такого невиданного социального катаклизма, который, казалось бы, рушит все, — на самом деле ничего не рушится!
Помните, играли во дворе: «Ты за Солнце или за Луну? За Луну — за советскую страну. За Солнце — за пузатого японца»... Это все игры: за луну или за солнце, гласность — безгласность, Ленин — Сталин... А по сути дела все устроено очень основательно, очень фундаментально и главное — не перепутать крышу с фундаментом. Крыша может съезжать очень часто у любого общества и у любого человека: на то она и крыша. Она и сделана для того, чтобы съезжать. А ноги должны стоять плотно на фундаментальных понятиях. И я стараюсь это делать.