С 8 по 16 ноября в нью-йоркском кинотеатре «Film Forum» проходил фестиваль фильмов Сергея Параджанова (1924 - 1990) - режиссера, о котором как-то было сказано: «Он из тех, кто работает так, словно до них никто не снимал кино». Впервые можно было увидеть все восемь законченных художественных фильмов Мастера - от ранней ленты «Андриеш» (1954) до таких шедевров, как «Тени забытых предков», «Ашик Кериб», «Цвет граната», «Легенда о Сурамской крепости». 10 и 11 ноября там же был показан документальный фильм известного кинокритика, специалиста по восточноевропейскому кино Рона Холлоуэя «Параджанов. Реквием» (1994), в котором, в частности, использовано пространное интервью, данное Параджановым в 1988 году, во время Мюнхенского кинофестиваля.
Очень странно вбежать с солнечной Хаустон в полутемный маленький кинозал и в вечно таинственном полумраке провалиться в омут собственного детства, в журчание чистой украинской речи, в перебор фольклорной мелодии: на экране Нью-Йорка «Тени забытых предков» Сергея Параджанова.
В нищем детстве в маленьком провинциальном Херсоне тридцать лет назад я сбежала с уроков и спряталась в кинотеатре. И замерла, пораженная тем, что происходило на экране. Мне было 13 лет, и я еще не знала, что уйду, как Алеко за цыганами - за Параджановым - в кино. Тогда я просто потеряла ощущение времени и как в обмороке отсмотрела первый сеанс «Теней», а когда фильм закончился и жидкая толпа зрителей повалила на улицу, я, ни секунды не раздумывая, просто залезла под кресло и вылезла, только когда в зале снова погас свет. Вышла на улицу ночью. Что я врала дома - не помню. Знаю только, что на следующий день я прямиком - не заходя в школу - отправилась в кинотеатр, зажав в потном кулачке заветные десять копеек, которые в те годы стоил билет на утренний сеанс, и снова, прячась в перерыве под креслом, смотрела весь день. До сегодняшнего дня не могу разгадать эту загадку: почему всего два фильма в детстве я смотрела 12 раз и оба оказались шедеврами мирового кинематографа, о чем я узнала, только поступив во ВГИК. Вторым был «Расёмон» Акиро Куросавы.
Теперь в Америке я снова встречаюсь с Параджановым и со своим детством. Благословляю судьбу, которая подарила это счастье - жить с Параджановым в одно время, на одной планете, в одной стране. Мы учились в одном институте у одних педагогов. И наша общая любимая учительница Ольга Игоревна Ильинская поставила нас однажды лицом к лицу и сказала: «Сереженька, познакомься - это Сашенька.» Трудно было поверить, что для кого-то он - гений! - мог быть «Сереженька», но так было.
Он тогда вышел из тюрьмы. Голодный до жизни и съемочной площадки. Ворвался в мир, и (знаю от него) - Шеварднадзе вызвал его к себе в кабинет Первого секретаря Грузии и положил перед ним список из десяти наименований: выбирай, что хочешь, и начинай снимать. Существовала в совдепии такая загадочная вещь, как «госзаказ». Это мог быть и танк, но случалось что и кино государство «заказывало» кинематографистам. И была в этом списке строка «Сурамская крепость». Параджанов, смеясь, рассказывал, как он дома переписал полторы страницы из учебника истории Грузии и подал их в качестве заявки. И Шеварднадзе распорядился дать ему деньги. Так Параджанов снова стал снимать.
В учебнике все было просто: Грузия становилась государством и обносила себя стеной от захватчиков. Ставила крепости на границах. И они стояли. Только одна - Сурамская - никак не держалась: рассыпались камни. И строители пришли к гадалке и спросили, что делать, и та велела в основание крепости замуровать младенца мужского пола. Тогда крепость станет нерушимой, Грузия так и сделала, и предсказание сбылось. Параджанов изменил только одну деталь в средневековом грузинском эпосе: жертва, положенная в основание крепости, по легенде Параджанова, из пассивной (безропотный младенец) стала активной: зрелый юноша сам приносил себя в жертву родине. И все наполнилось другим воздухом и смыслом. Воздухом высочайшей трагедии и поэзии. Жертвоприношение по Параджанову было нотой повыше всех ранее известных жертвоприношений. И Шеварднадзе принял эту «поправку» гения. Что делает ему честь.
Но это было потом. А до этого - арест, тюрьма, лагерь. Я опускаю подробности только потому, что сам Параджанов их тоже опускал. Об ужасах, через которые он прошел в заключении, сначала доходили слухи. Потом стали доходить его письма, а потом уже и рисунки. Когда появились рисунки, я поняла - спасен. Его «Плащаницу», нарисованную шариковой ручкой на носовом платке, еще увидит мир - я в этом уверена. Он спасся творчеством, хотя десятки любящих его творцов и обивали пороги власть предержащих, пытаясь спасти его и если не вызволить, то хотя бы облегчить его участь. И вызволили все-таки чуть раньше срока! И это отдельная легенда, в которой цепочка тянулась от Василия Катаняна и Лили Брик к Эльзе Триоле в Париж и к Луи Арагону, от которого однажды до Брежнева оказался случайно один шаг, и - Параджанов вышел!
Я вбежала последней в коридор Дома кино на его первую в жизни премьеру в этом престижно-официальном месте - «Легенда о Сурамской крепости». Он вышел вовсе не ко мне - он еще ждал кого-то, - увидел мои горящие счастьем встречи глаза, широко улыбнулся и сказал: «Пришли посмотреть на Параджанова?»
Я честно кивнула в знак согласия.
- Смотрите! - он гордо выпятил грудь, обтянутую грубошерстным серым свитером крупной вязки, и царственно приказал служителям: «Попустите эту женщину.»
И меня пропустили. Параджанов был прежним! С ним ничего не смог сделать асфальтовый каток государственной машины. Оставалось теперь посмотреть фильм... Через полтора часа я могла идти с голыми руками на Кремль: тюрьма была не страшна!
Потом было страшное горе, когда его не стало. Ужас ребенка, оставленного в пустом темном мире, который покинул гений, я не знала, как жить дальше. Пока не поняла, что нужно просто поднять глаза к небу. Он - там. И ему все видно - каждый твой кадр и каждый свой кадр. И сегодня я снова счастлива, потому что знаю, что ему виден и Нью-Йорк, и Манхэттен, и маленький кинотеатр «Film Forum», и трепетный организатор ЕГО фестиваля - Стив Греньо, который видел Параджанова однажды здесь в Америке.
Будете видны ему и вы, если придете на его фильмы. Вы посмотрите их - он - вас. Потому что он там, где луч прожектора тянется к белой простыне экрана, и он говорит с экрана, обращаясь к тебе лично. Говорит языком своих вовсе не загадочных, а напротив - общеизвестных с времен средневековья, незыблемых символов. И истории, которые он рассказывает, - вечные. Вернее - история. Потому что он рассказывает всегда одну и ту же сказку о том, что человек рождается на белый свет, взрослеет, влюбляется и умирает. И все, что меняется внутри этого вечного сюжета - это только обстоятельства места и действия.
И герой у Параджанова всегда один и тот же - Поэт. Вне зависимости от того, пишет он стихи или нет. Важно поэтическое восприятие мира. А оно даровано небесами не только Саят Нове - реальному поэту в фильме «Цвет граната», а и грузинскому воину и строителю, не написавшему ни строки в блокнот, но вписавшему себя как строку в судьбу крепости и страны.
А уж где это все развернет Параджанов, не суть важно. В «Тенях забытых предков» это Украина, в «Цвете граната» - Армения, в «Легенде» - Грузия. К общему знаменателю этнографии и антропологии приведут Параджанова зарубежные киноведы, не имеющие ни малейшего представления о том, что ТАКОЙ Украины-Армении-Грузии нет в природе. Есть она - мифологическая - только в его мире - мире фильмов великого мистификатора. Вся этнографическая фактура нужна ему только для того, чтобы показать: в основе всего лежит единая матрица общей народной культуры, в задачу которой только то и входит, чтоб сохранить себя в качестве корня и отдать поэту- в перевод на язык его народа.
И всегда это будет драматично и никак иначе. В «Тенях» герой любит одну, а женится на другой, и заплатит за это, в «Легенде» - влюбится и уйдет, и верен будет другой женщине - даже в жертву ей себя принесет: Матери-Родине, а в «Цвете граната» поэту и вовсе жениться - не жениться - одно и то же.
Не ищите в нем национального. Он был и остается поэтом наднациональным. С единственным отличием от всех других поэтов, что писал стихи не карандашом, а кинокамерой, кинокадром, кинознаком. Поэтом, которому ранили душу. Поэтом в поисках своей второй половинки. Он встретил ее уже на небесах - я свято верю в это - и обрел тот искомый покой гармонии, который заслужил всей своей жизнью.
Спасибо коммунистам, что они не убили его сразу, а дали сделать хоть то немногое, что он сделал. С какой горькой улыбкой он сказал тогда на премьере «Легенды»: «Мне шестьдесят лет. Люди в это время уходят на пенсию, а я впервые стою на сцене Дома кино...»
Какая все-таки страшная судьба России: душить свои таланты и всю последующую жизнь отчитываться их трудами перед просвещенным человечеством, укрепляя миф о «русской советской культуре». Нет такой культуры. И нет в Параджанове ничего русского, кроме языка, на котором он говорил. Армянин по крови, Параджанов прожил жизнь в столице Грузии. Ненадолго отлучился в Москву поучиться и прожил долгие годы на Украине. И создал шедевры национального кино сначала Украины, потом Армении и на излете - Грузии. А уж «советского» в нем были только тюрьма да лагерь.
Смотрите Параджанова. Это снова о том, чему учил две тысячи лет назад распятый в Иудее философ: над телом враги могут надругаться, но до души им не добраться вовек!
Смотрите это кино - о том, как не добрались до души героев Параджанова, как не добрались до его собственной души. Так вы научитесь знать, что и до вашей не доберутся, если она есть, трудится и чиста перед Богом и людьми. Не бойтесь быть поэтами. Бойтесь НЕ быть.