О фантастике люди из литературных кругов зачастую молчат. А если и говорят, то мало и как-то неопределенно-ругательно. Как о сорняке-паразите, растущем среди культурных растений — «настоящей литературы». С его присутствием приходится мириться, как со «жратвой» для неразборчивых мозгов масс. И трудно сказать, чем такой снобиз порожден: то ли не читают, то ли читают что-то не то, то ли интеллектуальная мода не позволяет вести себя иначе. Что ж, как верно заметил Лев Снегирев в статье «Попытка дедуктивного предвидения» («ЗН», №47 от 06.12.03), «книги подвержены моде». По прочтении статьи хочется дописать: «как и те, кто пишет о книгах».
Указанная статья показалась нам прелюбопытной прежде всего потому, что высказанные в ней суждения, кажется, по сей день диктуют... ну, если не моду, то уж во всяком случае политику отношения к литературе. Все мы хорошо знаем, что существует «чтиво» и «литература». «Чтиво» мы читаем. «Литературой» мы восхищаемся. И то и другое мы делаем совершенно сознательно — на благоговение и восхищение нам зачастую не хватает душевных сил, поэтому мы и читаем «чтиво», которое не требует большого напряжения. Из этой простой логики, по-видимому, исходил автор «Попытки дедуктивного предвидения», в начале статьи вводя понятие «литература второго ряда». «Первый ряд» безраздельно заняла литература реалистического толка.
Эта позиция заслуживает изучения хотя бы потому, что именно на такой основе строятся, например, школьные программы по литературе. Ведь именно оттуда мы вынесли и продолжаем выносить уверенность в «высоте» и «низкости» жанров. Где, как не в школе, нам вдалбливают в головы, что, скажем, «Шевченко — гений», независимо от того, нравится тебе его поэзия или нет. Причастность к «литературе» ставит его выше какой бы то ни было критики или просто обыденного суждения «нравится — не нравится». Зато «низкие» жанры вполне демократичны: нравится — читай, не нравится — сдай в макулатуру.
Не повезло «низким» жанрам и с литературной критикой, которая занимается только «литературой», поэтому «чтиво» не входит в ее компетенцию. Зато повезло с издателями (кое-где) да с читателями (везде). Причем тут сетовать на упадок интереса к реализму как раз совсем нелогично — наибольшим спросом пользуются детективы, боевики и женские романы. И знаете, как объясняют адепты этих жанров свои предпочтения? «Там все очень правдиво описано. Так оно и есть на самом деле». А вы говорите «упадок интереса к реализму»...
Но больше всего в статье Л.Снегирева досталось не чернушным боевикам, заполонившим наши прилавки, — и тут мы с автором абсолютно солидарны, об этом и писать как-то не хочется, — больше всех досталось фантастике. Автор провозгласил коллапс жанра, связанный с неактуальностью научной фантастики, вредоносностью футуристического катастрофизма и примитивностью фэнтези. И в этом позиция автора особенно показательна и интересна.
Начать, наверное, следовало бы с самого понятия «фантастика» — довольно размытого и нечеткого. Не будем вдаваться с литературоведческие тонкости, которые в отношении фантастики и по сей день остаются далекими от разработки. Скажем только, что разделение на «реальное» и «нереальное», «вероятное» и «невероятное» вряд ли можно считать лакмусом для определения степени «фантастичности» произведения. Часто встречается мнение, которое, судя по всему, разделяет автор «Попытки...», что под фантастикой следует понимать довольно узкий слой литературы, состоящий в основном из научной фантастики и фэнтези. Изредка к этому ряду примыкает жанр антиутопии — но это точка зрения тех, кто не отодвигает фантастику во «второй ряд».
С другой стороны, фантастика — это все, что так или иначе отклоняется от «реального», «существующего» и в то же время объяснимого с точки зрения рациональных категорий или хотя бы обыденного сознания. То есть вся нереалистическая литература всех времен и народов. Принимая во внимание относительно скромный возраст школы литературного реализма, под такое определение попадает большая часть всего литературного наследия человечества. Включая все то, что пытаются притянуть за уши под определение «реализма», прибавляя неуместные в данном случае прилагательные типа «фантастического», «магического» или «мифологического». Причем вполне понятно, что оксюморон «фантастический реализм» выдумывается именно для того, чтобы такие выдающиеся авторы, как, скажем, Булгаков или Маркес, не дай бог, не выпали из обоймы «литературы» и не затесались в ряды «чтива».
Конечно, мы и не собираемся спорить с тем, что «чтиво» существует. Что прилавки забиты «чернухой» и «жвачкой для мозгов». Но поможет ли против этого деление на плохую и хорошую литературу по жанровому принципу? Не стоит ли к каждому произведению любого жанра подходить исключительно с «литературными» мерилами? Перефразируя антидискриминационный лозунг авторства бойца Сухова, «фантастика — тоже литература».
Между прочим, трудно не согласиться с Л.Снегиревым в том, что автор «Гиперболоида инженера Гарина» стал знаменитым благодаря не этому произведению, а благодаря «Хождению по мукам». Ничего не попишешь — автор «Гиперболоида» и правда настолько увлекся гиперболоидом, что оказался не так уж интересен читателю. Хорошая фантастика, как и любая другая литература, в первую очередь о людях, а не о «гиперболоидах». Между прочим, лет двадцать назад упрек в том, что «машины заслоняют людей», был довольно популярен в советской литературной критике. И, надо сказать, в отношении советской же фантастики, за некоторым исключением, он был вполне справедлив. Но только в отношении к советской фантастике и лет двадцать назад. Современная постсоветская и уже лет тридцать западная хорошая фантастика, так же, как и любая другая хорошая литература, — совсем не о машинах. Да, изображаются люди, поставленные в необычные условия средствами технического прогресса (т.н. «научная фантастика») или модификациями социальных структур (утопии/антиутопии), войнами или нашествиями инопланетян. Искусственно смоделированные условия — причем зачастую даже не «выдуманные», а «подсмотренные» у реальности — вынуждают причислить этот жанр к фантастическому. Но они заставляют усомниться в тезисе, отстаиваемом Львом Снегиревым, что «только реализм сумел достигнуть вершин художественного мышления, когда в литературные тексты ворвалось социальное, философское, интеллектуальное, духовное содержание, появилась образность изложения, психологизм, мотивация поступков персонажей». Если в литературном произведении доминируют затянутые описания технических особенностей самолетов/звездолетов/унитазов будущего, можно безошибочно утверждать: это посредственная литература. Но ведь не будет отрицать и знаток, например, соцреализма, что описание домны или особенностей работы прокатного вала, на фоне которых разгорается страсть между двумя-тремя героями, тоже не возводило произведение в ранг шедевра, хотя, возможно, и подчеркивало его «реалистичность».
Показателен тезис Льва Снегирева о коллапсе фантастики, связанном якобы с тем, что «воображение фантастов уже не может опередить научно-технический прогресс». Во-первых, этот тезис указывает на то, что все многообразие фантастической литературы сводится к жанру научной фантастики. Во-вторых, автор почему-то считает, что литературная сверхзадача фантаста — именно «предугадывать» и, соответственно, невозможность предугадывания обусловливает невозможность самого жанра. Но дело в том, что фантаст — не пифия. Его задача, как и задача любого литератора, — в меру своего воображения моделировать поведение, логику, чувства человека в необычных условиях, раскрывать человеческое в человеке. И «необычные (нечеловеческие) условия» ему необходимы именно для этого — ведь «обычные условия» все реже ставят человека перед глобальным моральным выбором.
Мнение, что фантастика — это научная фантастика, довольно популярно. Особенно среди тех, у кого знакомство с фантастикой не пошло дальше Кларка, Азимова или Брэдбери. Даже те, кто читал таких классиков, как Саймак, могут усомниться в правдивости этого тезиса. Более поздняя и развитая западная фантастика социального толка почти не пробивалась через «железный занавес». Но зато у нас были братья Стругацкие и кое-что из Лема. Знакомство с западной фантастикой, которое стало возможным последние пятнадцать лет, показало, что даже «научная фантастика» далеко не так проста, как казалось тем, для кого наука и НТР были едва ли не синонимами. Скажем, «Вавилон-17» или «Время как низка самоцветов» С.Дилэни — яркий пример моделирования будущего на материале гуманитарных наук. О многообразии и фактически неисчерпаемости социальной фантастики и говорить не приходится. Что же касается упрека в «неправдоподобии», «легкости», отсутствии «всплеска эмоций» и «размышлений» в процессе потребления фантастики — в отношении современной фантастики они и вовсе выглядят наивными. Вы читали «Помутнение» Ф.Дика? Прочтите. А потом расскажите о вашем отношении к наркотикам.
Наши оценки часто зависят от степени нашей информированности и склонности к обобщению, не зависящей от объема исходной информации. Человек, прочитавший две-три коммерческие «штамповки» в жанре фэнтези и два-три клона «звездных войн», склонен давать оценку жанру фантастики вообще. Между прочим, точно так же поступали школьники эпохи «застоя», вынужденные читать зубодробительные «производственные романы», — именно по ним они судили о целом жанре соцреализма. Поэтому отдельно стоит поговорить о том, какая фантастика сейчас присутствует в интеллектуальном обороте — что переведено, что читается, обсуждается и т.д. Самые прочные позиции тут у классиков жанра, которые пропагандировались еще во времена СССР, — Брэдбери, например. Он переведен почти весь (на русский, разумеется) и прочитан был если не всеми, то очень многими. Хотя бы потому, что не так-то много было у нас западной фантастики. Кроме «несомненных классиков» печатались время от времени Хайнлайн, Азимов, Шекли, Силверберг. Но тут уже о пропаганде речи не было — все это выходило главным образом в журнальном формате. Книга была просто роскошью. Во времена перестройки через щели в «железном занавесе» стали просачиваться и иные образчики — Замятин, Оруэлл, Хаксли, Ван Вогт, Воннегут, Дик. Выходили они в основном на неважной бумаге, в плохом переводе без литературной редакции, без упоминания о копирайте, но все равно заглатывались почти без разбору пополам с килотоннами «Принцев Амбера» и «космическими мыльными операми» Гамильтона. А потом наступило равновесие, которое не нарушается до сих пор: потихоньку переводят фантастику 60—80-х. Спасибо и на том — истинные произведения не стареют. Но хочется и чего-то еще. Есть ведь «новая волна». И как мы ни рады, что появились «отечественные товаропроизводители», что в их среде тоже есть «классики», что у них выходят многотомные собрания сочинений (их качество — тема отдельного разговора), вся полнота литературного процесса снова осталась где-то за горизонтом, его отблески едва пробиваются к нам в обрамлении скупого дизайна «Библиотеки Мошкова». Скольких лауреатов «Небьюла» и «Хьюго» последнего десятилетия вы читали? Так-то...
Сиротливое положение, которое фантастика, вопреки заявлениям некоторых адептов, продолжает занимать в тени «высокой литературы», ставит ее в полную зависимость от коммерческой рекламы и продаж. А на что, кроме рекламы, может ориентироваться средний покупатель, если господа литературные критики о фантастике в основном упорно безмолвствуют, зарубежные журналы большинству недоступны, равно как и выходящие «там» книжные новинки. Мы по-прежнему плетемся в хвосте событий, «открывая» имена авторов, которые еще в прошлом десятилетии отошли в мир иной в почтенном возрасте, и ничего не знаем о том, что издается сейчас. Причем даже этими открытиями мы обязаны в основном России — о фантастике на украинском, в том числе переводной, даже как-то говорить неловко. В поле зрения нашего книгоиздателя она не попадает точно так же, как в поле зрения нашего критика. Что тут удивительного — наш книгоиздатель ту же школу заканчивал и в тех же «кругах» нередко вращается. Поэтому основное возражение автору «Попытки дедуктивного предвидения» мы бы сформулировали так: в состоянии коллапса находится не мировая фантастика, а наше о ней представление. Сообщение о «смерти жанра» просим считать преувеличенным.