От редакции: В Главной специализированной редакции литературы на языках национальных меньшинств Украины готовится к печати поэма Тараса Шевченко «Кавказ» на языках народов мира. Предлагаем вашему вниманию предисловие к этому изданию, написанное поэтом и ученым Раулем Чилачавой (сокращенный вариант).
Российская война на Кавказе в позапрошлом веке среди других породила два гениальных произведения — «Мерани» Школоза Бараташвили и «Кавказ» Тараса Шевченко. Правда, причины их написания были кардинально различны: для грузинского поэта толчком стало похищение горцами его родного дяди князя Ильи Орбелиани (которого удалось со временем освободить), а для Шевченко — убийство ими же художника, иллюстратора рукописного «Кобзаря» 1844 года, офицера царской армии графа Якова де Бальмена. Француз по происхождению, Бальмен родился на Черниговщине, был на год старше Шевченко, имел кратковременное знакомство с ним, переросшее в дружбу. Его гибель на кавказском фронте ошеломила поэта и заставила взяться за перо. Однако личные переживания, ставшие первопричиной поэтических раздумий автора, получили огромное гражданское звучание. Так же и Бараташвили, пережив глубокое потрясение из-за трагической судьбы ближайшего родственника, создал удивительно эмоциональные и вместе с тем насыщенные философскими раздумьями стихи, где с юношеским максимализмом отрицается существующий миропорядок и поднимается «универсальный бунт свободного ума» (Гурам Асатиани).
Читатель, не посвященный в предысторию написания «Мерани», вряд ли из его текста может догадаться (в отличие от «Кавказа»), что именно побудило автора к его написанию. Однако есть у Бараташвили еще одно стихотворение с достаточно длинным названием «Поход грузинских князей и крестьян против Дагестана и Чечни, года 1844-го, под предводительством губернского маршала князя Дмитрия Тамазовича Орбелиани», в котором прославляется отвага соотечественников в поединке с горными соседями. И здесь Бараташвили и Шевченко вроде бы оказываются на разных, абсолютно противоположных позициях. Взгляд, устремленный на Кавказ из Украины, не совпадает со взглядом, устремленным туда же из Грузии. И дело тут, как может показаться неосведомленному читателю, совсем не в реакционности великого грузинского поэта, а в неопровержимых исторических реалиях, свидетельствующих о неоднозначности и противоречивости отношений кавказских народов. (В мире почти нет соседей, у которых всегда были бы дружеские, безоблачные отношения. Как известно, намного легче любить и уважать тех, кто далеко от нас, нежели тех, кто рядом.)
Грузия, давняя православная страна, с тех пор как северный Кавказ стал мусульманским, перманентно страдала от разбойничьих нападений разнообразных горных племен. Эти нападения были катастрофическими в начале XVIII века, когда Грузия, растерзанная Ираном и Турцией, добитая внутрифеодальными распрями, не была способна их выдержать. Небольшие, хорошо вооруженные и мобильные отряды северных соседей неожиданно появлялись там и сям, хватали юношей и девушек, забирали имущество, похищали скот. Нередко за людей требовали крупный выкуп. Одной из таких жертв разбойничьего нападения горцев стал и Давид Гурамишвили.
Кавказ, к сожалению (а возможно, к счастью), никогда не был единым политическим и тем более языково-культурным организмом. Это, с одной стороны, содействовало развитию и сохранению уникальной материальной и художественной культуры многих этносов этого края, преобразованию его в миниатюрную модель мира, а с другой — их раздробленность, разъединенность, религиозные и другие расхождения приводили к междоусобным распрям, вражде и наконец сделали их добычей гигантского хищника — Российской империи, которая неустанно расширяла свои границы, одновременно продвигаясь по всем возможным направлениям.
Следует отдать должное стратегам царизма, тонко использующим особенности историко-культурного развития кавказских народов, их ментальности, темперамента, национального характера в целом. Поставив перед собой цель — колониальное освоение Кавказа, они, те стратеги, прежде всего старались не допустить сближения самих кавказцев, пускали в ход все дозволенные и недозволенные средства для безотказного действия принципа «разделяй и властвуй!» (Когда, например, в 1915 году в Турции произошла резня армян, царская власть не пустила уцелевших беженцев на их историческую родину, а поселила на полуомусульманенном юге Грузии, чтобы на всякий случай иметь там законсервированный очаг этнического конфликта.)
Россия, собственно, никогда не скрывала своих намерений сделать весь Кавказ российским, превратить его в южный форпост империи, навсегда закрепиться на Черноморском побережье. К этой цели она шла четыреста лет. Шла упрямо, шаг за шагом, не жалея ни человеческих жизней, ни материальных ресурсов.
Известно, что Кавказ еще с мифических времен был местом особенным, овеянным романтическим ореолом таинственности. Именно к скалам его мощных гор приковало воображение древних греков титана Прометея. Греческий опыт творчески освоил российский царский двор, который своих непослушных подданных, как гражданских, так и военных, ссылал в эту «теплую Сибирь». (Правда, для десятилетней ссылки Шевченко определили другую, настоящую Сибирь — оренбургские и казахстанские степи!) Попав сюда, они были околдованы снежными вершинами гор, скалистыми ущельями, гремучими водопадами, всем буйным разнообразием величественной местной природы, им нравились кавказцы, красивые и мужественные люди, нравились их фольклорные сокровища — многоголосые песни и зажигательные танцы. Одни об этом писали в письмах и дневниках, другие — в стихах и прозе. Кто не помнит трогательное: «На холмах Грузии лежит ночная мгла» или «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальных...» Пушкина, или же «Синие горы Кавказа, приветствую вас...» Лермонтова.
Эти и другие произведения великих российских поэтов мог знать и Тарас Шевченко. Он мог знать и другие их произведения, в которых говорилось о войне на Кавказе.
Однако насколько разительно непохоже восприятие этой войны украинским поэтом и его российских собратьев по перу. Последние, относясь к Кавказу с восторгом, вдохновляясь его неповторимой красотой, зная его, наконец, не по пересказам, а из личного опыта пребывания там, к сожалению, так и не смогли преодолеть в себе чувство великодержавности, веру в мессианскую роль царя-землесобирателя.
Есть у Лермонтова поэма «Измаил-Бей», написанная в 1832 году. Это произведение совсем юного поэта, но в нем уже четко зафиксирована именно великодержавная позиция автора:
Какие степи, горы и моря
Оружию славян
сопротивлялись?
И где веленью русского царя
Измена и вражда не покорялись?
Смирись, черкес!
И Запад, и Восток,
Быть может,
скоро твой разделят рок.
Настанет час —
и скажешь сам надменно:
Пускай я раб, но раб царя
вселенной!
Настанет час —
и новый грозный Рим
Украсит Север Августом
другим!
Вместе с тем художественная добросовестность и верность правдивому изображению действительности заставили Лермонтова дать и такую жуткую картину устроенной именно по велению российского царя карательной экспедиции, где во всей своей «красе» является перед нами «победитель»:
Горят аулы, нет у них защиты,
Врагом сыны отечества
разбиты;
И зарево, как вечный метеор,
Играя в облаках, пугает взор;
Как хищный зверь,
в смиренную обитель
Врывается штыками
победитель,
Он убивает старцев и детей,
Невинных дев и юных матерей
Ласкает он кровавою рукою,
Но жены гор не с женскою
душою!
За поцелуем вслед звучит
кинжал,
Отпрянул русский —
захрипел — и пал!
«Отмсти, товарищ!» —
и в одно мгновенье
(Достойное за смерть
убийцы мщенье!)
Простая сакля, веселя их взор,
Горит — черкесской
вольности костер!..
«Смирись, черкес!» — призывает Лермонтов. Пушкин еще грознее: «Смирись, Кавказ! Идет Ермолов!» В другом месте Александр Сергеевич пишет: «Кавказ подо мною...»
Совсем другой дух в стихе Шевченко. Вслушайтесь в эти строки:
Борітеся — поборете,
Вам Бог помагає!
За вас правда, за вас слава
І воля святая!
Чурек і сакля — все твоє,
Воно не прошене, не дане,
Ніхто й не возьме за своє,
Не поведе тебе в кайданах.
Украинский поэт беспощадно срывает маску с лица угнетателей и завоевателей с имперскими амбициями, с тех, кто на самом деле «суєслови, ліцеміри, Господом прокляті». Он с завидной прямотой и отвагой показывает всю анатомию великодержавного шовинизма, показывает нескрываемый цинизм и глубокое пренебрежение к туземным народам со стороны официальной власти, которой хотелось бы, чтобы ей платили даже за солнце!
Информационный повод, как сказали бы сегодня, — гибель друга в кавказской бойне, устроенной царизмом, — вызывал в душе поэта мощный эмоциональный взрыв, потянув за собой редчайшее откровение, поражающее точностью мыслей, емкостью образов, пульсацией и динамикой строк.
Славянин Шевченко не приветствует, а решительно осуждает агрессивность «слов’янської зброї», захватнический аппетит славянского царя. Его поэма словно поэтическое противоядие для «московского яда», который довелось «запити з московської чаші» Якову де Бальмену. На Кавказ он смотрит глазами доброжелателя, друга, единомышленника, поскольку помнит исковерканную теми же «просветителями» историю собственного народа, которая немо взывает к нему из разрытой могилы.
Шевченко скупым росчерком пера запечатлел чрезвычайно емкую, можно сказать, универсальную метафору о циничной сущности российского самодержавия, полностью подтвержденную и всей советской действительностью:
У нас же й світа, як на те —
Одна Сибір неісходима,
А тюрм! а люду!.. Що й лічить!
Од молдованина до фіна
На всіх язиках все мовчить,
Бо благоденствує!
Очевидна масштабность, всеохватность поэтического наблюдения, в котором сфокусированы национальные трагедии порабощенных народов:
Кати знущаються над нами,
А правда наша п’яна спить.
Воплем жгучей, неумирающей правды можно назвать поэму «Кавказ», где автор продемонстрировал незаурядное умение докапываться до истины, видеть далеко вперед, безошибочно расставлять поэтические и политические акценты.
В своем знаменитом эссе «Украинская Фемида» Константине Гамсахурдиа вспоминает о Гоголе, имея в виду его украинское происхождение: «ни один россиянин не подметил бы так выразительно негативные стороны российской жизни». Эту фразу, считаю, можно повторить и в адрес Шевченко, который, как и его славный побратим, не только замечал их, но и смело разоблачал. Как поэт Божьей милостью, он имел вместе с блестящим талантом стихотворца еще и неслыханное мужество обвинить сильных мира сего в деспотизме, попрании святых человеческих прав. Его «Кавказ» — это своеобразный кодекс чести украинской литературы, художественный манифест ее духовных первооснов.
Тарас Шевченко безоговорочно стал на сторону правды и справедливости, на сторону добра и доброты, откровенно высказал собственное возмущение насилием и ханжеством, гневно заклеймил национальное превосходство и чванство.
Было бы наивно думать, что «Кавказ» только о Кавказе. Как любое истинно выдающееся произведение, поэма имеет прямое и символическое прочтение. Заголовок и эпиграф лишь вводят нас в общую атмосферу повествования, указывают на почву и корни, из которых это повествование произрастает. Такой уровень вполне реалистичен и общедоступен — вещи названы своими именами, указано конкретное место действия, прямо, резко и бескомпромиссно высказана авторская позиция. Однако, на первый взгляд, за обнаженно-публицистическим речитативом скрывается сложнейший, метафорический уровень, создаваемый тремя взаимосвязанными образами: Прометея, собственно самого Кавказа и Украины.
Где-то далеко-далеко за мглистыми горами потерялся романтически-трагический край — место вечных пыток Прометея. Прометей — неумирающий символ добра — выдерживает все немыслимые страдания, чтобы продемонстрировать людям пример стойкости и выносливости, убедить их в необходимости противостояния злу ценой личных физических мучений. («О Прометею! Варто? — Варто! — Так він сказав мені з-за хмар», — словно подтверждает эту мысль Лина Костенко.)
В поэме и сам Кавказ предстает как обобщенный образ орлом наказанного рыцаря, для портретной характеристики которого автору достаточно несколько традиционно распространенных штрихов («сині гори...», «чурек і сакля...» и т. п.). Для него важно не столько достоверное описание реального Кавказа, о котором, по-видимому, имел достаточно туманное представление (как следует из воспоминаний Акакия Церетели, украинский поэт почти ничего не слышал о Грузии, в столице которой, кстати, в XIX веке находился административный центр Кавказа), сколько убедительное воспроизведение крайне напряженной, унизительной для свободолюбивых горцев атмосферы завоевания, насилия, оккупации. С этой точки зрения поэт достигает максимального эффекта —самовлюбленный поработитель-самодур, описанный в стиле шаржа, вызывает у читателя однозначное отвращение.
Образ Украины, обворованной и обманутой тем же захватчиком задолго до кавказской эпопеи, венчает мысль поэта о Свободе, национальном достоинстве, величии Духа. Павшего в неправедной войне побратима, которого «не за Україну, а за її ката довелось пролить кров добру, не чорну», Шевченко призывает летать «живою душею», быть вместе с казаками ангелом-хранителем родины.
Как известно, поэма «Кавказ» была написана 18 ноября 1845 года в Переяславе, а впервые напечатана в сборнике «Новые стихотворения Пушкина и Шевченко» в Лейпциге в 1859 году. По-видимому, напечатать ее в России или в Украине сразу после написания по вполне понятным причинам было трудно или же совершенно невозможно.
В эпоху «сплошной дружбы» советских народов, когда не принято было (вернее — не позволялось) говорить о «неудобном» прошлом, «Кавказ» вроде бы утратил политическую остроту и рассматривался исключительно как высокохудожественное поэтическое произведение. Впрочем, новая вспышка противостояния на Кавказе, развертывание широкомасштабных военных операций в Чечне, длящиеся до сих пор, снова привлекли внимание к поэме Шевченко, в которой время вроде бы застыло, превратившись в вечное настоящее. Литературный, социальный, исторический контекст поэмы почти не изменился, изменились только действующие лица и исполнители.
Кавказ сегодня — снова зона нестабильности. Восстановление «конституционного порядка» на земле, завоеванной когда-то огнем и мечом, но, как выяснилось, совсем не сломленной духом, приносит огромные потери, прежде всего людские. За десять лет боевых действий в Чечне постепенно перестали поражать фронтовые сообщения и страшные грузы, с равнодушной пометкой «200», почти никого уже не волнует появление в мирное время целого поколения, которое не ходило и не ходит в школу, умеет только убивать, уничтожать, мстить.
С печалью приводится констатировать: мир не стал добрее и мудрее за полтораста лет после создания «Кавказа». Возвращаясь к пламенным строкам поэмы, мы спрашиваем себя: а что изменилось к лучшему в отношении к Кавказу и кавказцам в эпоху демократических преобразований, глобальной гуманизации общества? Собственно ничего. Не без «братской» помощи извне азербайджанцы и армяне имеют горькое яблоко раздора — Карабах; Грузия никак не урегулирует свои проблемы с абхазцами и осетинами, хотя уже десять лет держит на своей территории российских миротворцев, которые каждые полгода продлевают полномочия; на Северном Кавказе кнут, временно замененный пряником, снова свистит над головами упрямых «незаконных бандформирований», порождая в ответ оголтелое сопротивление аборигенов, волну терроризма и обоюдной жестокости. Отзвуки кровавого «Норд-Оста» на Дубровке тревожат сердца миллионов людей, не воспринимающих принцип «железной руки» там, где следовало бы прибегнуть к цивилизованным методам улаживания конфликта.
Издание бессмертной поэмы Тараса Шевченко «Кавказ» на языках народов мира еще раз подчеркивает планетарную значимость и чрезвычайную актуальность ее основных постулатов, напоминает о безальтернативности мирного сосуществования народов и государств, о необходимости постоянного межкультурного диалога. Поэма-призыв, поэма-предостережение идет к своим новым читателям, пылко апеллируя к отстаиванию всем миром высших идеалов чести, победы добра над злом, торжества правды.