Говорят: "Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать". С этим трудно согласиться (или надо заменить в таком случае "Видиш, брате мій…" на "Чуєш…"?). Слова античных поэтов видим, черное на белом, на бумаге. Но не слышим голос, доносивший это слово к слушателям, не наслаждаемся прозрачностью афинского воздуха, без которого не было бы тех голосов. "Слова, которыми владею, - это лишь воздух, но все же утешаю ими слушателей" (из надписи на греческой вазе; речь идет, очевидно, о поэзии Сапфо). Знаем, о чем древние поэты писали, но только догадываемся - как писали. В этом "как" - именно в живой голос воплощено поэтическое мастерство, погружавшее слушателя в тончайшие сферы человеческих чувств. Была бы сейчас возможность услышать, например, Горация - уважение к античному слову было бы у нас и более искренним (не воспринимали бы "на веру", что тот же Гораций - великий поэт), и более глубоким.
Противоположный к голосу, озвученному словом, - шум, присущий нашему времени многословия, граничащий со своей противоположностью - молчанием ("Как они безмолвны в своем шуме!" - удивился бы, попав в наш день, склонный к парадоксальным выражениям Еврипид). Из-за этого повсеместного, форсированного децибелами шума сегодня нелегко пробиться живому голосу, а без него теряет свой смысл известное утверждение о языке, что он - "душа народа"... Среди голосов, которые все же пробиваются сквозь хаос нынешнего мира, сквозь его "нестерпне патологічне багатослів'я", - голос Святослава Максимчука.
Пробивается, заметим, не силой (хотя голос Максимчука вовсе не из тихих), а красками души, богатством ее струн: в репертуаре Максимчука - десятки и десятки авторов. Прежде всего - классики нашей литературы: Г.Сковорода, И.Котляревский, Т.Шевченко, И.Франко, Леся Украинка, Ю.Федькович, В.Стефаник, Л.Мартович, М.Черемшина, С.Руданский, В.Самийленко, О.Маковей, Е.Маланюк, В.Барка, Е.Плужник... Далее - не скованные страхом, свободные голоса шестидесятников, уже ровесников С.Максимчука. Среди них - немало его побратимов-единомышленников... Здесь - и произведения выдающихся европейских поэтов, преимущественно в интерпретации гениального Н.Лукаша и И.Франко (а еще - не изданные до сих пор из-за отсутствия средств немало произведений Г.Гейне, Ю.Тувима, К.Гавличека-Боровского, других авторов).
Особый резонанс получила программа литературного концерта по книге Расула Гамзатова "Мій Дагестан" (в переводе Диодора Бобыря), состоявшегося в Киеве в Доме архитектора. Чтобы почувствовать, какой была атмосфера в зале, и какую смелость проявили те, кто пришел на концерт (что уж говорить о чтеце?), достаточно напомнить, что самые острые пассажи "Мого Дагестану" голосом С.Максимчука прозвучали в конце мая 1972 г. - в глухие времена "маланчукизма"... Кстати, едва ли не за каждым выступлением Максимчука, а их и сосчитать трудно, - интересная, действительно детективная история. Воспоминания чтеца (их обязательно надо записывать!) были бы яркими страницами драматической истории нашей культуры, ведь речь идет о живом слове; оно всегда пробуждало, противостояло страху, на нем держался и держится каждый нечеловеческий режим: отступает страх - падает режим.
Все названные авторы (их перечень здесь неполный) - прочитаны голосом Святослава, но каждый из этих авторов сохраняет в голосе чтеца признаки своей тональности, своего колорита: читает ведь не просто декламатор-актер. И все же С.Максимчук, не только как гражданин, но и как актер, стремится оставаться собой: лучше всего озвучивает тех авторов, те их произведения, которые созвучны именно его душе, - учитывает сковородинскую "сродность". А что декламация - это своеобразный перевод (с бумаги - на голос), то сразу и Н.Лукаша вспоминаем, который тоже, в отличие от своего побратима и единомышленника Г.Кочура, неохотно перевоплощался - скорее, воплощался в слово, соответствующее струнам именно его души. Ключевые слова переводов Лукаша (они и у Франко) - "порив", "рвати", "поривати"; звучат они даже там, где в оригинале - нечто противоположное, например, тягучее верленовское томление или, как у Лорки, фольклорная тоска ("Пісня всохлого помаранчевого дерева"). Решусь предположить, что и у Максимчука доминирует такая необходимая в наше время порывная тональность, и если бы он стоял перед выбором, в чьей версии,
Г.Кочура или Н.Лукаша, читать "Осінню пісню" Верлена, то выбрал бы, я уверен, порывную ритмомелодику Лукаша.
"Знать и помнить - это разные вещи", - заметил Сенека. С.Максимчук не просто помнит, а таки знает то, о чем читает наизусть. И те знания (нашей истории, наших писателей, нашего украинства) - составляющие его голоса, его краски, его интонации, без чего и нельзя назвать голос живым голосом. С.Максимчук акцентирует "вогонь в одежі слова", сам стремится стать этим огнем. В этом - жизненная позиция чтеца, а за эту позицию, знаем, по голове не гладили, да и вообще редко гладят. В декламировании С.Максимчука видится не столько блеск, идущий от актерской подготовки (блеск - холодный), не "одежда", а именно тот франковский "огонь" - квинтэссенцию жизни; не вообще жизни, а именно национальной нашей жизни.
Видим - и память, ее широту: когда-либо и кого-либо из этой сотни авторов - целыми пассажами... Вряд ли поймет когда-нибудь человек, что такое память или запоминание. Но что-нибудь таки можно выяснить для себя. Память С.Максимчука - это его увлечение словом, это вхождение в слово: чтец не около слова, он - в нем. А однажды, войдя в него, он уже не будет сбиваться: он видит все озаренное словом пространство воспроизводимого текста. "Па-м'ять", кстати, если учитывать происхождение слова, - это, собственно, пространство, постигаемое умом, душой. Чтец - видит. Не поможет никакая подготовка, если притупится зрение души. В целом он же - и притупляется, и слабеет из-за чрезмерной, большей частью низкопробной пищи для глаза физического, которую продуцирует индустрия развлечений (шоу-бизнес), процветающая в нынешние потребительские, информативные времена.
Плиний Младший, описывая в одном из писем распорядок своего дня, отмечает, что среди прочих занятий какое-то время посвящает чтению латинского или греческого текста (конечно, вслух: чтение про себя начало входить в практику только в ІІІ-ІV в. н.э.); читает "ясно и напряженно" - clare et intente. Даже не зная латыни, понимаем, что первое наречие касается физических свойств голоса, его чистоты и ясности (отсюда, кстати, "кларнет"), второе - его красок, интонационных колористических штрихов, которые от понимания текста, упомянутого уже знания, от сосредоточенного, с напряжением зрения и слуха души, его прочтения. Стало быть, выпестованный в древности живой голос приобретает свои краски в гармонии душевного и телесного (не от нарушения ли этой гармонии - нынешнее невнимание к голосу и тяга к шуму?). Если бы кто-нибудь спросил, как С.Максимчук читает любимые свои произведения Т.Шевченко, И.Франко, С.Руданского, В.Самийленко, Ю.Тувима, многих других поэтов, то самым точным объяснением были бы, очевидно, именно эти два, тесно между собой связанные (бывает ли свет без напряжения?), приведенные в письме Плиния слова - "ясно и напряженно"...
Сказанное слово, всячески подчеркивали античные, - идеальный образ времени: оно, как и время, невидимое, перелетное, его, как и время, не отзовешь ("Не вернемось, не вернемось…" - отвечают годы в нашей песне). И все же - отдадим должное и техническому прогрессу - сейчас есть возможность возвращать сказанное слово столько раз, сколько захочется, лишь бы была запись на соответствующих носителях. Возвращаем слово, но не время, в котором оно было сказано, и не воздух, что был носителем этого голоса (воздух, которым так гордились афиняне, ясный и прозрачный, - нынче, насыщенный газами, едкий, разъедает мраморные памятники классической древности)... Очевидно, есть у чтеца основания для радости, когда он слушает записи своего сказанного, продолжающегося слова. Но к этой радости, по крайней мере у Максимчука, примешивается спасательное недовольство: "...здесь кое-что по-другому надо... перепишу... и здесь...". Недовольство действительно спасательное, ибо спасает от самого страшного - самоудовлетворения, несовместимого с творчеством, с прогрессом. Искусство сказанного, как и искусство перевода, - это постоянное приближение к подлиннику.
"А зачем все это?" - может удивиться кто-нибудь из потребителей нынешней развлекательной продукции. "А зачем, - можно было бы вопросом ответить на вопрос, - И.Франко (знаем из его писем) часами наизусть читал крестьянам текст "Одиссеи" в переводе П.Нищинского, и те, затаив дыхание, слушали слово Гомера?". Конечно же, не для того, чтобы крестьянам не было скучно, а для того, чтобы они приобщались к культуре слова, к свету, который есть в слове, в целом к культуре, чтобы были национально сознательными, чтобы шли вверх ("Я син народа, що вгору йде…") - по тропе познания. Тот же Одиссей, оказавшись на неизвестном острове, подумал прежде всего, каких людей здесь встретит: "непривітних і диких чи ясномовних"... Много ли этой "ясномовності" в наше время, несмотря на то, что таким стремительным (слово сказанное, написанное, напечатанное, электронное...), таким непрерывным является технический прогресс человека?
Зададим вопрос по-другому: много ли сейчас тех, кто готов прислушиваться к этой "ясномовності"? Представим, что С.Максимчук или другой чтец декламирует ту же "Одиссею" перед сегодняшним слушателем, тем же крестьянином, тем же обычным мещанином. Долго ли чтец "будет держать уши" (античная метафора) нашего слушателя? Так, может, Гомер, "учитель Эллады", стал крайне примитивным для нас сегодняшних? Может, он до конца прочитан, осмыслен, прочувствован? Ответ не надо искать долго. Его вычитаем, скажем, из слов Мичио Кайку ("Візії: як наука змінить ХХІ сторіччя"): "Можливо, тенденція до утворення загальнопланетної цивілізації з естетичного погляду подобається не кожному. Приміром, серед експорту зі Сполучених Штатів чільне місце посідають кінофільми й рок-н-рол. Фільми з участю Арнольда Шварценеґґера надзвичайно популярні, бо вони орієнтовані на дії і легкозрозумілі для носіїв різних культур… Хоч планетна культура може не кожному бути до вподоби, вона буде корисна, бо руйнуватиме культурні бар'єри в міру того, як ми просуватимемося до цивілізації типу І"… Даже на пакетах пищевых продуктов, предназначенных детям, - "ориентированные на действия" металлические трансформеры-убийцы, чудовищные монстры... Так не разрушаем ли мы вместе с "культурными барьерами" и саму культуру слова, которое должно было бы быть и двигателем, и мерилом цивилизации - отходом от грубой силы и дикости? Это не Гомер весьма примитивен для цивилизации "типа І" - цивилизация этого типа не готова воспринимать Гомера...
Сказанное слово С.Максимчука, - а это преимущественно слово сатирически обостренное, политически заангажированное, - очевидно, напомнит нам выражение Гомера "крылатое слово" (непроизнесенное, еще в груди, оно, в представлении тогдашнего человека, - "бескрылое, неоперившееся"), а также определение философов-стоиков: "Слово - это ударенный воздух"; в этом же ключе, кстати, и поэтическая фраза Циприана Норвида: "Наш крик до вас - як стрільно з пращі" ("Спартак"). Своим сказанным словом (оно тоже иногда - "як стрільно з пращі") Святослав Максимчук умеет "достучаться" до современного слушателя - пробудить в нем приглушенную бесконечными "шоу" неоценимую способность видеть зрением души - "серцем жити". Очевидно, многие из аудитории, которой адресовал свое слово чтец, шагнули не просто за порог зала в нынешний мутный мир - сделали шаг в пространство, освещенное словом, и был этот шаг определяющим, позиционным в их жизни. Ибо слово не только летит, отлетает. Оно - на страже: "Я на сторожі коло їх / Поставлю слово"…