ШУМ КУЛЬТУРЫ

Вызвав множество радостных ожиданий своим дебютом в коротком метре («Сельский врач», 1988) и дебатов — полнометражным продолжением кафкинианы («Певица Жозефина и мышиный народ», 1994), режиссер Сергей Маслобойщиков для большого экрана надолго замолчал. Он ушел в менее заметное творчество для ТВ и сценографию. И вот на последний день марта, аккурат на день выборов в ВР, он назначил премьеру своей новой кинокартины. «И дата, и сама вещь оказались концептуально значимыми. День был избран потому, что, как сказал автор в телеинтервью, в том он увидел вызов чуждой ему всяческой «математике» и политике. А замысел фильма он объяснил в тот вечер со сцены: «Это прощание с рефлексией. Мы все время копили свою жизнь в голове. У каждого человека наступает такой момент, когда он говорит: «Я не хочу, чтоб эта жизнь происходила в моем мозгу. Я хочу, чтоб она происходила сейчас, здесь, со мной, в реальности». Об этом мой фильм. Я очень рад, что его снял. Мне нужно было с этим попрощаться… Это также прощание со старой кинематографической технологией… Этим фильмом я хочу распрощаться с целым этапом в своей жизни. Что будет дальше — не знаю. Конечно же, есть какая-то ностальгия и боль: с этим фильмом уйдет и то, что было дорого. Но мы должны прислушиваться к странному шуму, который порой нам мешает, но который что-то нам говорит…»

Фильм так и назван — «Шум ветра». Это вольный, как принято говорить, поэтический поток воспоминаний и ассоциаций, загадочных эпизодов и символических образов, достаточно прихотливо скомпонованных и, надо полагать, составляющих именно ту цепь выношенных рефлексий, с коими прощается автор. По титулу ясно: и «шум» завета новой жизни зритель вправе здесь искать и истолковывать. В центре сюжета — Женщина, Мужчина и их Сын. Она, как на роду написано, желала бы, чтоб любимый был всегда рядом. Он, как надлежит его мятежному роду, склонен к побегу в неведомую даль и Сына натаскивает на перманентный марафон. Вот так они вместе, возлюблены друг другом, но и разделены жизненными траекториями. И обретают время от времени родного человека, и не могут до него докричаться, как в одном из эпизодов — отец с сыном, едущие в разных автомобилях. И смотрят на то с небес ангелы и плачут.

Ситуация осложнена, насколько можно понять, раздвоенностью Мужчины на две ипостаси — волевую, жесткую, нордическую и мягкую, лиричную, рефлексирующую. Причем ближе к финалу возникают подозрения, что Женщина изменяет второму альтер эго Мужчины с его же первым и из-за этого те враждуют. Вокруг — так же близко-далеко — отец Мужчины и празднофилософствующие друзья, среди которых, как некогда в «Певице Жозефине», блистательно солирует (интеллектуально и типажно) известный отечественный культуролог Вадим Скуратовский. Однажды во флэшбеке возникает эпизод детства Мужчины, когда он в возрасте своего нынешнего Сына убеждается в существовании буквально кровного различия между искусством и реальностью: пробует отрезать кусочек живого котенка, подражая эпизоду из «Веселых ребят» Г.Александрова. Шуршат слова, льет дождь, плывет туман, пасутся кони, течет время — «шумит ветер» бытия. Структурировать текучий поток сознания автора нет смысла.

Между тем сюжет «Шума ветра», мне кажется, весьма любопытен. Он возникает на уровне стиля из коллизии двух его потоков. Первый — откровенно лирический, маркированный присутствием в кадре реальных родственников и друзей режиссера и, по всей вероятности, слоем рефлексий над подлинными деталями собственной жизни. Примерно так, как это было в аналогичном по замыслу, итогово-исповедальном «Зеркале» Андрея Тарковского. Упоминаю этот фильм и этого автора не случайно, т.к. на том и зиждется, на мой взгляд, второй стилевой поток — аллюзионный. Новая картина С.Маслобойщикова просто исполнена гулом аллюзий, который перекрывает «шум ветра». Вендерс, Фасбиндер, Бергман, Бунюэль, Балаян, Тарковский… Особенно из фильмов последнего. Иногда кажется, что актеры Маслобойщикова отчасти даже «играют» актеров Тарковского. Аналогичное впечатление остается и от замечательных работ оператора Богдана Вержбицкого и композитора Ефима Гофмана: будто «играют» они соответственно Георгия Рерберга и Эдуарда Артемьева из «Зеркала». Причем сам постановщик «Шума», представляя своего композитора на сцене, симптоматично отрекомендовал его аллюзионно — как наследника Альфреда Шнитке. Итак, прощаясь со своими интимнейшими рефлексиями, накопившимися во «внутренней жизни» уходящего периода, художник формулирует свое самое сокровенное в терминах, позаимствованных из лирики других авторов с другими судьбами.

Драма фильма Маслобойщикова, думаю, располагается в культурологическом срезе. Если это и «шум», то уж не натурального ветра в листве, что было излюбленным образом у Тарковского, который так в своем традиционном эстетическом мире кодировал явление Великого Невидимого. Для постмодерна Бога с Его религией, как и политики с её выборами, не существует. «Шумом ветра» шифровать решительно нечего. Это мироотношение похоже на берег, усеянный, как ракушками, необитаемыми формами. Не «шум ветра», а «шум культуры» (точнее, культуру как шум, как фон мышления, а не код бытия) отразил в своем зеркале «Зеркала» Сергей Маслобойщиков. Возможно, вообще впервые в этом прелюбопытнейшем фильме так ясно и отчетливо предстал новый человек, который не может отличить реально пережитое от увиденного и прочитанного. Похоже, рождается цивилизационный бомж, невесть кому гукающий в стылом универсуме: «Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына!» Впрочем, это из Гоголя...