Удачный складывается сезон для украинской документалистики в уходящем кинематографическом году (в Доме кино сезон продолжается с октября по июнь). Каждая премьера — если и не повод для шквальных аплодисментов, то во всяком случае достаточная причина для поздравления коллег. Приятно, что самыми показательными чертами года было большое количество экспериментальных короткометражек и не меньшее количество премьер молодых режиссеров-студентов, достаточно внятно заявивших о себе. На этом фоне недавно показанная работа Ольги Самолевской «Катерина Билокур. Послание» (студия «Кинематографист») выглядит как естественное продолжение новой волны, начинающей накатываться из недр, казалось бы, умиравшего украинского кинематографа.
Хотелось бы надеяться, что вяло текущие похороны грандиозной мечты о национальном блокбастере не закроют от зрителя (пусть даже и собирающегося пока лишь в залах Дома кино) проблески надежды, которые подают малобюджетные короткометражки. Во всяком случае они подсказывают достаточно разумную философию возрождения — при скудном кинематографическом бюджете не следует влезать в рискованные дорогостоящие киноавантюры. Лучше на эти деньги дать попробовать свои силы 30-40 молодым кинематографистам, которые способны открыть путь новому кино в Украине...
Сейчас в ходу слово «культовый». Если воспользоваться модным словечком, можно предположить, что у картины Ольги Самолевской есть весьма весомые основания стать культовым фильмом украинского возрождения. Таков уж масштаб уникальной личности, показанной на экране. Кинематографисты не раз пытались воссоздать образ Катерины Билокур. Но странное дело, казалось бы, «самоигральная» тема, где есть все: замечательные картины, драматическая судьба, живые свидетели ее жизни, — никак не давалась документалистам. Даже известный фильм «Катерина Билокур» тонкого и высокопрофессионального режиссера Лидии Островской, снятый в начале 70-х на студии «Киевнаучфильм», вряд ли можно считать удачей. Особенно если сравнить ее с замечательной картиной Лидии Николаевны о Татьяне Яблонской.
Впрочем, мне кажется, в советское время сделать серьезный фильм о Катерине Билокур было попросту невозможно хотя бы потому, что философия художницы была протестом против того кошмара, который ее окружал. Поразительно, что Бог дал этому совершенному созданию все: яркий художественный талант, не менее выдающиеся литературные способности, тончайшее ощущение жизни, необыкновенную женскую красоту… И поместил в среду, будто специально предназначенную для того, чтобы испепелить любое творческое начало. Прежде всего, не скажешь, что Катерине Билокур повезло с семьей, третировавшей ее по любому поводу и без оного. Досаждали односельчане, для которых рисование — сродни безделию. Председатель колхоза облек настроения в селе в хамскую формулу, напомнив родителям (и без того раздраженным художественными пристрастиями дочери): «Коней вспахать огород не дам – запрягайте дочь-художницу».
Билокур потерпела поражение, пожалуй, во всех жизненных начинаниях. Ее не приняли в Миргородский керамический техникум, куда так страстно мечтала поступить. На нее в этом учреждении не обратили внимания даже тогда, когда она... перебросила свои рисунки через забор техникума в наивной вере, что их найдут преподаватели, вызовут и примут в вожделенную обитель...
Будь она менее одаренной, возможно, все пошло бы у этой удивительно красивой женщины как и положено – были бы муж, дети, хозяйство, корова... Возможно, что, сев на трактор и приглянувшись на каком-нибудь сельскохозяйственном съезде высокому партийному начальнику, она даже сделала бы серьезную политическую карьеру примерной советской труженицы. Но все получилось иначе — ее не поддержал даже суженый…
Нельзя сказать, что ее совсем не заметила власть. Когда ее выставки получили высочайшие оценки за рубежом, Билокур пообещали дать народного художника, но почему-то... забыли позаботиться о том, чтобы хоть кто-нибудь доставил дрова в дом. Она жестоко мерзла зимой, голодала. Жизнь вокруг совершенно не вибрировала в унисон с ее представлениями о мире добра, красоты и любви. Ну да разве могла чувствовать себя уютно в жестоком двадцатом веке женщина, которая всерьез просила людей... не срывать цветы, потому что каждый сорванный цветок — это поломанная женская доля. Она не жаловалась. Она была безмерно благодарна за то, что ей давали краски для рисования...
Ольга Самолевская с первых фильмов пытается использовать усложненный киноязык с обильным применением соляризации, двойных экспозиций... Украинские документалисты, исповедующие поэтический кинематограф, всегда грешили излишествами. Вот и в этой картине 500 кадров! И тем не менее от фильма не веет «вышиванием» — все достаточно органично и высекает эмоцию. Удачна режиссерская мысль положить в основу дикторского текста письма художницы. А проникновенная манера прочтения украинской писательницей Катериной Мотрич – вообще исключительная находка.
К сожалению, в картине столь редки кадры, запечатлевшие саму художницу. Но это уж не вина режиссера, а его беда. Увы, мысль о том, что следовало бы снять картину о ярком представителе общества, созревает в нашем социуме лишь тогда, когда самого героя уже нет с нами.
Ба, о чем я! Что это потянуло на размышления о смысле жизни и задачах профессии? Но такова уж специфика фильма, что после просмотра не хочется вспоминать о суетном и частном. Разве мы думаем о преходящем, когда смотрим на картины Леонардо да Винчи или Андрея Рублева?.. Жизнь художницы, ушедшей в жестокий век во внутреннюю схиму, тронула зрителей, заставила пережить то, что древние греки называли катарсисом. А это дорогого стоит!