Парк в городе Форт-Шевченко - один-единственный в Мангышлакской пустыне.
Но это не просто оазис, а одно из творений нашего Тараса, образно говоря, его природный Кобзарь, в котором вместо стихов - несколько сотен деревьев. Этот живой зеленый островок на фоне серой и мертвой пустыни - символ победы живого над мертвым.
А началось все с вербовой палочки, найденной поэтом на улицах Гурьева по пути к месту своей службы - Новопетровского укрепления. "Я воткнул ее в землю, она листву пустила, я ну ее поливать, а она - расти. Верба моя выросла и укрывает меня в знойный день своей густой тенью…" - писал Тарас своим друзьям. Потом он посадил еще несколько деревьев, которые тоже принялись.
Ни в одном из источников нет свидетельств о том, когда же именно посадил Шевченко ветку вербы на гарнизонном огороде в долине за два километра от крепости. Но нет сомнения, что это произошло на второй или третий день по прибытии новобранца в укрепление, ведь если бы позже, то побег вряд ли прижился. Это был период сурового карантина, когда с прибывшего не спускали глаз и гоняли как сидорову козу. Кто-то ему помог. Возможно, на воротах именно караулили земляки, а в казарме прикрыли сослуживцы. А может, наш солдат сбежал в самоволку, когда офицеры пьянствовали, что зачастую случалось.
Стояла поздняя осень, но Тарас едва ли не ежедневно бегал к вербе, чтобы полить ее. И произошло чудо: ветка пустила листочки. Это действительно было чудо, ведь на сотни километров - ни одного деревца. Как радовался этому Тарас! Не верба возрождалась в пустыне - его душа. Не верба принялась на камне - он сам выжил в аду. Солдат Шевченко разговаривал с ней, целовал плача, радовался каждой новой веточке. Это был его храм, место, откуда мысленно несся в Украину. Почти каждая запись в его дневнике начинался и заканчивался упоминанием о деревце. "Моя верба…" - писал нежно. Под ней читал, думал, рисовал. Это, наконец, был его дом на протяжении последнего года службы в форте, после того как комендант Ираклий Усков предложил ему работать в саду. Тарас приглашал сюда своих друзей, знакомил их с вербой. Она и все связанное с ней, конечно же, было в центре разговоров. Тарас старался найти философское объяснение феномену ее воскрешения. Любил рассказывать легенду о раскаявшемся разбойнике: из его палки выросла груша и начала плодоносить. Шутил, что его верба тоже выросла из палки, но грехов ему Бог не отпускает. "Это, наверное, потому, что тот был большим разбойником, а я всего-навсего - поэтом", - размышлял.
Шевченков парк с северо-запада на юго-восток пересекает аллея, с обеих сторон которой растут клены, китайские айланты, акация, кусты барбариса, шиповника, карагача. Последних больше всего, поскольку это дерево считается родным, мангышлакским: устойчивое к засухе, холоду и ветру. Но и его нужно в первый год щедро поливать, иначе вместо дерева хорошо если вырастет кустик-заморыш. "Однако же для этого оазиса надо много воды…" - говорю. "У нас есть своя буровая скважина, а во времена Шевченко здесь был вырыт арык - щель в каменистом грунте глубиной десять метров, где вмонтировано большое деревянное колесо, которое крутил верблюд, приводя в движение тогдашнюю примитивную оросительную систему…" - объясняет одна из главных хранительниц памяти о нашем гении в Казахстане Нурсула Шангреевна Суйин и показывает это место. Колесо сохранилось, для полной картины не хватало только верблюда.
Несмотря на то, что парк как на ладони, он занимает всего 4,6 га, здесь довольно уютно. Злые ветра, словно боясь поколоться о шиповник и карагач, обходят это место. Слева - пушка времен гражданской войны. С ее помощью оборонцы Новопетровского укрепления отбивались от англичан. Немного дальше по правую сторону - небольшой мемориал землякам, погибшим во Вторую мировую войну. На граните около 200 фамилий. Много, как для маленького городка. Аллея ведет к музею Тараса Шевченко - это одноэтажная пристройка к бывшему садовому домику коменданта Ираклия Ускова. Но прежде чем отворить дверь в это святилище, осматриваем его со всех сторон. Эва! А кто это сидит на полянке среди карагачей в солдатском картузике с шинелькой, накинутой на плечи? Ну конечно, наш Тарас. Замечтавшийся, печальный, какую-то думу думает. Этот памятник - дар Украины городу на 160-летие поэта. До недавнего времени с 1927 г. здесь стоял скромный бронзовый бюст на высокой колонне. Он в нескольких метрах отсюда. А сначала, рассказывают, по распоряжению коменданта в 1881 г. был установлен бюст Т.Шевченко, вытесанный из местного ракушняка. Это был первый в мире памятник Кобзарю.
Где-то здесь должна быть и та священная Тарасова верба. "Жива ли она?" - с надеждой спрашиваю заведующую отделом в музее комплекса в городе Форт-Шевченко Нурсулу Суйин. Выяснилось, что верба прожила 147 лет. Коренастая, развесистая, она выделялась среди деревьев парка. Казалось, привлекала к себе людей, стараясь им что-то поведать. Говорят, что приболела, после того как поступило известие о смерти Тараса. Потом ожила. Но в начале 1990-х начала усыхать. Музейщики вызвали ботаников. Выводы консилиума были неутешительны: "Против старости наука бессильна…". И весной 1997 г., вроде в апреле, от урагана дерево упало. Поплакали над ним работники музея, как над живым существом, а потом распилили и отдали в какое-то коммунальное учреждение на дрова. В последний момент решили оставить в музее небольшой пенек. Теперь жалеют, дескать, надо было сохранить всю вербу, потому что даже сухое дерево несло энергию Тараса, память о нем. Поняли это тогда, когда увидели, с каким волнением касались сухого пенька посетители.
На месте вербы теперь стоит памятный знак. "Но почему было не посадить новую вербу?" - спрашиваю Нурсулу. Ежегодно после смерти дерева Шевченко приезжали делегации из Украины, привозили побеги вербы и калины, сажали их, работники музея добросовестно поливали, однако ничего не получилось, объяснила она. Никто не смог повторить Тарасово чудо. Наверное, для этого нужно было сделать то, что сделал он: найти вербовую палку на улице Отирау, перевезти лодкой по Каспию, подняться с ней на Курганташ, затем посадить, поливать в течение нескольких месяцев солдатским картузиком и ежедневно над ней молиться. Повторит ли кто такое, неизвестно. Но можно утешиться тем, что многие гости из Украины брали с собой веточки Тарасовой вербы, когда она еще была жива, и, вероятно, сажали на родине. Вот было бы хорошо найти ее детей в Украине.
Потом хозяева ведут меня в сторону сооружения, напоминающего погреб. Это Тарасова землянка. Дочь коменданта Ираклия Ускова Надежда вспоминает: "В саду отец приказал вырыть землянку, так как лето в этих краях знойное. Землянку отец подарил Тарасу Григорьевичу, в ней поэт прятался от жары…".
Землянка как землянка. Стол с фонарем, топчан - вот и вся меблировка. Посидел на жестком топчане. Это дань традиции. Так делали почти все, кто приезжал из Украины, - поэты, художники, государственные деятели, очевидно, таким образом пытаясь набраться Тарасовой мудрости. Музейщики рассказали, что один из украинских президентов велел оставить его в землянке самого. Пробыл полчаса, что делал - неизвестно, но, судя по раскрасневшемуся лицу и слезам на глазах, ему таки удалось войти в контакт с Тарасовым духом. Хотя вполне вероятно, что последний надавал главе государства пощечин. И мы знаем, за что.
Даже несколько минут пребывания в землянке заставляет сердце биться чаще. И неудивительно. Это один из немногих аутентичных памятников, связанных с Тарасом. Его монашеская келья, в которой он прятался не только от жары, но и от мира. Греческий философ Диоген, чтобы иметь возможность как следует подумать, уединялся в бочке, а Кобзарь, наш национальный философ, монах украинской идеи, - в землянке. В небольшом замкнутом пространстве - улье - он собирал вместе и лелеял свои думы. Святое место. Запомним его.
Возле входа в землянку - кусок сухой Тарасовой вербы. "Можно притронуться?" - спрашиваю взглядом Нурсулу. "Да", - едва кивает она. Это не такой уж и большой грех по сравнению с тем, когда власть имущие посетители из Украины просили отпилить им на память деревяшку. Если так пойдет дальше, то от экспоната не останется и следа. Кладу ладонь на сухую теплую шершавую поверхность дерева. Показалось, что пожал такую же горячую и шершавую от мотыги, лопаты и кирки ладонь Тараса. Будто вижу, как он лежит под вербой, подложив руки под голову, и вглядывается в синее безоблачное мангышлакское небо. А вот он работает на огороде, распевая: "Ой поїжджає по Україні та козаченко Швачка…" или "Ой зійди, зійди ти, зіронько та вечірняя…". Человеческое воображение действительно может создавать чудеса, особенно после прочтения дневника Тараса. "После обеда я также по привычке заснул под своей фавориткой вербой, а перед вечером надел чистый китель, самодельную соломенную шляпу и пошел на туркменские бакчи… На горизонте чернела длинная полоса моря, а на берегу горели в красноватом свете скалы, на одной из них сияли белые стены второй батареи и всего укрепления. Я любовался своей семилетней тюрьмой. Возвращаясь на огород, натолкнулся на тропинку, на засохшей глине которой были видны отпечатки миниатюрных детских ножек…".
Рядом с вербовым пеньком еще один экспонат - каменный столик. Низенький, рассчитанный на то, чтобы сидеть за ним, поджав под себя ноги по-казахски. Недаром эти экспонаты рядом, потому что столик стоял когда-то под вербой, образуя вместе зеленый кабинет поэта. Этот предмет Тарасу подарил его товарищ местный умелец Каражусуп, который привез как-то из пустыни на верблюде большой камень и вытесал из него полезную вещь. Известно, что во время ссылки в Мангышлакской пустыне Тарас написал несколько повестей на русском языке, нарисовал около 250 рисунков и… ни одного стихотворения на украинском. Зато потом его душа взорвалась рядом поэтических шедевров. Птицы тоже начинают петь, только когда их выпускают на волю, а деревья, пересаженные из пустынного в благодатный грунт, - буйно плодоносить…