Наша театральная осень — это несколько фестивалей различной степени адекватности. В Киеве продолжается ГогольFEST имени В.Троицкого. Уже стартовал фестиваль памяти художника Д.Боровского в столичной Русской драме. На юге, в Ялте, на местном антрепризном уровне бравируют А.Чеховым, хотя с оным, судя по программе, у товарищей — креативные проблемы. Отметилась Южная Пальмира — недавними «Встречами в Одессе». Уровень представленной там продукции и вынуждает меня сделать эти «зарубки на память» — на стволе южного театрального древа, которое не так-то просто спилить.
Театральная культура в южных регионах страны «гине» не везде. А существует сама по себе. Как и прежде. Без отеческого внимания главнокомандующего. Без бурной радости местных царьков (для них эти театры вечная обуза на шее). И без трезвого взгляда критики (не имею в виду тех пьяниц, которые путешествуют на разнообразные подобные смотры, где их радостно величают — «фуршетологами»).
Отдельные спектакли провинциальных театров совершенно не отвращают провинциальностью решений. Не раздражают и постановочным своеволием.
И иногда именно там (подальше от центра) — не брюжжите мне «не верю!» — совсем не отдает со сцены беспощадностью актерской фальши. Подобного, скажем, в столице поболе. Поскольку здесь артисты «жиреют» на сериалах. И, вернувшись в родные пенаты, заплетающимися языками еле-еле пробалтывают опостылевшие тексты.
Ну да что там — о столице… На горизонте — Одесский русский драматический, Антон Чехов, «Дядя Ваня», руководитель постановки — знаменитый Леонид Хейфец. Премьера сезона, открытие фестиваля.
На подмостках — о, моя радость, моя прекрасная молодость: — «всамделишный» стог сена, подлинные стены. А еще — самовар, чашки и добротные окна. Никакого «постабстракционизма». Все как во МХАТе 50-х. Или как во МХАТе нынешнем — времен Татьяны Васильевны. Одна загвоздка: в одесской труппе нет ни своих «татьян васильевных», ни даже плохоньких «олегов павловичей». Есть артисты прилежные, исполнительные. Но какие-то вялые. Возможно, до конца не осознавшие, с какой такой таинственной целью их мучили три часа «Дядей Ваней», а не, скажем, «Мадмуазель Нитуш».
Одесский «Дядя» — без внятной режиссерской и актерской мотивации. То есть: «он поставил, потому что…» (нужное — додумать).
Или: «он играет здесь тему…» (нужное — вычитать в рисунке роли).
В спокойном, каком-то на удивление аккуратненьком одесском «Ване» вовсе не ощутимо чье-либо желание высказываться. Вот желание прочитать пьесу Антона Павловича «в ролях» — это высказано определенно.
Но этого недостаточно. Особенно в начале XXI века. Когда подобным образом «читать» вроде научились. А жаждешь в связи с Чеховым не чтения, а вычитывания — между строк, между зон его умолчания.
В одесском «Дяде», пожалуй, нетипичный лишь Ваня (актер Юрий Невгамонный). Это не «фигура страдательная», а скорее, шустрый провинциальный резонер, как бы намек на недоразвитого Иудушку Головлева. Тип ничем не лучше отставного профессора Серебрякова. А то и хуже. Поскольку «дядя Ваня» явно всю жизнь завидует «дяде Саше». Но так уж сложилась жизнь, загнав одного в деревенский тупик, а другого — в профессорский кабинет. Намек понят. Но не развит. Из этого полутона-обертона могла бы расцвесть небанальная (чеховская) концепция. Будь у конкретного артиста больше характера, сценической энергии да спектральных средств исполнительской выразительности. А у «режиссерской коллегии» (это такой собирательный «командир» в местном театре) — больше риска да постановочной мудрости.
Но уже то хорошо, как замечено выше, что хотя бы не фальшивят, декламируя «в ролях». И даже из этого чтения выходит на первый план, конечно же, предусмотренный драматургом, но вовсе не смыслообразующий мотив: 27-летняя Елена Андреевна, профессорская супруга (красивая артистка Татьяна Коновалова) живет с дряхлым стариком, а начало-то ее женское так и подмывает «пожить» с кем-нибудь помоложе, например, с симпатичным местным врачом Астровым Михаилом Львовичем (способный артист Сергей Поляков). Не дурно же, правда? По-одесски.
***
Долгожданный позыв «женского влечения» — наконец-то! — вдруг в полную силу прорезался и в несчастной гоголевской «Женитьбе», предъявленной Севастопольским театром имени наркома А.Луначарского.
Почему «несчастной»? А потому что «Женитьба» именинника нашего, Николая Васильевича, в юбилейный период до неприличия «насилуется» страстностью сомнительных трактовок. От «шоу на льду» (в Питере, у Валерия Фокина) до откровенного спектакля-концерта (у маститого Марка Захарова, в его «Ленкоме»).
В орбите Марка Анатольевича между тем определенное время, в эпоху бурной молодости, находился и нынешний худрук севастопольской драмы — режиссер Владимир Магар. Матерый такой человечище, за спиной которого славное сценпрошлое отца его родного — в Запорожье. И, собственно, для Украины это уже легендарная театральная династия — Магары.
Сам же Владимир Владимирович (знакомые иногда подтрунивают, имея в виду В.В.Путина) имеет «под контролем» в Севастополе хорошее театральное здание из белого камня у самого Черного моря. И уже один вид из окна завораживает, навевая про «корабли в моей гавани…».
Но главная достопримечательность, которую он тоже «контролирует» и коллекционирует, — труппа. Полагаю, одна из самых сильных трупп на украинском нестоличном пространстве.
В то же время и «орбита Захарова» порою напоминает о себе в разного ряда севастопольских представлениях В.Магара (а видел я оных аж три наименования).
Этим его постановкам откровенно присущи… Заданная «цветастая» театральность — на грани шоу. Актерская укрупненность — никогда артист не забьется в угол, режиссер всегда его приподнимет. Забавное звучание некоторых выдернутых или вывернутых наизнанку смыслов — прежде вроде припрятанных в интерпретируемых драматургических текстах.
…Помню, как он поставил «Таланты и поклонники» А.Островского, — в томной красно-черной гамме знаменитого художника Б.Бланка (с ним постоянно сотрудничает), подвинув часть действа в… оркестровую яму. Почти что в прорву! На основной сцене — «пиршество» масок, красок и трафаретных псевдосмыслов. А в театральной «преисподней», в этом овраге, звенела битая хмельными артистами посуда и проявлялись уже подлинные театральные «корчи» людей, отравленных сценой, обманутых ею… Да, неожиданно — и, кстати, концептуально.
В гоголевской «Женитьбе» заметна настырность режиссера Магара «развязать руки» (на основе пьесы) — самому же себе. Не спотыкаясь о давние шрифты Эфроса или наносную «дьяволиаду» в этом же тексте.
Развязанные эти руки, не умирают от скуки и творят что хотят. Почти аттракцион. Спецзанавес (в стиле старинной цирковой афиши) — тому наглядное подтверждение.
Но так как одного «цирка» постановщику недостаточно, он стремится оросить знаменитую про женихов и невесту дополнительными сюжетными водопадами. Неожиданно — во весь рост сценкоробки — восстает маньячный призрак гоголевской шинели.
Затем — двухуровневый «дом-дурдом» Агафьи Тихоновны, плавно трансформирующийся в женскую баню — из целомудренно-сладострастных мужских сновидений.
Действо уверенно аранжировано прелестно-вульгарным сводным городским романсом. Поем с надрывом! «У церкви стояла карета…» «Я ехала домой…».
Режиссер умышленно идет на «понижение» общепринятого тона, а также гоголевского хрестоматийного и общего смысла. Невеста у него — откровенно несчастная и никем не согретая горемычная бабенка, тайком пропускающая одну-другую рюмашку. Женихи — сборище траченных молью клоунов (цирк же!), вспомнивших лишь при встрече с Агафьей о, казалось бы, давно уснувшем своем «мужском достоинстве», а тут оно и зашевелилось.
Жирным курсивом постановщик выделяет в текстах героев — «дурак» или «невеста дура, что ли?»
Ибо его «Женитьба» (в общем это тоже по Гоголю) про русских дураков на одном бездорожье. А если есть какая тропинка, так ведет, как всегда, в никуда. В лучшем случае — в девичью постельку Агафьи (актриса Татьяна Бурнакина). Куда и был своевременно транспортирован (в финале) уж было приготовившийся к легендарному прыжку в окно наш герой — Подколесин.
Актеры в этом спектакле играют хорошо. Некоторые очень хорошо. Видно, что режиссер управляет законами беспроводниковой передачи актерской энергии. Это касается в первую очередь заводного Сергея Санаева (Кочкарев едва ли не стержень истории) и Андрея Бронникова (такой себе Иванушка-дурачок-Подколесин). А еще — Валерий Таганов, Анатолий Бобер, Виталий Полусмак…
Вот специально их всех называю поименно-пофамильно. Чтобы какой-нибудь лентяй-кинопродюсер приехал из Киева в Севастополь да убедился: а здесь-то артисты получше, нежели отдельные столичные бездари, которые уже осточертели своими сериалами.
…И все же не намерен завершать заметки триумфальными нотами, не собираюсь лукавить.
Очевидно и другое.
Режиссерскому почерку этого севастопольского руководителя назойливо присущ один, но весьма принципиальный профессиональный изъян. Дело, разумеется, не в «ракурсе» его взгляда на те или иные тексты, подтексты. Бога ради, сегодня-то на них смотрит каждый со своей колокольни. Отдельная проблема — «архитектура» его постановок.
Его спектакли внутренне насыщенны, эмоциональны, довольно изобретательны, но… внешне непропорциональны. Это как дом, возведенный слишком уж избыточным в своих фантазиях архитектором. Казалось бы, заявленные им темы, образы вдруг… растворяются… Вдруг исчезают (как та самая шинель). Или — «недоокольцуются», «недовстретятся», оставляя зрителя-критика в замешательстве: «Ведь хорошо начал, а затем почему мысль свою не развил?»
Из-за «хаоса» инженерной мысли, из-за архитектурных «излишеств», этот дом-спектакль — и непропорционален, значит — непрочен. Гармония не выверена геометрией, а «концептуальность» уступает… «случайности».
Случай, конечно, не трагический, кое-что и в этой методике можно изменить, подправить или подсмотреть, скажем, у М.Захарова (в его конструкторском бюро). Главное, что сам пациент (собственно этот театр) — жив. А остальное… уж как-нибудь втиснем в концепцию.