Легко заметить, что оранжевая революция стала чуть ли не самым автопортретируемым восстанием масс. А Майдан просто непрерывно снимал со своего облика звукозрительные копии. В режиме нон-стоп работала и бытовая, и профессиональная техника. Реальность и сеанс «кино» о ней практически совпадали по времени. И теперь изодокументы «помнят» всё. Осталось всё это осмыслить и оценить. Слава Богу, среди видеолетописцев исторических событий были замечены и мыслящие украинские кинорежиссёры. Например, Сергей Маслобойщиков. Наш разговор состоялся уже на излёте революции — 23 декабря, т.е. ровно за три дня до окончательного тура президентских выборов.
— Признаюсь, увидеть именно вас в гуще митингующих масс довольно странно. Как мне кажется, вы — акцентированный представитель «авторского кино», т.е. по определению индивидуалист. И вдруг — в составе толп. Обитатель философско-эстетических эмпиреев — и почему-то в центре грубых реалий политики. Что происходит на Майдане мне более-менее понятно, а вот что случилось с вами?
— Начнём с того, что меня всегда тянуло туда, где я ещё не был. С другой стороны, меня всегда занимала не столько эстетика, сколько само человеческое существование. И раньше в своих картинах я инстинктивно тянулся в одном направлении — к самой жизни. Когда я снимал жизнь людей на Майдане, то поймал себя на этом. Десять лет назад на съёмках «Жозефины» мы, как и наши герои, тоже несколько ночей провели в не приспособленном для жилья месте — в партере оперного театра. Над койками на потолке парили золоченые ангелы с лирами… Импровизированные умывальники… Всё это очень похоже на теперешнюю жизнь демонстрантов на площади. И такая же золочёная аллегория высится над ними. Но я боюсь говорить о каких-то прямых аналогиях. Нынешние события по сути своей совсем другие, и на политическом языке называются иначе.
— Но это мало что объясняет в том, о чём я спросил: что реально привело вас в ряды митингующих, да ещё с «вооружённым» киноглазом? Как вы смотрите на оппозицию «искусство и политика»?
— Мне интересно всякое проявление жизни, а особенно такое, когда нечто рождается и каким-то образом формируется. Причём совсем рядом, так сказать, у тебя под боком. Было бы просто глупо не сунуть туда свой нос. Это просто онтологически интересно. А во-вторых, действительно, в этой ситуации я занимаю определённую гражданскую позицию. Я её называю позицией человека, который делает свой выбор. Это мой личный человеческий выбор, но так получается, что он имеет и некую политическую окраску. Я считаю, что безнравственно наблюдать со стороны, как страна выбирает алгоритм своего развития — между либеральной Европой и авторитарной Россией, и не вмешиваться в происходящее. Мне не симпатична путинская «рука», и я выбираю для страны «оранжевый» путь. Одновременно мне просто нравится всё, что происходит на Майдане. Такое ощущение, что в людях наконец проснулась искренность и другие лучшие чувства. Все лица — вне масок, и сразу же видно, кто есть кто как человек. Это же замечательный материал для любого режиссёра, который хочет понять происходящее! А я устал от кабинетных придумок и умозрительных конструкций. Жизнь, которая здесь кипит каждый день, захватывает, и в ней есть чему поучиться. На Майдане я переживаю очень интересное состояние, и очень рад, что оно ко мне пришло.
— Хорошо, но вот вы сказали, что «безнравственно наблюдать со стороны, как страна выбирает алгоритм своего развития». А почему, собственно, деятели культуры в свободной стране обязательно должны быть политически «за кого-то»? Ведь так вопрос стоял в мрачные годы сталинской деспотии: «С кем вы, мастера культуры?» И горе было тому, кто «неправильно» самоопределялся или даже всего лишь норовил отмолчаться. Мне кажется, что суть демократии состоит в том, что при ней человек, ничуть не теряя в правах и в уважении сограждан, может иметь «неправильные» убеждения или быть вовсе аполитичным. Неужели и сегодня это может казаться предосудительным?
— Мне представляется аморальным думать, что все политики негодяи и что какая бы власть ни пришла, она всё равно будет добиваться своих узкоклановых целей, а народ будет в проигрыше. Что, дескать, своей позицией мы ничего не изменим. Я думаю, что западная либеральная демократия сумела создать ценности, которые служат неким регулятором общих интересов. Это не позволяет происходить в обществе тем ужасам и попранию человеческого достоинства, что нам слишком хорошо знакомо. Именно такие ценности я и выбираю, и для меня лично не выбирать их видится аморальным. Меня не интересует ответ на чужой вопрос: «С кем вы, мастера культуры?». Я спрашиваю только самого себя: «С кем ты как человек? Какое ты хочешь будущее для себя и для своей семьи?» Передо мною, как я понимаю, сейчас действительно встал такой выбор. А ещё мне хочется верить, что частное мнение любого гражданина может быть не абстракцией, а реальной силой общественной жизни.
— Насколько я понял, вы надеетесь своим выбором приблизить Украину к европейским ценностям. Однако из истории кино мы знаем, что выдающиеся деятели западной культуры не раз остро критиковали эти самые европейские ценности. Причём нередко — с выдающимися творческими результатами. Из этого, скажем, исходили леворадикальная философия и кино Франции и Германии 60-х и 70-х гг. прошлого века. Достаточно вспомнить имена Сартра и Адорно, Годара и Фассбиндера…
— Всё же я предлагаю разделить этику, эстетику, политику и идеологию. Мне кажется, что на Майдане этика восторжествовала и над эстетикой, и над политикой. И высвободилась некая новая людская энергия, которая, видимо, должна дать и какие-то творческие результаты. Не будем сейчас их оценивать — хорошими они окажутся или плохими. Мы выбираем новый путь, и он лично мне кажется по-человечески более близким, даже если не упоминать таких больших категорий, как страна, народ, искусство. Видимо, предстоит возникновение нового общественного пространства, где искусство, разумеется, тоже проявит себя своеобразно.
— Будет ли ваше кино «послемайданной эпохи» более политизированным? Помнится, однажды в середине 80-х гг. британские критики пытались трактовать картины Андрея Тарковского как зашифрованные тексты его политического инакомыслия. И это не на шутку возмутило и обидело режиссёра.
— Агиток я не снимал и не буду снимать. Но кино и театр адресованы всему обществу и по внешней канве — это всегда история социума. Даже если они рассказывают частные истории. От этого нельзя отмахиваться. Может быть, ошибка моих предыдущих фильмов состояла в том, что там не было внятной социальной линии, которая стала бы интересной зрителю и помогла бы мне раскрутить тот клубок человеческих отношений, который я выстраивал. Кафка как-то говорил: «Я похож на траву, которая растёт от середины…». Возможно, это определённый грех и моего творчества, которое было немножко закрыто в самом себе. Вот я и пытаюсь быть внимательным к тому, что происходит вокруг. Но это не однодневная позиция. Повторюсь, мне вообще интересна жизнь, то, чем живы люди, и во что их превращают различные ситуации.
— Однако обратимся к обретениям вашего кинематографического «дозора» на Майдане. Принёс ли он уже какие-либо открытия для вас лично?
— Да, конечно. Честно говоря, раньше я не верил, что такой всплеск общественной активности возможен в нашей стране. И я никак не ожидал, что может существовать такая неагрессивная и даже добрая толпа. Я даже не могу назвать это толпой. На Майдане явственно чувствуется смена нашей привычной атмосферы агрессии на отношения взаимной терпимости, которые более характерны для Запада. Самые разные люди — от бомжей, которые там приоделись, до бизнесменов, которые привозили на Площадь еду и писали на своих «мерседесах» «Заходи, погрейся!» — явно переживали там это состояние — «свой среди своих». Это трогало. Мы взяли интервью у одного из демонстрантов, охранявшего лагерь. Спросили: «Как вам тут?» Он ответил: «Я просто плачу каждый день: так хорошо ко мне ещё никогда не относились…» Или вот мы сняли мать, которая вслед за детьми приехала в Киев и живёт с ними в палатке на Майдане…
— Это напоминает путь в революцию матери в одноимённой повести Максима Горького… Готовый сюжет для оранжевой «Матери». А вы уже определились с замыслом будущей картины?
— Скажем так: он в процессе оформления. Как, собственно, и те события, которые мы с оператором Николаем Гончаренко снимаем. Каждый день приносит что-то новое. Поэтому я даже боюсь формулировать свои творческие цели окончательно, раз и навсегда. Сейчас у меня пока есть только общие векторы моей работы. Я надеюсь, что полученный материал может стать основой не для одной работы. Во-первых, предполагаю сделать документальный фильм о судьбах демократии в постсоветской Украине. Возможно, при содействии продюсера Inspiration Films Светланы Зиновьевой мы представим эту ленту на конкурс кинопроектов Европарламента. Может быть, сделаю телевизионную версию для франко-германского канала «Арте». Наконец, не исключён и игровой сюжет, который разворачивается на документальном фоне. В антураже палаточного городка мы даже отсняли уже двух актёров. Но вдруг возникло ощущение не то чтобы святотатства, но как бы отсутствия морального права на внесение искусственности в эту неподдельную среду. Но пока нет конкретной концепции для игровой вещи. Каждый день об этом думаю и понимаю, что с каждым днём уникальная «натура» уходит... Жаль будет не воспользоваться выпавшим шансом. На самом деле, это очень интересно. Этот взрыв человеческой активности — настоящий подарок судьбы.