Смутное время, раздерганное общество, смятение души, скудеющие ресурсы, угрожающая природа, ход истории вразнос, разочарованный (?) Создатель... Узнали? Это про нас. И в глобальном, и в национальном измерениях. Как всегда, в такие периоды самые умные молчать не могут и не хотят. Они спешат с проектами выхода из кризиса. Причем почему-то именно в нашем обществе особенно много докторов наук (технических, математических, медицинских и т. д.), возжелавших стать докторами эпохи. Или вообще предложить нечто оздоравливающее, так сказать, от нашего миллениума вашему. Технари кличут крепить каркасы, медики настаивают на промываниях. Между тем всякий выходящий за пределы своей компетенции — не более чем амбициозный дилетант. Тогда спросите, а где же обретаются специалисты по ЭТОМУ? Отвечу субъективно и по алфавиту, а не по иерархии: искусство, религия, философия. Именно здесь, полагаю, в порядке высшей антропологии специально занимаются условиями человеческого существования в целом, включая и физику, и метафизику нашего бытия. Новым заветом от профессионализма и воспринимается недавно вышедшая в свет монография доктора философии, замечательного отечественного мыслителя Сергея Борисовича Крымского — «Философия как путь человечности и надежды» (Киев, «Курс», 2000).
«Коридор голосов»
«Философия — не лицедейство, годное на показ толпе; философом надо быть не на словах, а на деле. Она — не для того, чтобы приятно провести день и без скуки убить время, нет, она выковывает и закаляет душу, подчиняет жизнь порядку, управляет поступками, указывает, что следует делать и от чего воздержаться, сидит у руля и направляет среди пучин пути гонимых волнами. Без нее нет в жизни бесстрашия и уверенности: ведь каждый час случается так много, что нам требуется совет, которого можно испросить только у нее». Так полагал Сенека, римский философ, прозванный как-то «дядей христианства» за сходство идей с проповедью его иудейского современника, Иисуса. Сенека был наставником или советчиком трех императоров (Калигулы, Клавдия и Нерона), на делах коих, однако, воззрения философа ой как слабо сказались. Воистину кесарю кесарево и не более того. Причем есть извечная драма в том, что власть, располагая средствами к реальному преобразованию общества, зачастую остается точно глухой к советам любомудров, знающих, КАК. Обычно она их слушает да ест — воистину ужасны следствия обратного: если власть вдруг решит педантично исполнить некий философский проект «тысячелетнего царства» добра и справедливости. Тут уж наверняка без гулагов и освенцимов не обойтись. Восстанием против позитивного модернистского доктринерства и стала в веке только что минувшем постмодернистская альтернатива с ее ироничной игрой обломками культур. Но и эта оппозиция уже увяла. Видать, «обое рябое».
Феноменальный третий путь, на мой взгляд, предлагает Сергей Крымский в своей новой работе. Аккумулируя необозримые информационные запасы из самых различных областей знания, ученый как бы всерьез конструирует авторский «новый завет» из индивидуально трактуемых концептов личности, судьбы, духовности, культуры, познания, Абсолюта и т.д. Как положено, рисует эсхатологические угрозы и предлагает путь спасения в «метаисторической» перспективе. Однако намеренная, полагаю, мозаичность, амбивалентность и разноприродность мотивировок философа не столько, выражаясь его языком, составляют «базис несомненности» его теории, сколько вводят в «коридор голосов», яростно спорящих на предложенные темы и провоцирующих персональное самоопределение читателя. Поддамся этой провокации, но из всего нестройного хора «голосов» отберу лишь двух основных оппонентов — Энтузиаста и Скептика. Впрочем, отдельным блуждающим в сознании теням тоже будет позволено по случаю пару реплик.
Собраться с духом
Энтузиаст: «Наконец-то заболтанной в нынешней пошлейшей постсоветской риторике категории духовности в книге Сергея Крымского возвращаются позитивные, вполне ясные очертания. За одно это автору следует уже при жизни поставить памятник. Где-нибудь между подлинным Софийским собором и Михайловским новоделом. Спасительность означенного понятия не подлежит сомнению, ибо, как справедливо полагает философ, «проблематика духовности ассоциирует... не столько тайну вопросов, сколько тайну ответа, саму возможность разрешения предельных загадок человеческой экзистенции. «Спросите, а от чего, собственно, спасаться? Ответ общеизвестен и заключен в парадоксальности «прогресса» цивилизации: чем очевиднее ее величие, тем более велики угрозы самому факту ее существования»...
Скептик: «Так-то оно так, но спустимся на грешную украинскую землю. Тут через пень-колоду структурируется элементарный рынок, а философ толкует о компенсаторной роли духовности в связи с глобализацией рыночных отношений, «претензиями материального интереса, стихии наживы и корыстолюбивого предпринимательства». Тут проблема — хлеб, тепло и свет в доме, а духовидец, скажем, вновь и вновь атакует секс как таковой, будто для нашего современника страшнее зверя нет. Не шибко ли воспарил он мечтою смелой в эмпиреи — до полного разрыва со скромной отчей реальностью?»
Энтузиаст: «Ничуть не бывало. Во-первых, радеть о духовных ценностях стоит тогда, когда еще не поздно, с позиции еще не промотавшего их наследника. То есть всегда. А пуще всего — в периоды активизации «бестиальных», по выражению Н.Бердяева, сил, пожирающих самость человека, его Я, то бишь его дух. Разве не за то ратовала прежде неисчислимая армия спасения человеческих душ от маммоны капитализма — от Бальзака и Золя до Драйзера и Фитцджеральда? Кто-то же должен и ныне сохранять способность отличать добро в виде собственности от добра в качестве нравственной ценности. Мягко говоря, разные это вещи, и только одушевленному существу доступно обладание второй. Между тем на базе новейших технологий «добро» первого рода возымело невиданные прежде по тотальности гедонистические последствия: практически любой искус имеет шанс полнейшего удовлетворения по всей линии перцептивно-ментальной наличности индивида. У современного человека не осталось практически ничего, чему бы при определенных условиях нельзя было бы сделать «очень приятно». Что плохого в таком «хорошем»? Самоутрата. Индустрия удовольствий действует как сквозняк. Так в Эросе выветривается Дух, а тактильный и репродуктивный остаток для человечества весьма не специфичен. Думаю, С.Крымский очень уместно, хотя и далеко не первый, взялся отстаивать духовную природу любви от духа зоофермы. И во-вторых, философ напрямую адресуется к читателю-современнику вовсе не с нотацией, а с буквально конструктивным установлением: «Духовность всегда выступала как принцип самостроительства человека.., как призыв к свершению того, что не свершается естественным путем. Духовность — это способность переводить универсум внешнего бытия во внутреннюю вселенную личности на этической основе, способность создавать тот внутренний мир, благодаря которому реализуется себетождественность человека...» Имеющий уши да услышит».
Однако тут в пространстве соткался некто Серен Кьеркегор и заметил: «Будучи определенным бездуховно, человек стал говорящей машиной, и поэтому бездуховность вполне может говорить то же самое, что произнес истинный дух. Сама судьба выдвигает перед нами требование быть духовными. А духовность как раз и состоит в том, чтобы заботиться о ней». Сказал и исчез, а автору этих строк подумалось: не потому ли «маємо, що маємо», что говорящие машины функционеров ориентировали нацию на разного рода упаковки духа — внешние ритуалы и показушные новоделы всяческого «відродження»,— тогда как вектор «озабоченности» должен бы быть на все 180° обратным — к душе. Чуть ли не в одиночном порядке его восстанавливает для сограждан в
своей книге философ Крымский. А ведь нынешний божественный Именинник в свое время указал именно туда же: «...Не придет Царствие Божие приметным образом; и не скажут: «вот, оно здесь», или: «вот, там». Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть».
Философ и бог
Уильям Блейк (опережая всех): «Кто ищет абсолют, тот ищет Бога». Энтузиаст: «Именно. Еще совсем недавно можно было наблюдать довольно постыдные умственные виражи советского «диамата», признающего бесконечность и познавательную неисчерпаемость мира, но упорно уклоняющегося от опознания в том примет Мирового Разума. В итоге беспредельность универсума представала воображению марксиста своего рода гносеологическим подобием коммунизма, опрокинутым во Вселенную: этаким никогда не оскудевающим складом потребительских ценностей, откуда бесконечно можно черпать «по потребности», обратно отстегивая «по возможности». С.Крымский же постулирует диалогические отношения между Космосом-бездной, обиталищем Абсолюта, и Ценностно-смысловым Универсумом (ЦСУ), составляющим «черту оседлости» людского духа. ЦСУ, по убеждению философа, постоянно реализует «ноосферный ответ на космический запрос разума». Более того, ученый и прямо вводит в свою авторскую версию мироустройства в качестве категории, действующего лица и фактора самого Господа. «Идеи Бога», почерпнутые из христианских и иных сакральных текстов, фигурируют в аргументации Крымского наряду с идеями вполне земных мыслителей. Правда, божественное у автора книги отчетливо нерелигиозно: то это — «мировая гармония» по Эйнштейну, то — сам человек как воплощение «запросов космического порядка» и «зова мирового целого». В особой главе автор рассматривает «принцип иконы» как формулу коммуникации с Абсолютом. Имеется в виду символическое СО-ОБЩЕНИЕ частного «внутреннего человека» с его Абсолютным Партнером, «чистым смыслом другого мира», посредством проявления людской воли к идеалу. Подобно тому, как через конкретно-видимое на настоящей иконе верующий воспринимает трансцедентальное послание Бога. И отвечает ему по тому же каналу. Однако своеобразная теология философа чужда религии в церковном смысле. Он полагает, достаточно быть человеком духовным, который сам есть «икона Бога», чтобы располагать общностью сакральных кодов и возможностью контакта с недосягаемым Первооригиналом духа. Бог философа располагает человеком не менее, чем, напротив, Богом располагает человек». В итоге, по Крымскому, Бог ближе к человеку и более интимный феномен, чем то, о чем громогласно вещают с амвонов».
Скептик: «В том-то и дело, что дистанция — необходимейший аксессуар священного, если оно всерьез считается таковым. Итак, Бог для философа — не более чем метафора абсолютного, иносказание его собственного познавательного идеала, субститут обожествленной в научной гордыне профессии. Не случайно и книгу свою («Философия как путь...») ученый наименовал и построил на аллюзиях из Нового Завета. В том чувствуется оттенок конкуренции, ведь именно Иисус некогда возгласил: «Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется...» Между тем всякая ссылка обязывает перед первоисточником. Канонический текст Евангелие, обильно цитируемый С.Крымским, вне именно религиозного к нему отношения теряет свою содержательную аутентичность как раз «по линии» ЦСУ. Так, «Троица» Рублева в музейной экспозиции — не более чем произведение живописи, но отнюдь не «икона». Кроме того, для религиозно верующего, в отличие от «интеллектуально верующего», контакт с Абсолютом далеко не всегда есть путь «чистого духа «по «принципу иконы». Часто это путь совсем обыденной житейской практики по принципу конкретного благо-творения и благо-деяния. Более того, христианский канон предлагает даже приоритет последнего: «Дела, которые творю Я во имя Отца Моего, они свидетельствуют о Мне... Если Я не творю дел Отца Моего, не верьте Мне; а если творю, то когда не верите Мне, верьте делам Моим...» или еще лаконичнее: «Вера без дел мертва». В то время как «софийный» абсолют Крымского предстает абсолютно умствующим абсолютом».
Энтузиаст: «Но «умствование» — тоже практика, практика того же духа. И вообще...» Внезапно возникший смутный образ, похожий на Бл. Августина, прервал спорщиков: «Полно состязаться в правоверности. Истинно сказано:
«Ты бы не искал Меня, если бы уже не нашел. А философ искал».
Хеппи-энд
для апокалипсиса
Скептик: «Могу безоговорочно согласиться: финал труда Сергея Крымского, действительно, впечатляет. Автор аккумулирует заметные уже всем ныне приметы финальности человеческой истории («клиоцида»), которые налицо в виде экономических, энергетических, экологических, мировоззренческих и прочих эксцессов глобального масштаба, и заключает: «...Страшный суд идет. Но происходит в другом смысле, нежели то думали люди. Не просто владычество смерти, но потеря смысла смерти... В эсхатологической ситуации звучит не трубный глас, а железный рок». Но здесь, впрочем, вместо достойного христианина призыва к предуготовлению к неизбежному, к осмысленному концу, мыслитель внезапно сворачивает к обетованию мифической «метаистории» — потуисторического бытия человечества на базе собственной квинтэссенции, в убеждении о святости бытия, во внезапном повороте к «живому опыту святынь» и прочим воображаемо-идеальным вещам. Хорошо бы, да откуда всему этому расчудесному во всей совокупности взяться, даже если такое помаленьку и копила вся предшествующая история. В общем, эсхатология получилась со сладким на десерт. Вот и решайте, уступка ли это слабостям людской витальности или, действительно, упование на силу и неистребимость Духа».
Первым успел парировать это, как ни странно, не Энтузиаст, а Экклезиаст со своей древнейшей версией «метаистории»: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». Затем подоспела и отповедь на отповедь от органического «эсхатолога» Николая Бердяева. А в очередь уже выстроились тени Семена Франка, Генрика Ибсена, Фомы Аквинского, Михаила Бахтина и других. В общем, полемика разгорелась нешуточная, для воспроизведения в газете мало подходящая.
...По воспоминаниям Ивана Тургенева, как-то в разгар спора русских интеллигентов о вечном их пригласили к столу перекусить, на что неистовый Виссарион Белинский в сердцах воскликнул: «Господа! Мы еще не решили, есть ли Бог, а вы уже хотите есть!» И мне придется по необходимости прервать в принципе нескончаемый (и слава за то Богу) спор о судьбах мира и украинских окрестностей, который завели «голоса», пробужденные к тому новой книгой С.Крымского. В этаком смысле препровокативнейший труд получился. И несмотря на то — преконструктивнейший. Поскольку философ в генеральном итоге предложил, полагаю, нашему раздерганному обществу самую что ни на есть реальную форму независимости и совершенно конкретную область самоопределения и суверенности — в духе, внутри себя, наедине с собой. А мы десятилетку проползали по поверхности нечаянно свалившегося на нас нового бытия. Толкуя о символике, ритуалистике и имидже державности, позабыв о ее смысле и целях. И не беда, что ЦСУ Крымского не благозвучнее СНГ беловежских основоположников. Зато существо, вне сомнений, эффективнее. Надо сказать, что монография «Философия как путь человечности и надежды» — это подарок Сергея Борисовича всем нам по случаю его собственного 70-летия, исполнившегося в только что минувшем году. С месяц тому назад в порядке «алаверды» юбиляра одарил его родимый Институт философии НАНУ, расширивший «коридор голосов», возбужденных экстраординарным трактатом, до масштабов полновесной конференции на тему «Ноосферная альтернатива и новые познавательные стратегии. К 70-летию Сергея Крымского». Что ж, решаюсь и свой слабый голос присовокупить к хору иных поздравляющих и славословящих. От всей души. Назначение которой стало еще чуть-чуть яснее.