Герман Гольд |
«Маршрутка» медленно, словно черепаха, продирается сквозь саргасово автомобильное море. Раздражение от бессмысленного убивания времени сочетается с пыткой от вынужденного выслушивания фамильярной болтовни ведущих балаганных радиостанций и поп-хитов со стандартным текстом «Палюбила-ла-ла, разлюбила-ла-ла!» И почему я не глухой Бетховен? Вдруг FM-радио совершает почти подвиг — пытается сеять разумное, доброе, вечное — хотя и несколько странным способом. «Назовите настоящую фамилию писателя Шолом-Алейхема. Варианты ответа: Рабинович, Цукерман, Абрамович».
Что ж, могу зачислить себя в FM-интеллектуалы: я знаю не только то, что правильный ответ — Рабинович, но и то, что имя его созвучно с Шолом — Соломон. И год рождения знаю — 1859. Хотя это я запомнил случайно — просто мой год появления на свет тоже заканчивается числом 59.
В 2004 году отмечается 145-годовщина со дня рождения Шолом-Алейхема. В Киеве проходили разнообразные акции, приуроченные к этой дате, — литературные, театральные, кинематографические. Я же тороплюсь на персональную выставку Германа Гольда, экспонируемую в галерее «Мистець». Микроавтобус наконец прорывается к конечной остановке, я пробегаю мимо бронзового писателя, который приветствует меня, сняв шляпу. Да вот незадача, я все же опоздал — холстов на стенах нет. Седобородый художник уже складывает свои работы у входа. Ссылаюсь на суету, прошу прощения — и получаю гостеприимное приглашение посетить мастерскую.
Мастер. Мастерская. Нередко на околохудожественных посиделках можно услышать шепот: «Взгляните на художника N. Он никогда не просыхает...» Как правило, чаще всего подобные всеобъемлющие характеристики абсолютно необоснованны, появляются лишь на основании того, что художника когда-то видели с бокалом шампанского на открытии его же выставки. Ежедневный труд художника, процесс созидания прекрасного остается таинством — между кистью и поверхностью холста нет посредников.
В мастерской Германа Гольда почти не осталось пространства для мольберта. Гипсовые отливки классических скульптур, полки с книгами, фотографии людей и всем известных, и близких лишь хозяину, настоящее мексиканское сомбреро, и картины, картины...
Художник показывает работы, экспонировавшиеся на выставке, посвященной юбилею Шолом-Алейхема. Это не иллюстрации к произведениям писателя, но дух и глубина трактовки абсолютно созвучны с литературной первоосновой. На холстах обычные люди ищут объяснения истины и приюта от недоброжелательного мира. Каждый это делает по-своему — кто-то в глубоких размышлениях и чтении мудрых книг, иные — в бессодержательной, бесплодной дискуссии о том, что было сначала, кто-то — в хасидском танце, другой тянется к свиткам со священными письменами, кто-то ищет тепло и счастье в касании родных рук.
Художник выставляет на мольберт все новые и новые работы. Не так часто встречается, чтобы живописец универсально умело работал в разных жанрах — натюрморт, пейзаж, портрет. Каждая работа заставляет задерживаться возле нее надолго. Ни одного равнодушного мазка, ни одного проявления любования мастерством. Я не знаю, любит ли Герман Гольд весь этот несовершенный мир. Но цветы, улицы, дома, люди воспроизведены на его холстах только с искренней любовью. Невозможно не заметить этого чувства и не проникнуться им. Общение с настоящим искусством дарует мгновения счастья всем, кто с ним соприкасается. Именно в этом смысл творчества Германа Гольда.