Карантин
Десятилетнее чадо признает себя заядлым меломаном. Речь его обильно пересыпана именами кумиров и цитатами из песенок на разных языках. «А Бетховена ты знаешь?» В глазах чада восторг: «Это мой любимый фильм!» Вот вам «конфликт интерпретаций», господа философы.
Впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что означенное чадо изрядно «продвинуто» - оно в конце концов даже сумело намурлыкать мелодию «Сурка», принадлежащую перу небезызвестного тезки упомянутого сенбернара. Чадо учится в музыкальной школе, правда, старается это не афишировать.
В каком же состоянии пребывают Сады Академа? Кто теперь предается перипатетическим размышлениям, удаляется под сень струй, дабы там совершенно, заметьте, невинно созерцать игры Музы, благоговейно касаясь струн божественной лиры? Да, вся эта фраза представляется обыкновенным стебом. Причем не только для тех, кто в означенные Сады не заглядывает, но и для тех, кому по чину положено «парить и ведать выси». Я имею в виду творческую элиту, вернее, ту ее часть, которая считает себя таковой и знает, что их «междусобойчик» - последний оплот «истинной культуры» в этом меркантильном мире, заплывающем попсой и чернухой, как глаз бельмом.
Странные воззрения у этой группы «творческих личностей», двойственные. С одной стороны, им присущ некоторый снобизм, они с большой охотой говорят о том, что их творения немногие могут по достоинству оценить и сию минуту востребовать, они обижаются на критиков, которые вместо того, чтобы разбираться в тонкостях техники их творчества и нюансах их психологии, пишут какие-то бессмысленные фразы о наличии отсутствия духовности. С другой стороны, им не нравится, что нет у них широкой популярности, хотя бы настолько широкой, чтобы каждый концерт собирал полный зал, что не показывают по телевизору и мало пишут в газетах, что нет к ним, соответственно, стремления, нет к ним вкуса. А вкуса нет потому, что не воспитывают. А не воспитывают потому, что нет его, вкуса, у тех, кто этим воспитанием ведает. И что виноваты в конце концов государственные мужи, сунувшие было нос в Сады Академа и по убогости своей (опять же ввиду отсутствия вкуса) решившие, что это неплохое местечко для пикников. Но уж больно запущенное и заумное, а денег на благоустройство и перепланировку территории нет. Вот и забросили Сады бессрочно, обратив взгляды к более доходным и соответственно более понятным областям, где музу можно не только невинно созерцать, но и пощупать.
Все сказанное выше, конечно, может относиться не только к музыке, но и искусству вообще. Может, в музыке в большей степени выражены полюсы «элитарного» и «популярного», а в «элитарном» в свою очередь довольно резко очерчено «академическое» и «авангардное». То, что академическое искусство выступает теперь в качестве элитарного, можно назвать «духом времени» и в то же время тревожным симптомом в украинской культуре. В принципе, академическое в развитых культурах стоит вне понятия популярности. Оно составляет основу образования, на нем воспитывается вкус и, через познание духовного наследия, ощущение причастности к своей культуре. Таким образом, академическое не элитарно и не популярно - оно неизбежно. Правда, не у нас.
В результате «великих перемен» Сады Академа не только потеряли статус «кузницы идеологии» (вместе с денежным содержанием), но и получили, казалось бы, возможность «свободы творчества». И правда, что теперь терять творческой личности, кроме членства в Союзе? При том, что это членство фактически перестало давать какие бы то ни было творческие дивиденды (публикации, участие в фестивалях и т.д.). Но самое интересное, что означенные Сады в условиях означенной же «свободы творчества» превратились определенным образом в заповедник, хранящий старые добрые традиции не столько даже в искусстве (что, может быть, и не плохо), но и в отношениях между членами этого изысканного общества.
Конечно, когда более молодые представители этого сообщества объявляют менее молодых трухлявыми пнями и предлагают рубить их под корень, старая же гвардия усиленно сопротивляется - это в порядке вещей. Но противостояния эти имеют характерные эксцессы. О расколе, например, Союза писателей уже хорошо известно. А теперь удар постиг Союз композиторов. Конечно, это не раскол - он вряд ли угрожает такому консервативному сообществу, средний возраст которого значительно выше сорока лет, - но события развиваются вполне традиционно.
В музыкальной аллее украинского отделения Садов Академа разразился скандал. Как и все скандалы последних пятидесяти лет, он был связан с «творческим поиском в области маргиналий». Этот процесс успешно проходит в разных областях «элитарного искусства» и, кстати, нередко считается одним из признаков «элитарности». Как, например, перформанс с публичным зарезыванием поросенка, когда его предсмертный визг гармонично вписался в звучание оркестра. Треть зала падает в обморок, треть зала морщится, ругается или просто пожимает плечами, еще треть впадает в экстатическое состояние (не всегда, правда, искренне). Назавтра газеты пестрят шокирующими заголовками. Всем спасибо, акция удалась. Интересно, что в украинском музыкальном авангарде до последнего времени подобных эксцессов почти не было. Да и куда там, если Сильвестрова, например, исключали из Союза за куда более невинные эксперименты.
Так называемая «эстетика безобразного», насчитывающая уже не менее ста лет, в первый раз достаточно выразительно отозвалась легким эхом на одном из последних фестивалей современной украинской музыки - «Премьерах сезона». Музыкальное произведение, плавно перешедшее в перформанс, закончилось сожжением страниц из Библии. Реакция зала - почти такая же, как при зарезывании поросенка, вот только в обморок никто не падал - треть зала просто не поняла, что произошло и что это за нарушение правил противопожарной безопасности. Произведение было названо очень честно - «Мерзость». Надо сказать, что у человека, закаленного знакомством с историей искусства второй половины ХХ века, эта акция не вызвала бы и вздоха. По степени богохульности она не шла в сравнение даже с двумя-тремя страницами из маркиза де Сада. И интерес вызвала не она сама по себе, а реакция Союза композиторов.
Что и говорить, заповедник разделался с автором с каким-то даже полузабытым удовольствием, смаком. На нескольких заседаниях подряд его клеймили позором и вспоминали о том, как он в консерватории пропускал лекции и получал «неуды» на экзаменах. Иногда казалось, что время повернуло вспять и здесь «прорабатывают» незадачливого студента, не к месту процитировавшего программу партии. Тот же пафос. Те же лица. Вплоть до того, что часть композиторов и музыковедов решительно восприняли акцию как личное оскорбление и потребовали немедленного изгнания. Самое интересное же в этой истории то, что, во-первых, произведения на указанный фестиваль отбирал худсовет, состоявший из представителей Союза, и еще интереснее то, что Сергей Степанюк в свое время был принят в Союз композиторов именно с этим произведением, подзаголовком к которому опять же честно выставлено: «Проклятие христианству».
Конечно, по-разному можно относиться к акции «Мерзость». Можно хвататься за сердце, можно вспомнить куда более странные и страшные, в том числе богохульные, вещи в истории искусства, на фоне которых эта акция просто меркнет и приобретает характер местечкового эпатажа. Еще раз повторюсь - интересна не она сама по себе, а реакция, в полном смысле атавистическая, абсолютного большинства членов Союза, которые совершили-таки свое «жертвоприношение», изгнав из своего заповедника паршивую овцу пятнадцатью голосами против пяти при двух воздержавшихся.
Это событие можно было бы оценить однозначно как атавизм. Но проблема имеет иную сторону. В данном случае Союз выступил не как организация, объединяющая композиторов, а как «последний оплот» академизма. Функция, которая, по идее, ему не присуща. Хотя бы потому, что академизм - это традиция, а живое творчество в определенной степени - преодоление традиции. Перетягивание на себя роли оплота академизма и в то же время признание собственной элитарности приводят к подмене понятий - академизм становится уделом элиты, а творчество вынуждено пробиваться к жизни самыми экстравагантными способами. Например, путем невообразимых перформансов.
Опыт подобных перформансов интересен главным образом потому, что с ними чаще всего связывают понятие «элитарного искусства». Искусства, «выходящего на границы» морали или эстетики, - так нередко пытаются это представить сами «творцы». Что роднит их, между прочим, с обыкновенной попсой и «киношной чернухой», хорошо усвоившей теории психоанализа о том, что человека больше всего в этой жизни волнует секс и смерть. Поэтому «границы» эти нивелированы нашей привычкой к насилию и безбожию, воспитанной в нас средствами массовой информации и «самым массовым из искусств» до такой степени, что даже кадры хроники из «горячих точек» зрителя «не возбуждают». Этот процесс зашел уже достаточно далеко, и есть надежда, что «элитарные» поиски «маргиналий» приведут наконец к тому, что этими искомыми маргиналиями станут понятия прекрасного-доброго-вечного. И желудочно-либидозная модель массового потребителя трансформируется во что-то менее желудочное и более мыслящее.
Таким образом, Сады Академа закрыты с двух сторон. С одной стороны - на замок невежества, с другой - на замок снобизма, который на поверку тоже зачастую оказывается некой модификацией невежества. Подобный карантин, возможно, целесообразен в периоды таких «болезней роста» молодой демократии, как невежество и пошлость. Но если эти болезни приобретают хроническую форму, преодоление их должно иметь характер широкой государственной программы, а не локальных и зачастую неудобопонятных «элитарных» акций. Сады Академа должны быть открыты, поскольку именно через них проложена дорога в мировое культурное пространство.