Естественно, не сговариваясь, два столичных театра выпустили намедни две премьеры по мотивам большой русской классики. Названия так или иначе укоренены в творческий мир К. С. Станиславского (150-летие которого на днях торжественно отметили нынешние московские губители его Системы). В Киевском театре драмы и комедии на Левом берегу Днепра - "Опискин. Фома" ("Село Степанчиково и его обитатели") Ф.Достоевского. А в Киевском театре юного зрителя на Липках - "Вишневый сад" А.Чехова. Как известно, оба названия красной нитью прошивают творческую судьбу великого реформатора. Впрочем, это лишь формальный повод поговорить о нашей жизни в искусстве.
К "Селу Степанчикову" К.Станиславский обращался дважды. Первый раз это произошло в 1891 году в "Обществе искусства и литературы". И сам же Константин Сергеевич играл полковника Егора Ильича Ростанева. А уже в 1917-м на сцене МХТ он мучился над этой же ролью (и над новым спектаклем), но не все складывалось. Тогда В.Немирович-Данченко как бы "попросил" коллегу-пайщика с роли. И назначил на эту же роль другого. Станиславский сильно переживал, поскольку пытался в те времена на основе текста Достоевского нащупать новые подсознательные актерские импульсы в раскрытии как образов, так и темы. Классик усматривал в сюжете "Села Степанчикова" "комедию духа". И, как свидетельствуют историки, был очень увлечен не столько самим Фомой, сколько описками, ошибками и опечатками - своего рода сбоем "системы" различных людей из этой же повести, принявших на веру невообразимую галиматью и ханжество этакого русского Тартюфа... Подленького приживалы, искусного манипулятора.
Собственно, данный мотив у Достоевского - манипуляция людьми - как никогда современен и актуален. Подобное наблюдаем почти ежедневно, в предвыборный период особенно. И возможно, в большей степени именно эта подтема более всего и увлекла режиссера Алексея Лисовца, когда он только собрался перечитать "Село Степанчиково" на новый лад, но с выводами - все теми же.
Так вот, живут себе не тужат довольно милые русские люди. Внутри некоего единого "русского дома". Такая себе "единая Россия", только в скромных сценических масштабах. И в это вроде как безобидное сообщество мирных обывателей вторгается "вирус" - прохиндей, лицемер Фома Опискин, выдающий себя за эдакого праведника-святошу. Он и превращает жизнь этого "русского дома" в дом сумасшедший. Не всегда глупые, а иногда даже образованные люди повинуются его манипуляциям подобно безмолвным оркестрантам большого симфонического оркестра, которые только и ждут, когда же одержимый дирижер вознесет над головой свою волшебную палочку… И тогда они все скопом будут играть повинуясь его жестам, превратившись в безумный тоталитарный оркестр, музыка которого, согласно сталинским рецензентам, более походит на сумбур.
Для А.Лисовца, как мне видится, в этой постановке важен не столько "временной сдвиг по фазе" (а действие повести Ф.Достоевского в его спектакле разворачивается в период рассвета хрущевской оттепели, когда Сталина уже нет, но безумие его живет; когда герои щеголяют в брюках-блузках-платьях, памятных нам по фильмам "Высота" или "Весна на Заречной улице"). Для режиссера, очевидно, действительно принципиален этот лейтмотив в его спектакле - безумие… Не скажу, что буйное, поскольку безумие может быть и тихим. И разве не латентные "сумашайки" частенько незаметно вершат наши судьбы?
Лисовец с помощью художника О.Лунева словно в белый саван одевает сцену театра и перемещает нас в тихую заводь советского санатория, а если присмотреться внимательнее - сумасшедшего дома. Сразу бросается в глаза двухэтажное строение, окна которого наглухо заколочены-замурованы (чтобы не поубегали, гады). А скамеечка и вовсе насмерть приварена (чтобы не сорвали, психи).
Порадуемся, что не только прибалтийские театральные режиссеры со своим желчным взглядом на русскую жизнь могут быть большими оригиналами в трактовках русской классики... Некоторые наши тоже не отстают. Что характерно: и обитатели странного "русского дома" со всеми удобствами ведут себя соответствующе. Чуть-чуть эстрадная игра некоторых артистов придает спектаклю подлинную и уместную в данном случае трагикомическую пикантность. Чуть-чуть карикатурные контуры некоторых образов проявляют в героях то, что и нужно в них проявить (при поставленной задаче). Есть заметно неадекватный поручик Мизинчиков (Михаил Кукуюк) - тот еще пациент. А вот, пожалуйста, не в своем уме красавица Татьяна Ивановна (Татьяна Круликовская). Или жалкий паяц - провинциальный чиновник Ежевикин (Владимир Заднепровский). Или чудесная Обноскина (Олеся Жураковская). Кого бы из пациентов не забыть? Увлеченная и одержимая перезрелая девица Перепелицина (Светлана Орличенко). Мягкий, добрый, светлый, какой-то чеховский странный человек полковник-вдовец Ростанев (прекрасная роль Анатолия Ященко). Подлинный фантом этого дома - неистовый дух царящего безумия, виртуознейший лакей Видоплясов: его замечательно играет Виталий Салий (хоть и маленькая, но одна из лучших ролей в многонаселенном спектакле). Пришлый молодой человек Сергей
(отличная работа Андрея Исаенко), увидев эту дружную веселую компанию, едва сам тихо не сходит с ума…
…Да что же со всеми вами приключилось-то?! А вот это и должен безмолвно-торжественно воскликнуть сам режиссер, рассадивший своих пациентов на стульчики и заставивший их всех внимать благоглупостям Фомы.
А вот то и случилось! Полное затмение частенько находит и на отдельно взятый дом, и на разных его обитателей, когда чужая воля парализует людей, блокирует их сознание, стирает остатки извилин и превращает с виду комфортный совдеповский санаторий в сущую Глеваху.
В этом смысле довольно хитро и двусмысленно решен образ самого г-на манипулятора - Фомы Опискина. Можно по достоинству оценить остроумие режиссера и актера Льва Сомова, представивших нам вовсе не исчадье ада или тартюф-кафкианскую нечисть (вполне, кстати, ожидаемых). Они выводят на подмостки (это мой субъективный взгляд) такого себе русского актеришку Счастливцева, будто бы заглянувшего в дом Достоевского прямиком из леса Островского. И оба - актер и режиссер - словно в назидание нам безмолвно-лукаво цитируют Лермонтова: "Поверь, ничтожество есть благо в этом свете!"
Сомов играет свое "ничтожество" как полагается: упоительно и эмоционально, оправданно-экстатично и уверенно-артистично. Помнится, этот же "архетип" был разыгран Алексеем Грибовым (существует телезапись спектакля МХАТа
70-х): помятый жизнью пожилой резонер, хватающийся за последнюю соломинку в доме полковника. А Сергей Юрский и нынче играет Опискина в Театре Моссовета, и еще в конце 90-х мне было видение на этой постановке, будто в мир Достоевского проник списанный в запас авантюрист Остап Бендер из черно-белого фильма М.Швейцера.
При всем при этом киевский Фома уж не ахти какое зло! Просто у этого пришлого гордеца и мечтателя лицедейское нутро - вот он и упивается своими интермедиями, спектаклями и творческими экспериментами, разыгрывая их перед обитателями "русского дома". А затем, конечно, и сам заигрался. Заврался. Но дело-то, как оказалось, не только в нем самом или в его ролевых играх, а во всех тех, кто готов поддаться и отдаться первому встречному манипулятору.
Так что в этом смысловом повороте А.Лисовец правильно прочувствовал давнюю муку Станиславского, усмотрев корень зла не столько в Фоме, сколько в его "верноподданных". Повторюсь, идея эта важна, как сегодня, так и во все времена актуальна. И может, даже хорошо, что в финале режиссер решил обойтись без "разоблачающего" трюка и не стал выводить на сцену санитаров в белых халатах, дабы усмирить "пациентов Достоевского". Они и так тихие божьи люди. Ну что поделаешь - затмение!..
* * *
Из сумасшедшего дома перенесемся в дом детский. В "Вишневый сад". На сотни гектаров, оплаканных Чеховым и Станиславским.
Режиссер Виктор Гирич в Киевском театре юного зрителя на Липках не погрешил против истины, увидев в имении Любови Андреевны Раневской одну большую детскую площадку. Годы-то прошли. Герои выросли. А детство дразнит, манит, обжигает. Увлекает прежними озорными играми…
Бывает, наши детские театры, подтягиваясь к Чехову, мельчат его или по-тюзовски упрощают. В данном случае г-н Гирич, спрятав в бороде свою сардоническую улыбку, намекает: а где еще, как не в детском
театре, рассказать о детских неизжитых комплексах чеховских героев? Об их миражах, страстях, забавах?
Все это так… И театральные следопыты между делом могут вспомнить даже ключевую сцену у Стрелера, когда его герои, распахнув старинный шкаф, буквально "пали жертвами" под грузом своих детских игрушек, детских образов и иллюзий…
В общем, в Киевском ТЮЗе все-таки "взрослый" Чехов. Безо всяких скидок на традиционную адресную аудиторию этого театра. Уже первая сцена, приоткрывающая сценпространство, вызвала в моей душе всхлип. Все завешено свежевыстиранными простынями в цветочек (в дальнейшем эти простыни превратятся в экраны)… А ведь прав художник Михаил Френкель, ох как прав - только так и встречают господ из Парижа. Заранее подготовившись, постирав белье из их спален. Чинно развесив простынки-пеленки между вишневых стволов барского сада. Господа должны почивать на чистом. На свежем. Они должны вернуться в то свое прежнее детство, где дурманил вишневый цвет и опьяняла господская чистота в гостиных и спальнях. Теперь-то, конечно, все не то. "Опустел наш сад, вас давно уж нет..." И Раневская Любовь Андреевна (Анжелика Гирич) возвращается в милые сердцу места именно как в большую полуразоренную детскую комнату с разными ветхими ширмами, старинными коврами, детскими игрушками. А когда брат ее Гаев (Александр Ярема), оседлает игрушечного коня, это совершенно никого не удивит, потому что в этом доме, вздрогнув, очнулось детство, и все чеховские герои, как в омут с головой, в это детство впали. Лопахин (Александр Зиневич), кажется, увлечен не столько истреблением вишневого сада ради дачных участков, сколько своими юношескими грезами о недосягаемой госпоже. Аня (Екатерина Савенкова) и Варя (Инна Беликова), должно быть, и вовсе не вырастут никогда, а так и останутся беззаботными щебечущими девочками, влюбленными в маму, в свои мечты, в свои игрушки. Когда в доме появляется химерная парижская светоустановка, демонстрирующая на большом экране изображения из заграничной жизни, обе они словно погружаются в детский цветной сон: грезы, слезы, фантазии, дальние страны... И уже эдаким "пионервожатым" смотрится Фирс (Леонид Марченко), строго поглядывающий в сторону озорников.
Сценическое время и сценическое пространство режиссер Гирич и художник Френкель будто подгоняют под важную для себя идею: все тленно, как эта рухлядь, и быстротечно, как река времени, и только лишь в забытьи внезапно нахлынувшего детства высвобождается энергия человека и раскрывается его характер и нрав… Потому и Раневская здесь слегка декадентская штучка, женщина-девочка - трепетна, пикантна, элегантна. Кажется, в какой-то момент она просто обязана произнести ахматовское "Я пью за разоренный дом, за злую жизнь мою, за одиночество вдвоем, и за тебя я пью…" - имея в виду, конечно же, своего парижского любовника. И вовсе не о родине или истребляемом саде все ее помыслы. Для нее важнее миг упоения давно растаявшим детством и мимолетное прикосновение к давнему миражу.
Тему детства и тему конкретного детского театра режиссер Гирич - неожиданно для меня - "закольцевал" в прежде никем не отмечаемом чеховском персонаже. Это образ прохожего… Только выходит на сцену в этой роли живая легенда ТЮЗа, талантливая, эксцентричная, и многими не понимаемая Людмила Игнатенко, как в моей душе опять слышится тот самый "всхлип"… Таки взяли за живое. Проходя по сцене и что-то чирикая, эта актриса мелом судьбы очерчивает линию какой-то заблудшей клоунессы, может быть, затерявшийся феллиниевской Джельсомины из фильма "Дорога", заплутавшей в диких русских краях...
Качественное отличие этого "Вишневого сада" на тюзовской сцене в том, что зритель его слышит и слушает. Ни один человек не ушел после первого действия. А для Киева это почти победа.
И еще одно отличие этой постановки - отчаянно простодушная честность… Вот решил режиссер показаться на сцене игривым, раскованным, непосредственным, озорным… Он и не останавливается на достигнутом. Монтаж сцен стремительный, даже залихватский - и все это с целью удержать внимание. Иногда, правда, он переусердствует со сценическими эффектами и интермедиями, которые со стороны кажутся излишествами. Хотя понятное дело: в ТЮЗах надо занимать всю труппу, и очевидно, именно поэтому на сцену вываливается фантомный отряд французских танцоров из "Мулен Руж". Подобное, на мой взгляд, утяжеляет действие, поскольку в спектакле сложились главные пазлы - сентиментальность, детская трогательность и раскованность, умиляющая повествовательная сценическая интонация. Признаюсь честно, если советовать, какой из двух "садов" выбирать - в Русской драме или в ТЮЗе, то, естественно, лучше сюда. Здесь в разы меньше народных артистов, но трепета, фантазии и честности куда больше…
* * *
И напоследок вот еще в чем признаюсь… Больше всего на свете ненавижу (помимо войны, чумы и призрака фашизма) новую манеру русской актерской игры, регулярно наблюдаемую во многих спектаклях московских коллективов. Это когда к зрителю-критику относятся снисходительно, напыщенно, чванливо. Представляя на сцене в первую очередь себя, медийного, а не конкретный художественный образ. Эта манера особенно отличает нынешний состав МХТ (который вне системы Станиславского). Так вот, поверьте, нам не всегда нужно хныкать - глядя, как добросовестно, увлеченно и, повторюсь, честно работают сегодня многие киевские артисты. Не до конца развращенные сериалами. Ценность "Опискина. Фомы" - в актерском ансамбле, где каждый сверчок нашел свой шесток. Особенность ТЮЗовского "Вишневого сада" - в попытках этот ансамбль склеить, создать (и многое удается!). Так что не обходите стороной два "русских дома", Достоевского и Чехова. Прислушайтесь к их слову золотому.