Недавний ХХIV ММКФ не таясь позиционировал себя как своего рода гиперфестиваль, где не столько собственный конкурс, сколько внеконкурсные «сливки» мирового кинопроцесса, снятые с последних смотров в Венеции, Канне, Берлине, Сандэнсе и др., должны были обрисовать пути мирового кино. Скажу только о трёх глобалистичных сюжетах, которые, на мой субъективный взгляд, выделялись в такой панораме.
Цивилизация пернатых
Орнитологические мотивы витали над ХХIV ММКФ изначально. Так, в программе акций была заявлена помпезная презентация новой национальной кинопремии «Золотой орёл». В конкурсе триумфально прошла российская «Кукушка», а вне конкурса, не сомневаюсь, многих поразили франко-германо-испанские «Птицы (Кочевники)» (премия «Сезар» 2001 г.). Режиссер и продюсер фильма Жак Перрен всем нам хорошо известен как популярный французский актёр. В собственной работе ему играть решительно нечего.
Вообще-то лента называется «Le Peuple Migrateur», что точнее переводится как «Кочевой народ». Так и к содержанию ближе. Ибо это вовсе не научно-популярный очерк, а философское киноэссе. Главные герои — перелётные птицы — поданы как вполне индивидуализированное и чуть ли не одухотворённое население планеты. Род землян. Они иногда до смешного схожи с человеческими типажами и оказываются в аналогичных критических ситуациях, но живут особым образом (летая) и внутри особого, воистину культового хронотопа. Каждый год «кочевники» совершают по воздуху гигантский замкнутый тур — до 20 тыс. км (половина окружности Земли!). В одном пределе — «частное» гнездо, которое нередко локализовано конкретным сельским подворьем. В другом — общая для всего крылатого «народа» земля обетованная, родина-рай, расположенная в приполярных районах, где только эти виды и способны размножаться. Гуси, журавли, утки, аисты, ласточки и другие. Некоторые, движимые абсолютным императивом, способны быть в воздухе безостановочно круглые сутки. Множество на пути к цели гибнет. Неудачников вмиг разрывают плотоядные враги. По-настоящему трагично, когда невероятные усилия во исполнение бытийной миссии прерывает пуля-дура праздного дурака-охотника. Особые отношения с «оседлым» птичьим и нептичьим населением разных континентов и с продуктами людской цивилизации. Известно: как и люди-кочевники, они ориентируются по звёздам и магнитным полюсам. Тайна: новое потомство, лишившись родителей, за тысячи километров точно находит родовое гнездо у конкретной «хаты», хотя почтовые адреса в генах не записываются.
Загадка всей картины: как всё это можно было снять? Никаких комбинированных съёмок ни на земле, ни в полётах. Только мальчик Нильс из сказки мог так неотрывно фиксировать на плёнке жизнь птиц изнутри их сообщества. Зрителю передаётся прямо-таки телесно переживаемое счастье вольного полёта — над океаном, джунглями, льдами, пустынями и Нью-Йорком. Плюс тревога пребывания в новых, неведомых природных средах. Место действия — весь неизъяснимо прекрасный и вполне обозримый земной шар. Смысл действия в точности совпадает со смыслом нашего общего существования на нем. Темы: свобода и предназначение, «дом» и «рай», особь и стая, жизнь и страдание, потомство и самопожертвование…
Три года фильм снимали пятнадцать операторов. С воздушного шара, лодок, кранов, тележек, платформ в болотах, 37-метровой башни в амазонском лесу и, главное, со специальных сверхлёгких летательных аппаратов (СЛА). Люди завоевали доверие парящих рядом птиц, влияли на момент их взлёта, а иногда даже становились вожаками их стай. И пернатые передали им чувство планетарного родства. Вышло воистину глобалистичное по мироощущению произведение, которое наглядно доказывает, что глобализм — не тупик цивилизации, как считают его противники, а скорее новообретение исходных основ земного бытия.
Известно, украинской ментальности не меньше французской свойственна вековая тоска о свободе, символизированной в уподоблении птицам. После «Кочевников» вопрос «чому я не сокіл?» французы попросту сняли с повестки дня. Практически доказали — ничем не хуже. Увы, наше кино с упорством, заслуживающим лучшего применения, следует иным путём: ищет вовне виновников своей бескрылости.
Ревизия боен
Было бы странно, если бы пересечение рубежа веков не вызвало в мировом кино волны ностальгии по уходящей эпохе и желания вновь разобраться в ключевых пунктах былого. Скажем, кино США по обыкновению отреагировало практически однотипными ретро-этнографическими криминальными драмами корифеев — «Кошачье мяуканье» Питера Богдановича и «Госфорд-парком» Роберта Олтмена. Первый безумно скучен. Второй, явно использующий опыт классического шедевра «Правила игры» Жана Ренуара (1939), тоже мастерски воссоздаёт атмосферу предчувствия мировой бойни (премия Британской академии, Берлинале, «Золотой глобус» и др.). А массовые бойни современности — Югославия, Чечня, Нью-Йорк и др. — в разных странах, видимо, ещё больше сориентировали этакий «ретрополитен» на исторические национальные прецеденты.
В таком духе на ХХIV ММКФ была устроена даже специальная акция — ретроспектива «Афганский узел», где были показаны старые и новые фильмы об этой болевой точке планеты: «Миссия в Кабуле» Леонида Квинихидзе (1970), «Жаркое лето в Кабуле» Али Хамраева (1983), «Нога» Никиты Тягунова (1991), «Пешаварский вальс» Тимура Бекмамбетова и Геннадия Каюмова (1993) и «Путешествие в Кафиристан» Фоско и Донателло Дубини (2001, ФРГ—Швейцария—Нидерланды). Но и без того тема витала над экранами. Например, так — перелетев в Москву из Канна. Там, как говорят, в этом году было два лидера программы — неформальный и официальный — и оба о массовых уничтожениях невинных. Внеконкурсный «Арарат» канадца Атома Эгояна об армянском геноциде руками турецких войск в канун Первой мировой войны. А «Золотую пальмовую ветвь» получил «Пианист» Романа Поланского — об уничтожении еврейского гетто в Варшаве и отчаянной борьбе за выживание реального лица — пианиста-виртуоза Шпильмана. Обе картины были показаны на ММКФ и обе… разочаровали. «Арарат» — манерной театральностью. А искусный в воссоздании атмосферы ужаса «Пианист» — элементарностью концепции (спасать свою шкуру — священное право гения) и плакатным антисоветизмом финала (и среди «исполнителей» холокоста, немцев, находится возвышенная натура, освободители-русские — смертоносное быдло).
Полагаю, если уж «ревизовать» кошмары массового человеческого самоуничтожения, то имея в виду гуманизацию выводов из них. Как в израильском фильме «Кедма» Амоса Гитая (тоже участник Канна-2002). Это — реквием по первым переселенцам в новообразованную страну, тут же погибшим в мясорубке конфликта с палестинцами. Или как в новой ленте классика венгерского кино Иштвана Сабо «Мнения сторон» (программа Берлинале-2002). В этом своеобразном идейном антиподе «Пианиста». У Сабо речь идёт тоже о реальном выдающемся музыканте — дирижере Фуртвенглере, меру сотрудничества которого с нацизмом следует определить предвзятому американскому следствию. Изумительная находка мастера венчает ленту: увеличенный документальный кинокадр, показывающий артиста, вытирающего на сцене платком руку, которую только что пожал Геббельс. Интересен конкурсный греческий фильм «Седьмое солнце любви» Вангелиса Сердариса. В нем трагедия греко-турецкой войны 20-х годов по-фасбиндеровски дана аллегорически через интимные взаимоотношения персонажей. Наконец, яблоко раздора российской кинокритики — «Война» Алексея Балабанова — оказалась, на мой взгляд, вовсе не таким однозначно одиозным явлением, как о том многие кричали. Как бы то ни было, ясно: есть проблема МОРАЛЬНОГО права при обращении художника к подобным темам. Вот почему я с тревогой жду осенней премьеры в Киеве нашего «Бабьего Яра» в постановке Николая Засеева-Руденко.
Потолки полов
Ещё один сверхсюжет — взаимоотношения современных мужчин и женщин — в сборной солянке ХХIV ММКФ были поданы с исключительной полнотой и нюансированностью. Такое впечатление, что человечество на заре новой эпохи как бы заново впало в увлеченное исследование своей сексуальной дифференцированности. Тут были творенья идеологически изощрённого феминизма вроде «Узкого пролива» Катрин Брейя (из программы Канна-2002), где хладнокровно утверждалось женское право на сексуально-утилитарное отношение к самому романтичному мужскому влечению. Американская дебютантка Кася Адамик (дочь известной постановщицы Агнешки Холланд), видимо, продолжит династию фильмом «Лай!» (из программы МКФ в Сандэнсе). Здесь загадочная женская душа выражает себя во внезапном переходе героини от слов к лаю. Муж(чина) встревожен аномалией, но ещё неведомо, кто из супругов рехнулся… Было много профеминистски ориентированного «голубого» и «розового» кино, увенчанного сенегальским мюзиклом «Кармен Гей» Джозефа Гай Рамака, где чернокожая Кармен ориентирована лесбийски. Как полная американо-европейская антология типов, вкусов, аргументов и творчества «женщин наоборот» выглядят «Мальчики Венеры» швейцарки Габриэлле Баур (приз критики на МКФ в Локарно). Ничего особенного: девчата, завидующие парням, бинтуют бюсты, пристёгивают пенисы и играются с гендерными протезами в среде своих глобально — Лондон, Берлин, Нью-Йорк… Тоска!
Новости с другой стороны сексуальных баррикад: в кино явно зреет маскулинный отпор женскому нарциссизму. И сопротивление творчески интереснее. Самобытно талантливый, но исключительно брутальный баловень МКФ кореец Ким Ки Дук последнюю работу назвал вызывающе — «Плохой парень». Это воистину гиперболическая визия мужского господства над слабо сопротивляющейся, но обреченной женственностью. Приставания наглого мафиози отвергает милая студенточка. Коварно построив ловушку, он превращает строптивицу в проститутку. Финальная аллегория гармонии полов: он возит её в фургоне по побережью и продает местным мужикам, остальное время они неразлучны.
Ещё жестче условия счастливого сосуществования сформулированы в совсем свежей работе Педро Альмодовара «Поговори с ней». Санитар и писатель полюбили навек соответственно балерину и матадоршу. Но дамы сердца своенравны и в чувствах ответных ненадежны. Пока не попадают в беду. Первая — под авто, вторая — под рога и копыта быка. Оказавшись в коме, женщины наконец-то в полной мере реализовали мечту мужчин: в любое время безропотно, без ссылок на головную боль и т.п., они принимают ласки, молча выслушивают речи друга и позволяют ему в ответ что угодно домысливать за себя, парализованных и бессознательных. И против беременности на грани смерти не возражают. Гротескная аллегория абсолютного мужского доминирования сбалансирована симметрично противоположной. Стилизованная под немой фильм вставная новелла повествует о «карманном любовнике», которого некая дева носит в дамской сумочке. В любой момент по желанию она может с ним пообщаться, а в часы отдыха выпускает порезвиться на своё нагое и необозримое тело. Мужичок с ноготок по-альпинистски восходит на бюст дорогой подруги к «пику» Неудержимых Поцелуев, но кончает трагически: Ущелье Высшей Радости проглатывает его целиком и безвозвратно.
Также льстив и лукав Франсуа Озон в картине «Восемь женщин» («Серебряный медведь», Берлинале-2002 г.). Мужчины в кадре здесь подчёркнуто отсутствуют вообще. Если не считать одной закадровой особи, которая на протяжении всего фильма фигурирует в качестве трупа, а в финале становится таковым на самом деле. Зато женщины фирменно прекрасны. Между тем к финалу Озон выворачивает наизнанку всё своё «женское меню», показывая, какой змеиный клубок скрывает обольстительный фасад. И хотя автор подаёт свою абсолютную инвективу женщине в иронично-весёлой и даже музыкальной форме, его резюме выглядит лишь по-сталински оптимистичным: «Другых жэншин у меня для вас всо равно нэт!» Одного, по-моему, Озон не заметил: все грехи его фильмических дам так или иначе замешаны на соучастии патриарха семейства. То есть мужчина в таком сюжете выглядит ничем не лучше и стреляться от разочарования в подругах ему совсем незачем. Просто, как некогда выразился шутник, у каждого пола есть свой потолок.
Ясно, только промежуток между полом и «потолком» наиболее комфортен для проживания обычного человека. Вне зависимости от сексуального жанра, в котором его исполнил Создатель. А поскольку в войне полов я пацифист, мне идейно ближе другие фильмы-звёзды уходящего киногода. Например, те, что созданы в умеренном поясе питерско-финского кинопограничья, — «Человек без прошлого» Аки Каурисмяки (гран-при Канна) и «Кукушка». Тропический вариант, который просто подавляет роскошью любовности — «Свадьба в сезон дождей» (гран-при Венеции-2001). Лента снята индианкой с гарвардским образованием Мирой Наир. В Канне-88 она уже получала «Золотую камеру» за «Салям, Бомбей!», а новую картину посвятила своей неисчислимой семье, где есть всякое, даже европеизированный дядя-педофил, но — всё во благо в атмосфере взаимного обожания. Мощная волна этого чувства в «Свадьбе» способна загипнотизировать самого ярого ненавистника индийского кино. Из американского далека родину и родных — планетарных антиподов — автор увидел, как сердцем запомнил, т.е. ещё более красивыми и родными, чем в реальности. Этот трансконтинентальный эффект, полагаю, и составляет лирику, эстетику и неоидеологию глобализма, что объясняет загадку вечных миграций землян между «домом» и «раем».