Шведский институт представил в рамках специального театрального форума восемь спектаклей, призванных акцентировать новое значение пластики в театре. Рамки этого уникального мероприятия оказались слишком прозрачными только лишь для формальных экспериментов, за многими спектаклями читались попытки формирования новой действительности.
Последние годы в Европе были модными поиски и эксперименты в области бессловесного театра практически на пограничной с танцем территории. Некоторое время доминировал свободный танец. Позднее — контактная импровизация (почти то же самое, но с большей мерой драматического взаимодействия). Дальше — сценические ребусы с движенческой доминантой без очевидного смысла, тексты без сюжета, картинки вне композиции... И еще множество того, что казалось сценической ухмылкой сытого общества, сорящего деньгами за пределами разумного, доброго и вечного театра.
А в итоге «насорили» магический круг... Круг нового свечения театра — изначального и вечного. Театра, который известным текстам возвращает голос без слов, а шепотом души заглушает гром разума. Прорыв к самой сути души, сквозь инерцию «мыслемешалки» — вот новый жизнеформирующий кодекс этого театра (по латыни coudex означает «ствол дерева»).
Не секрет, что украинский театр не просто был бедным, он даже не имел права на экстремальные риски, ублажая зрителя и заискивая перед ним — ибо цена жизни — билет, и продать его надо любой ценой.
Шведский институт своими спектаклями доказал целесообразность трат, потерь и пробуксовок, а также сразил и порадовал достигнутым результатом — обретением нового качества театра. Это максимально возможное отдаление от текста через абстракции языка пластики к печатным отзвукам в душе, к беззвучному проговариванию хорошо известных истин, на новом языке с пунктуацией сердца и грамматикой души.
Такое же запредельное для обычного уха звучание сборника современной украинской драматургии — «Страйк ілюзій». Что ни пьеса — предвидение «Майдана». Предчувствие, что сейчас выйдут на него со всех сторон, и для кого-то это будет всего лишь «ярмарка колоров», а кто-то вне цветов, лозунгов и обещаний обретет сердечный камертон национального самосознания, который впредь ни обмануть, ни подкупить псевдопартийной фальшью.
Первым спектаклем шведского театрального форума был шекспировский «Венецианский купец, или Шейлок» в Стокгольмском королевском драматическом театре («Драматен») в постановке Матеа Эка. С момента создания эта пьеса чаще использовалась для разжигания антисемитских настроений, а для Третьего рейха была и вовсе «лучшей в мировой драматургии». Что до нее Швеции, веками демонстрирующей высочайшую культуру межнациональных отношений. Режиссер уходит от национальных проблем и выводит ситуацию на уровень конфликта мировоззрений. Шейлоковское мировоззрение — трудолюбие, самоограничения, накопительство (не для себя, а как страховка рода), вера в равенство всех перед законом и серфинг по волнам жизненных удовольствий, манипуляция людьми и законами в своекорыстных целях — с другой стороны.
Заявленный в программе акцент на новое значение пластики в театре в этом спектакле прозвучал очень значимо.
На сцене пятиметровые — золотой, серебряный и черный (с постоянно рисуемой мелом шестиконечной звездой) домики. Они легко перемещаются по сцене, и окнами по-разному глядят друг на друга. Когда дочь Шейлока отдает отцовское богатство, она одной рукой приподнимает домик, а другой легко выгребает скарб из тайника в полу. Ее дружки, в победном танце, перебрасываются украденным. Последней из рук в руки перелетает менора. Одно движение — в результате образ для томов трактовок.
Шейлока играет женщина. Прическа, костюм, походка — унисекс. Истерика — мужская, жестокость — женская. Чтобы жить — Шейлок должен простить. Движение души узнается в знаках. Здесь знак восклицания — спешите учиться прощать. Прощать близким и далеким, людям и народам, странам и президентам (они ведь тоже люди)!
«Пропаганда» начинается с рассказа героини, «о чем» спектакль. В это время юноша «стреляет» в зрителей бумажными катышами через трубку. Вместе — смешно. Дальнейшее было то ли с текстом, то ли со звуками. Танец — ритуал, дыхательная гимнастика и… пустота. И даже разочарование. И после финальной несколькосекундной, а может быть, многоминутной паузы — щелчок включения вечно говорящего мозга, после громогласной тишины души…
В спектакле «Мечты о простой жизни» голый танцпол, коридоры света, зоны темноты разных конфигураций. Танец раздвигает пределы света, стирает грань между действительностью и фантазиями. Мечется музыка то в ритме танца, то в ритме света. Мечется молодость от корчей дискотек до родовых мук, от надлома страстей до засухи любви. Вот пауза — и, кажется, зазвучит главное... Но некогда ждать и нечем слышать. И снова бег к стене темноты или коридору света — все без толку, без указания души.
Открываются в своем потаенном и героини спектакля «Плохие девочки» с косичками-антеннами. Что-то позволяет им понять необычность заинтересованности друг в друге. Как доктора они узнают в безгрешном юношеском гомосексуализме зачатки недозволенных страстей. Любовь снимает все запреты, не знает извращений. Но лежит ли к этому душа? А без души любовь ли это? Спектакль-прислушивание, улавливание сигналов, отключение ума...
Спектакль «Они познают тело» — это просто урок сексуального воспитания. Школьницы раздеваются донага и обнаруживают в себе много нового... Обнажение на сцене опасно. Если не облачено в смыслы, то в лучшем случае, при самой невозможной красоте, вызывает сочувствие. Так и случилось со зрителем. Но это оказалось режиссерской западней. Жалко до смеха девчонок, надевающих презерватив на огурец и с ним примеряющих к себе разнообразие секса и, мстят ему, уроду, — разрезают, крошат, подсаливают и едят, наклеивают на глаза, соски, пупок и прячутся… от него в одежды.
Герои спектакля «Слишком большое ночное эго» — двое мужчин и женщина. Мужчины разные, но все равно никакие. А вот женщина «никакая», но как раз особенная, потому что подходит любому «никакому». На обочине сцены опилки, картонные коробки от чего-то, а может, от «никого-то». Углы любовного треугольника то острее, то тупее. Вдруг на экране появляется изображение дышащего рта этой «никакой», сначала порывистое, потом замерзающее, ее снова втягивают в треугольник, она, корчась, выбрасывает одного из них. И на другом экране — его глаз. Остекленевший. В зале — запах корвалола. Бросив пульт, к «никакому» бегает звукорежиссер. Минуты через три недоуменной тишины и, к всеобщей радости, глаз заморгал. Стык документа и условности внес искру сопереживания, а от нее появился и свет понимания метаний ночного эго.
«Мои губы говорят на всех языках, но выбирают тишину» — справедливое высказывание и для описанного, и для последующего спектакля — «Мои губы». Движения танцовщиц считаны с движения губ зрителей как впитываемый поцелуй. Танец происходит на дне колодца, зрители смотрят сверху, расположившись у перил по периметру. Прежде чем попасть в этот необычный вуайеристический зал, надо было перешагнуть через редуты из 666 фигурок животных — лошадки, коровки, зебры и надпись: «Возьми животное». Сопоставление беззащитных игрушек с разглядываемыми сверху актрисами все время заставляло задирать голову — а у кого мы под ногами, что сообщить ему, чтоб не наступил. Как быть самим собой и частью всего, как сказать губами, чтобы своим шепотом не заглушить тишины? Многократное повторение движений до извлечения из него неосознанного импульса — как стирание записей ума до состояния чистого листа с водяными знаками души.
Шведская национальная доктрина обеспечивает приобщение к высшим культурным достижениям человечества. Наряду с царящим в народе культом скромности техническое обеспечение театральных зданий — богатейшее. Сцена Дома танца в возможностях ограничений не имеет. Второй пол поднимается до потолка, вращается вокруг горизонтальной оси. Не понимаю, как меняются покрытия: мокрые — на рифленые, зеркальные — на батутные и т.д. Но, например, либретто еще одного спектакля форума — «Русалочка» — дает простор для полета фантазии и демонстрации эффектов. Барышня на отдыхе в Африке знакомится с молодым морским офицером. Обезьяны, лианы, слоны, змеи — все движется и шумит как живое. Повзрослев, она оказывается на корабле, где капитаном тот прекрасный офицер из детства. Ясное дело — любовь зарождается, корабль терпит крушение. Волны до потолка, с палубы сваливаются матросы, рвутся канаты. Все движется и шумит как живое...