Теодозия ЗАРИВНА - украинская поэтесса и драматург. Лауреат премии имени Василя Симоненко. Не так давно состоялась презентация ее новой книжки - в наши времена событие очень редкое: издание поэтического сборника. Но я не о небесном, а о земном...
- Не секрет, что многие девушки, подающие надежды как поэтессы, затем растворились в семье, во всех этих «разносолах», кастрюлях, вареньях. Как удержались между «небом» и «землей» вы?
- Значит, «тем девушкам» и так хорошо живется. Если то, что ты не реализовался, тебе все равно и тебе лучше дома за вязанием - значит, надо делать именно это. А если тебя жжет и мучает и ты страдаешь так, что ничего не остается, кроме как в троллейбусе, в машине, на остановке, на прогулке с ребенком, какими-то фрагментами писать и, как поэт в ссылке, запоминать эти крохи, чтобы потом в паузах между любимой-нелюбимой работой «делать стихи»... Я пробовала жить по-разному. Но поняла: без семьи я не смогу, это важнее поэзии, важнее литературы. Но литература научила меня ценить время, любить семью и даже самую, казалось бы, занудную работу.
А вообще, жизнь имеет удивительное свойство: она реализует мечты. Другое дело - как, после каких страданий, какой ценой.
- Один критик в обзоре написанного украинскими поэтессами заметил, что там - «много борща», то есть быта. У вас же детали быта предстают как часть бытия. Что бы вы сказали об этом?
- Скажу так: на фоне огромной любви - с одной стороны и огромных человеческих пороков - с другой стороны быт как-то ушел сам по себе. А потом - поэзия трудно совместима с бытом. Это как параллельные миры: существуют, но не пересекаются.
- А что делать, если вдруг во время варки пресловутого борща - в голове звучит строка?
- Строка приходит, когда ей угодно. И, как всегда, не вовремя. Это, говорят, вдохновение. Но если ты его не ловишь, оно преспокойно улетучивается. А потом, когда у тебя есть немного времени, ты начинаешь заниматься кропотливой реставрацией: вспоминаешь, о чем ты думала, что говорила и в связи с какой ассоциацией эта строка появилась. Часто она приходит ко мне глубокой ночью, когда мучает бессонница, которую я люто ненавижу. Но я не могу записать ни слова, потому что мои домашние чутко спят и свет им может помешать. Иногда я пишу в темноте и утром опять расшифровываю. Бывает, сажусь и пишу что-нибудь, пока не появится то, что надо. У меня не выработалась писательская обязаловка: ни дня без строчки...
- И все-таки, возможна ли для вас в принципе такая ситуация: семья осталась без обеда, потому что на маму напало вдохновение?
- В быту я очень консервативный человек. У меня нормальная семья. А когда все нормально - не всегда ценишь то, что имеешь. Тогда кажется, что семья мешает. И ты все время теряешь, теряешь, теряешь. Но когда я попробовала как-то уединиться от семьи, ни о каком творчестве не было и речи. Все мои мысли были о них. И хоть мне порой мешает присутствие мужа и сына, но отсутствие их, оказывается, мешает еще больше - душе некомфортно. А что касается обеда - мои не голодают. Правда, многое я упрощаю, когда идет своя работа. Может быть, поэтому я и пишу стихи, хотя всю жизнь и сейчас, как никогда, мечтаю писать романы.
- Кажется, ваш сын Гнат много помогает на кухне?
- Он у меня вообще способный мальчик, но я не ожидала от него таких успехов в кулинарии. Я была просто сражена его тортами и пирогами, печеньем. Муж хитренько заметил: «Природа не терпит пустоты». Хотя я, как каждая женщина, пеку тоже, бывает, неплохо получается. Но тут у меня уже комплекс образовался, у сына-то лучше выходит...
- Вы любите вязать, шить, работать на грядке: о вас говорят «безумный аграрий». Где на все это время? А ведь еще работа, служба...
- Эта страсть к земле - не от происхождения. Скорее от огромной эмоциональной усталости. Я практически не отдыхала уже много лет. Благодарна судьбе, что родилась в селе. Дом у меня один - под Чертковым, у родителей. А в Киеве - квартира. Но я должна помнить, что это - дом моего сына. Земля снимает с меня душевную усталость и возрождает желание жить. А что касается шитья, вязания - это от родителей. Они все умеют делать своими руками. Но вот когда все это успевать...
- Хорошо, но ведь вы еще и поете...
- Да, я когда-то действительна пела несколько лет в ансамбле «Черемош», а затем во времена учебы в театральном институте - в трио. Но теперь, честно говоря, выдохлась. В последние годы не пою вообще. Дошло до того, что если вдруг запою дома, то просто пугаюсь: как бы ничего не случилось плохого. И свой аккордеон «Вельтмайстер» вынимаю в лучшем случае раз в году.
Признаюсь, я очень хотела стать актрисой. Но жизнь не давала мне почти никакого шанса. И вот, когда наконец этот шанс все-таки появился, я как раз выходила замуж. И - выбрала семью.
- А что вы включаете в понятие «реликвия» и имеются ли таковые в вашей семье?
- Я очень трогательно отношусь к старым фотографиям, книгам, письмам друзей и дневникам родителей, к платьям маминой молодости. Я - дочь бухгалтеров: по-английски это звучит как хранители книг. У них дома много совершенно ненужных бумажек, бережно хранимых десятки лет: старые публикации моих стихов, чьи-то фотографии. Вся эта страсть перешла ко мне и дальше - к моему сыну. Когда он был совсем маленьким, все собирал и говорил: «Это для домашнего музея». Вот я и живу в домашнем музее. Это не очень удобно, но тепло. Мне иногда кажется, что все эти вещи - бабушкин шарф или кольцо, записки мужа в роддом - помогают мне в жизни.
- А как вы относитесь к утверждению, что женщина есть тайна?
- Каждый человек - тайна. И в первую очередь для самого себя. Ибо не знает он, какие обстоятельства предложит ему жизнь завтра и что он изберет. Если жизнь не слишком замысловата, то человек может прожить, совсем не зная себя. Но если драматургия пойдет изысканная, могут выявиться интереснейшие вещи... Если же говорить о словосочетании «женщина и тайна», здесь, очевидно, предполагается что-то легкое и амурное. Мне трудно об этом говорить, ибо я однолюб. У меня, к сожалению, нет времени на этот очаровательный флер и флирт. Здесь важны и внешность, и способ поведения, и готовность к игре, и внутренняя драматургия, и некоторая двойственность - нечто, что необходимо поддерживать постоянно и с некоторым трудом.
- Поговорим о внешности. Как вы за собой ухаживаете?
- Какое там ухаживание?.. Просто я практически не пью спиртного, кофе, не ем сладкого, жирного и острого, не курю. После работы завлитом в театре имени Франко, куда я ездила в городском транспорте, на нынешней службе - телевидении - имею очевидный выигрыш: хожу туда пешком в любую погоду. А главное - я уже давно никому не завидую. Получаю огромное удовольствие от хороших книг своих коллег. Зависть - бессмысленная вещь. Места для самоутверждения хватит всем. Но у меня другая беда: я слишком болезненно на все реагирую. И там, где закаленный человек бровью не поведет, - у меня драма. Вот это меня и подтачивает. Но при этом лишний вес сгорает.
- Духовная нереализованность многих наших женщин - это стрессы, срывы, истерики. Что бы вы пожелали себе и им?
- Право на советы имеют очень немногие люди. Сама я в трудные моменты стараюсь напомнить себе, что жизнь у меня продолжается. Поэтому я и дальше буду садить помидоры, хотя они постоянно чернеют от нашей экологии, консервировать их, писать стихи - все это я люблю делать. Когда читаю литературные произведения, написанные молодыми, у меня появляется страх, что я никогда не смогу конкурировать с ними. Не боящимися эпатировать, действовать твердо и напористо, с несгибаемым железным характером, - всего этого мне не хватает. Но я вспоминаю театр имени Франко, актера Виктора Цымбалиста. Его называли совестью нашего театра. Такие люди держат меня на свете. Они выстраивают уровень, ориентир. И я стараюсь этого уровня придерживаться.