Говорят, для того, чтобы получить квалификацию критика в Парижской консерватории, претендент должен написать две диаметрально противоположные рецензии на один и тот же концерт. Причем обе должны быть объективными и аргументированными; в обеих не допускаются подтасовки, передергивания и натяжки. Каждая из рецензий, безусловно, одностороння. Но вместе они, как двуликий Янус, дают объемное представление о рассматриваемом объекте. А критик успешно лавирует между Сциллой угодливой апологетики и Харибдой циничного скепсиса и личного неприятия. Более того — выступает не столько выразителем субъективных позиций и вкусов (своих или той социальной страты, представителем которой каждый пишущий вольно или невольно является), сколько голосом времени, видящего в тексте то, что следующим поколениям будет недоступно. Попробуем подойти с таких позиций к психологическому триллеру «Иллюзия страха» Александра Турчинова.
Итак, «отрицательное». Здесь возможны две градации: сугубо отрицательное и скорее отрицательное.
Сугубо отрицательной стороной «Иллюзии страха», по моему глубокому убеждению, является крайне слабая редакторская работа. Я не говорю о грамматических ошибках; речь о культивируемом в «Иллюзии страха» просторечии, замешанном на подсознательных украинизмах. Причем это отнюдь не стилистическая игра: автор пишет как мыслит — а мыслит, пребывая в специфической языковой среде. Более того, редакторы издательства «Криниця» находятся в той же среде и с литературным «великим-могучим» у них, очевидно, большие проблемы. Отсюда — «криминально-процессуальный кодекс» вместо «уголовно-процессуального»; отсюда — цитирование Библии «за изданием» вместо «по изданию»; отсюда — биографические справки «про автора и про художника» вместо «об авторе» и «о художнике». Возможно, эти детали не заслуживали бы специального упоминания — но ведь речь идет о художественной литературе, причем позиционирование книги отнюдь не допускает отнесения ее к третьеразрядному «чтиву», где подобные вещи простительны. «Иллюзия страха» (в частности, вследствие культурных диалогов, провоцируемых текстом) мыслится как литература нравственной позиции и как таковая должна быть безукоризненна в языковом плане. Кроме того, речь идет о безусловно талантливом человеке, которому именно редакционные работники должны были помочь избежать таких ляпов.
Скорее отрицательной выглядит жанровая смелость А.Турчинова, определившего свое детище как «психологический триллер». Несколько крупных диалогов и сцен-зарисовок, обрамленных прологом и эпилогом остросюжетного детектива, на триллер, безусловно, тянут. Но «психологический»? Здесь автор опять-таки вступает в диалог с традициями психологической русской литературы. Контекст (избавиться от которого сложно) по-особому освещает проповеднический тонус монологов и диалогов «Иллюзии страха», которые выглядят скорее как речи и рассуждения о психологических проблемах, нежели как психологически мотивированные высказывания. Одно из явных подтверждений — проповеднический тон, сквозящий в речи героев книги и выходящий на первый план в пяти авторских монологах («Сатана», «Страх», «Страшный суд», «Творец и Его творение», «Любовь»).
На этом критические инвективы в адрес А.Турчинова исчерпаны. На очереди — констатация сильных сторон «Иллюзии страха». Это оригинальная композиция книги и четкость нравственной позиции автора.
Практически перед нами три текста — авторский, Библия и визуальный художественный ряд (в качестве иллюстраций используются фрагменты работ Иеронима Босха). Трехголосие, один из голосов в котором принадлежит А.Турчинову, поначалу может смутить: к чему эти параллели? Насколько самостоятелен и ценен собственно авторский текст? Для ответа на этот вопрос присмотримся к сюжетной канве «Иллюзии страха». Она, на первый взгляд, ординарна и базируется на отечественных реалиях, будем надеяться, недавнего прошлого. Успешный бизнесмен средней руки попадает в мясорубку силовых структур. Его безосновательно арестовывают, содержат в КПЗ, шантажируют, над ним издеваются физически и психологически, требуя «поделиться», вынуждая подписать незаполненные бланки протоколов, чистые нотариальные доверенности и т. п. Попытки найти заказчика «наезда» безуспешны: в прокуратуре никаких данных об аресте Александра Ивановича Короба нет. Этот довольно-таки банальный сюжет потянул бы на вполне успешный покет-бук, если бы фабула не модулировала из реально-материалистической в ирреально-психологическую сферу. После ареста главный герой замечает за собой странности: некоторые собеседники оказываются фантомами. Сокамерник-психиатр, посланник рэкетиров, друг детства — все это не реальные люди, а порождения собственного воспаленного воображения А.И.Короба. В конечном итоге дематериализуется и сам герой — мячик, брошенный ребенком, пролетает сквозь тело Короба, вызывая вопль отчаяния: «Боже, кто я? Галлюцинация умирающего человека? Иллюзия иллюзии? Боже, я реален или нет?..» Виртуозное «переинтонирование» пролога/эпилога меняет местами иллюзию и реальность, сферу возможного и сферу действительного, представляемое и осуществляющееся. Фантомность материального, призрачность очевидных для банального здравого смысла вещей выводит автора на следующий круг размышлений — об иллюзии страха. Страх так же иллюзорен и фантомен, как и все прочее. Он — не более чем плод нашего воображения. И как таковой, может материализоваться или дематериализоваться — в зависимости от состояния духа конкретного человека.
Резонатором именно этих мыслей, интенций, стремлений и желаний являются вставные главы — фрагменты Священного Писания. Они вступают в диалог с авторским текстом и напоминают, что в начале было Слово, и это Слово уже сказано. Мы же можем только комментировать его. Визуальный ряд книги усиливает создающийся смысловой резонанс. Кошмарные видения Иеронима Босха, усугубляющие аллюзионный ряд «Иллюзии страха», выглядят не столько иллюстрациями конкретных сюжетных положений психологического триллера, сколько метафорами-знаками состояний ужаса, безысходности и обреченности.
Однако векторность сюжета проявляется не только в растворении материального тела главного героя. Возвращаясь «на круги своя», к началу внешней коллизии (аэропорт, арест), он уже не тот, что был вначале: за его плечами духовный опыт осознания иллюзорности мира материального и пройденный путь, отмеченный авторскими рефлексиями-проповедями (от Сатаны — к Любви). Любовь спасет мир (будь то реальный материальный мир или виртуальный мир нашего воображения), она — противоядие от страха, истязающего душу; именно к такому выводу подводит читателя А.Турчинов. Банально? Как и все в этом мире. Но — нравственно. И это чрезвычайно важно, особенно в проекции на личность автора.
Александр Турчинов — персона широко известная, предстающая перед нами в разных измерениях-проекциях: как политик, до недавнего времени заметный своей деятельностью в блоке Юлии Тимошенко народный депутат, ныне — глава СБУ; как доктор наук, один из первых на территории бывшего СССР исследователь теневой экономики; как яркий публицист, размышляющий о проблемах нравственного выбора, высшего предназначения человека, Правды и Лжи. Теперь же — ринувшийся в сферу художественной литературы (еще один способ самореализации талантливого человека? Интеллектуальные упражнения на досуге? Желание доказать или напротив — сказать, донести?)
Меньше всего хотелось бы создать иллюзию появления нового шедевра отечественной литературы. Сказано Слово — насколько оно искренне? Как оно отзовется? И будет ли второе? Время покажет…