«Кайдашева cім’я» И. Нечуя-Левицкого — произведение во многом нелестное для украинцев, поскольку все те нелицеприятные и карикатурные черты, которые обычно приписывают нам с вами недруги и клеветники, здесь, можно сказать, налицо. Как известно, в семействе старого Кайдаша процветали жадность, зависть, мелочность и прочие родственные пороки мелкого калибра — в общем, приятного мало. Но тем не менее Кайдаши на короткой ноге не с узконациональным, а общечеловеческим «мелким бесом», знакомым всем народам и менталитетам.
Молодой театр интерпретировал произведение Нечуя-Левицкого как историю вненационального «каинова семейства», где Авелем оказался утовпившийся с горя старый Кайдаш, а каинами — все остальные члены его семьи, включая жену и невесток. Состоявшаяся 6 января в Молодом театре премьера «Кайдашей» (режиссер-постановщик Николай Яремкив) стала яркой актерской и идеологической удачей исполнителя роли старого Кайдаша народного артиста Украины Валерия Шептекиты. Шептекита не только мастерски и вдохновенно сыграл Омелька, но и вместе с режиссером сформировал идейно-философский фон постановки. Трагикомедия в двух действиях — такое жанровое определение спектакля было указано в программках, где в качестве рождественского сюрприза содержалось и стихотворение Валерия Шептекиты «Кайдаши».
«Якась химерна мішанина літер — () Немов летів і раптом вщухнув вітер, () Заплутавшись в піддашші у соломі, () Занісши зерна досі невідомі, () У чорнозем, тутешній грунт родючий () І зав’язалося, вкорінилось болюче () І приросло до сонця й під дощі () Рослиння дивне людське — Кайдаші» — эти начальные строки шептекитовского стихотворения представляют собой некий пролог к дальнейшей этимолого-философской расшифровке фамилии злосчастного семейства. Тем не менее в постановке Молодого театра идет речь даже не о семье — не случайно спектакль называется не «Кайдашева cім’я», а «Кайдаші». Семейный и даже национальный подтекст исчез — остался подтекст общечеловеческий.
Первый слог фамилии своего героя Шептекита сравнивает с «каиновым семенем», проросшим на украинском и общечеловеческом грунте. В итоге Кайдаши — не просто сварливая и мелочная семейка, а потомки Каина, унаследовавшие пороки прародителя. Слог «даш» — «турчинський», и в нем автору стихотворения слышится свист ятагана. Эта мистическая этимология приводит к риторическому восклицанию: «О Боже мій, а що в нас українське, у Кайдашів?». Оказывается — крик души.
Впрочем, эта постановка Молодого театра — не только разыскания в области украинского менталитета и общечеловеческих пороков, но и полукомическая фантасмагория, где духи самоубийц преследуют трепещущих от страха односельчан, пируют с ними на свадьбах и крадут у них груши. Так, В.Чигляеву досталась немая роль утопившегося на гребле чумака, который неотвязно бродит за старым Кайдашом и в конце концов становится его посмертным попутчиком. Вместе с Чумаком Кайдаш крадет у сыновей груши, поступая по принципу: «Так не доставайся же ты никому!»
Это финальное вмешательство мертвых в дела живых становится своего рода наказанием за жадность: Карпо и Лаврин, сыновья утопившегося Омелька, никак не могут поделить доставшееся в наследство дерево и его плоды, и тогда двое самоубийц — старый Кайдаш и Чумак ночью прокрадываются к груше, чтобы «обокрасть» скупцов. Наутро дерево засыхает, и в проигрыше остаются обе враждующие стороны — зато мертвые торжествуют: теперь им гораздо легче наставлять корыстолюбцев на путь истинный («Омелько за Чумаком зберуть врожай () І на той світ: як звали, поминай»).
Фантасмагорические моменты — самые удачные в спектакле. Даже комизм бытовых ситуаций — признанное достоинство произведения Нечуя-Левицкого — меркнет в спектакле рядом с полукомической фантастикой. Чумак, лихо отплясывающий на свадьбе живых, выглядит смешнее и нелепее, чем Мотря и старая Кайдашиха, сражающиеся нелицеприятными остротами. Тем не менее дуэт Мотри (С.Бочаровой) и Кайдашихи (заслуженной артистки Украины И.Кравченко), без сомнения, можно назвать удачным. Бытовой комизм в этой постановке Молодого театра отступает перед комизмом фантастическим и фантасмагорическим — перед нами фантасмагория абсурда.
Не случайно Лаврину, младшему сыну старого Кайдаша, в конце спектакля снится кошмар — его враждующие родственники кружатся в хороводе, не прекращая ругаться и выяснять отношения. «Присниться отаке!» — восклицает Лаврин (С.Губерначук), в то время как старший брат Карпо (С.Кучеренко), забыв про жену, лихо отплясывает с Малашкой (Г.Васильевой). Абсурд достиг предела — «В одноманітному до одуріння танку () Усі тупцюють з вечора до ранку» — и танцу этому нет конца.
Впрочем, «Кайдаши» — постановка не безнадежно пессимистическая, и об этом свидетельствует финальный эпизод, когда мертвые лихо и весело крадут у живых груши. Жадность наказана, но это наказание не кажется «каменной десницей» Командора, опущенной на заблудшие души, — и Яремкив, и Шептекита готовы амнистировать Кайдашей, если, конечно, они покаются. «Свій хресний хід здійснили Кайдаші. () Прийшли до нас на сповідь в сьогодення. () Амністія їм наша і прощення» — так завершает свое стихотворение Валерий Шептекита. Что ж, простим самих себя?