Хочу признаться в любви трем полуподвальным окнам в угловом доме на бывшей Новопушкинской улице. Трем крошечным комнатам и узенькому коридору, сплошь обвешанным яркими детскими рисунками.
Не знаю, что там находится теперь. Не хочу подходить. Не хочу, чтобы в моей памяти что-нибудь изменилось, даже самая незначительная мелочь: дверь, на которой висели наши пальто, банка с мальками меченосцев на подоконнике, труба мусоропровода, замаскированная досками, к которым были прибиты фрагменты гипсовых статуй и орнаментов...
Место, где я была счастлива. Счастлива с той минуты, как переступила порог и почувствовала этот волнующий уютный запах бумаги, красок, пластилина. Ощутила особое, ни с чем не сравнимое состояние радостного творчества - и еще чего-то, что теперь я могу назвать: атмосфера всеобщей доброжелательности, всеобщей влюбленности.
Я вижу, как сейчас, тот вечер и прекрасные юные лица, повернувшиеся ко мне.
Милые студийцы, милые мои однокашники! Я хочу признаться в любви к каждому из вас. А главное - тому человеку, который был создателем, центром, мотором, солнцем этого микрокосмоса. Тому, который вышел тогда мне навстречу - молодой, красивый, с ранней сединой в волосах, в черном сатиновом халатике поверх клетчатой ковбойки.
Милый Наум Иосифович! Я, ваша старая (увы, уже действительно старая...) ученица, поздравляю вас с 50-летием вашего детища, вашего неповторимого создания - художественной студии, которую весь Киев знает под названием «студия Осташинского». Известную во всем мире каждому, кто занимается или просто интересуется детским творчеством. Которую в каталоге работ известного французского скульптора, вашей ученицы, по ошибке (а на мой взгляд - очень уместно) назвали «Киевской академией детского рисунка».
В тот год, когда я пришла в студию, ей исполнилось тринадцать лет. Помню, как мы бегали по городу в поисках цветов. Нам хотелось принести вам самые красивые, самые необыкновенные. И главное - много! Чтобы стояли в каждой вазочке, в каждой банке, в каждом ведре.
Помню, как в один из юбилейных дней мы шли по Крещатику из студии на «торжественное собрание»: все семь групп, больше двухсот человек. Впереди - самые маленькие, шестилетки, позади - совсем «взрослые», те, которые уже готовились в институт, обсуждали проблему вступительных экзаменов. Наши корифеи, наши классики. Как мы гордились ими! Каждая их новая работа, каждая их удача была отчасти и нашим достоянием.
Я водила в студию своих одноклассников, родственников, приезжающих в Киев гостей. Захлебываясь, рассказывала о Толе Куще, об Олеге Манжуле, о любимой своей Вале Турыкиной. Как ревнивый экскурсовод, ожидала восхищения, упивалась этим.
Мне хотелось бы назвать сейчас десятки дорогих мне имен. В моей памяти, как в музейном фонде студии, хранятся сотни картин и скульптур. И не только почти зрелых, почти профессиональных, но и созданных совсем маленькими детьми, красочных, восхитительно смелых и наивных.
Помню, как, приходя в студию, я спешила осмотреть стенды: не появились ли новые работы семилетнего Вадика Вишневского, шестилетнего Вовы Глазкова. Интересно, где они сейчас? Что делают?
Может быть, 10 декабря в Доме учителя мы встретимся. Как-никак - полувековой юбилей. Давайте сразу договоримся: мы не станем расстраиваться из-за того, что слегка постарели. Важнее другое. Нам есть о чем рассказать друг другу. У нас такие прекрасные общие воспоминания!
У меня, например, до сих пор любимые дни недели - среда и суббота, дни занятий нашей группы. Остальные тогда были не в счет. Хотелось, чтобы они скорее промелькнули. Хотелось поскорее услышать, что скажет Наум Иосифович о моем новом рисунке.
Ах, эта похвала любимого учителя... Это раздумчивое слово «интересно»... Эти незабвенные одна, две, три звездочки, смысл которых был совершенно непонятен посторонним! Это не была оценка в обычном смысле слова. Это была похвала, попытка оценить одновременно и вложенный труд, и талант, и удачу.
Наум Иосифович! Сколько звездочек поставить вам за главную работу вашей жизни? Не только за тех известных художников, которыми гордится Украина - народных, заслуженных, лауреатов международных премий. Не только за художников менее известных, которым выпало счастье посвятить свою жизнь искусству. Но и за тех, которые стали врачами, инженерами, летчиками, музыкантами, программистами - и при этом главным, любимым учителем своей жизни считают вас.
Как вам это удавалось? Как вы, такой молодой, умели смотреть поверх беспомощных картинок, с которыми мы приходили поступать в студию? Могу теперь сказать, что многих из нас с такими работами больше никуда бы и не приняли. Что некоторые из тех, кем мы сегодня гордимся, никогда бы не раскрылись, не расцвели.
Я благодарна вам за то, что вас не смешили мои ранние работы с их комичной несоразмерностью замысла и мастерства. За то, что вы находили время слушать мои детские стихи. За то, что именно вам я рассказала о своей первой любви. За то, что эту детскую любовь подарила мне наша студия. За лучших в мире друзей. За то, что мне было куда привести своего маленького сына.
И вот еще за что... В течение многих лет я регулярно заходила в студию - уже в новую, на улице Толстого, украшенную мозаикой моей подруги и соученицы Нади Безруковой. Стеклянную, просторную, светлую. И думала о том, что люблю ее все-таки меньше, чем старенький наш полуподвал. Что нынешние дети немножко другие. Что в наше время было больше тепла, любви, интереса друг к другу.
Но вот сегодня утром я позвонила девочке, у которой когда-то преподавала (замещала вас, Наум Иосифович, во время вашей болезни). Впрочем, она уже не девочка, а известная художница - и мы давно перешли на «ты».
- Знаешь, - сказала она, - после студии мне пришлось учиться и работать с разными людьми. Творческими, интересными. Но нигде и никогда больше не было так хорошо.