Птицы распластывают крылья в безоблачном небе заката и рассвета, жаркого полдня и лунной полночи — офорты и литографии Жоржа Брака (1882—1963) отражают аномальную для искусства модернизма гармонию бытия в мире и согласие с самим собою. Вновь и вновь возникает один и тот же мотив, художник пристально следит за полетом загадочных существ, вспорхнувших со стен античных расписных сосудов, а в измерении мирологическом — ветвей мирового древа. Прослеживает глазами «архаичного» человека путь небесных посланцев богов, прочитывает знаки судьбы. Ведь для умеющих читать птица на фоне неба, несмотря на свой визуальный минимализм, — иерархическая структура, законченная символическая картина мира, заклинание действительности, ее оберег. Что это — воскрешение магического опыта искусства в самое, казалось бы, неподходящее для этого время?
Невероятно сложно ассоциировать эту светлую «архаизирующую» струю с более ранними и более знаменитыми вещами Брака — из совершенно другого, кубистического мира, изобретенного им вместе с Пикассо около 1907 года. В анналы истории мирового искусства художник внесен как один из основоположников кубизма, и чудесно то, что Французский культурный центр предоставил отечественной публике возможность открыть «неофициальную» ипостась Брака. Вероятно, с точки зрения коммерческой раритетности графику Брака 1930—50-х можно счесть маргинальной по сравнению с его авангардистскими неологизмами. Но, отказавшись от снобизма общепринятых мнений и прогрессистских предрассудков, мы открываем для себя скромную прелесть этого этапа в графике, несмотря на то, что с ним не связано никаких эпохальных сдвигов в художественном мышлении.
Эстампы Брака озаряются, образно выражаясь, «архаической улыбкой» («кухонный» искусствоведческий термин, обозначающий схематический прием, манеру ваяния, не испорченную излишней пластической культурой) — мы ощущаем ее неосознанно и, тем не менее, внятно. «Архаическая улыбка» — магический прием, заклинающий действительность. Застывшее, статичное выражение безмятежного счастья бытия на лицах изображений было рассчитано на ответный отклик извне. Точно так же Брак «заигрывает» с судьбой в надежде на ответную улыбку. По большому счету, это изощренный самообман, анестерея от всех экзистенциальных противоречий. Само собой разумеется, не может человек ХХ века впасть в детство первобытного миропонимания, но чтобы чувствовать себя комфортно, вполне может убедить себя, что впадает…
Птицы Брака — сама поэзия и легкость дыхания, неуловимый очерк крыльев, растворяющихся в потоках света. Облик этих кочевников вполне узнаваем — абстрагированные, отшлифованные временем силуэты на фоне солнечного диска преодолевают тысячелетия. Еще более странное чувство детства вызывает их символическая узнаваемость. Кем были обитатели небесных сфер в мирологических построениях древних? Демиургами, родоначальниками и охранителями человечества, одухотворяющим началом космоса. Летящие птицы, служившие орнаментальным украшением предметов культа и ритуала, фиксировали гармонию, служили гарантией незыблемости миропорядка, надеждой на будущее. Противодействие глубинному страху хаоса актуально не только в мифические времена. Что и доказывает представленная нам графика Брака — он будто бы пытается обуздать дух разрушения, им же некогда и выпущенный на волю, собрать мир воедино из разрозненных фракций.
Уясняя для себя эту основополагающую внутреннюю мотивацию — укрощение хаоса, понимаешь и логику взаимосвязи казалось бы нестыкующихся этапов творчества художника, холодного аналитического эксперимента кубизма и прозрачности архаической улыбки более поздних график.
Часто кубизму ставят диагноз, интерпретируя его как симптом болезни века — психической диссоциации, асимметрии, экспансии деструктивного инстинкта (традиции положил начало Юнг своей инвективой против Пикассо). И любители инвектив во многом оказываются правы, кубистические полотна и рисунки оставляют ощущение неосознанно садистской детской забавы, когда ребенок в «исследовательском» пылу крушит все игрушки вокруг. Дробящиеся до бесконечности обломки формы —«игрушки» ранят острыми углами, действительность развеществляется, исчезает. Что толку в подобном анатомическом препарировании частностей, если воссоздать конструкцию, восстановить равновесие, увидеть целое ребенок не в состоянии. Пресыщением деструктивными играми, возможно, и объясняется последующая радикальная смена установки художников-кубистов.
Не потому ли закодателем «неоклассических» тенденций в изобразительном искусстве ХХ века является П.Пикассо? Хотя его поиск гармонии в золотом веке античности весьма двусмыслен. Ирония Пикассо выдается в «безыскусные» образы фавнов, нимф, кентавров, резвящихся на лоне природы. Античность Пикассо тератоморфна и насыщена духовными проблемами века нынешнего, идеал, к которому художник стремится — человек целостный, так и остается для него за пределами достижимого.
Жоржу Браку посчастливилось больше, он находит живую воду в конце долгого путешествия, части мира срастаются, диссонансы улетучиваются — оживление вселенной удается. Удается потому, что в каждом фрагменте, будь то импровизированная птичка или бегло нарисованный букет, присутствует целое. Брак не примеряет символическое мышление древних, он естественно погружается в него. Приблизительно так вырисовывается столь заинтересовавший меня вектор движения от кубизма к «универсуму» и «практической магии» в искусстве Брака.
Арсенал мотивов сужается до наиболее емких. Неоднократно литографировался рисунок колесницы Гелиоса, древнегреческого бога солнца, или двойной профиль «Греческой головы», напоминающей двусторонний ритуальный топор-лабрис, характерный для культур Эгейского бассейна. Судя по стилистике изображений, Брака вдохновлял именно этот более ранний культурный горизонт, своей свежестью выгодно отличающийся от истощенной непрерывной многовековой эксплуатацией греческой и римской классики. Там еще есть вероятность обнаружить то, что более всего ценил Брак — поэзию символа, знака удивительным, необъяснимым образом переплетающуюся с чувственной жизнерадостностью.
Напоследок добавим, что большинство представленных произведений Ж.Брака принадлежит собранию парижской галереи Маг. И одновременно с выставкой Брака в Русском музее во Французском культурном центре экспонируется коллекция афиш, отпечатанных в типографии галереи Маг к выставкам знаменистостей, от Модильяни до Шагала; и, что еще занятней, среди них попадаются и авторские, сделанные мэтрами, экземпляры.