Премьера спектакля «Маскарад» М.Лермонтова в Национальном театре русской драмы им. Леси Украинки посвящена двум датам — 190-летию Михаила Лермонтова и 130-летию Всеволода Мейерхольда. Давно жили эти творцы, но творчество их продолжает волновать нас, сегодняшних. Сцена Русской драмы помнит постановку «Маскарада» 1952 года, но если театрал со стажем, видевший тот спектакль, посмотрит нынешний, образца 2004-го, он убедится, как изменчивы эстетические приоритеты, поддающиеся влиянию неумолимого времени.
Премьерный «Маскарад» воспринимается творческим экспериментом. То ли оттого, что приглашенной из Санкт-Петербурга постановочной группой (И.Селин — режиссер, А.Дубровин — сценография, И.Лебедева — костюмы, А.Белич — пластика, А.Рыбикова — лит.консультант, Москва) совершенно не берется в расчет слава Русской драмы как флагмана психологического театра, то ли оттого, что режиссер сосредоточивается на поисках современного формотворчества и его пристрастия не распространяются на необходимость донести до зрителя страстность этой драмы шекспировского уровня и дать в полную силу почувствовать аромат лермонтовского стиха. Очевидно, не это важно для современного режиссера, и, мне кажется, постановка получилась ориентированной скорее на внуков тех театралов, которые видели «Маскарад» в
50-е годы.
Но и тех, и других прежде всего впечатлит визуальный ряд спектакля. Сценография — грандиозное, изобретательно организованное пространство, интересно решенное по цвету и свету. Отдаленные ассоциации с интерьерами ХІХ века навевают футуристические мотивы четких конструкций из современных материалов и современного вида дизайна. Эти конструкции словно «мертвят» строгую обстановку. «Живым» оказывается лишь огромных размеров черный круг маятника. В глубине сцены он начинает зловеще раскачиваться, как только запускается механизм интриги, и отсчитывает неумолимые минуты, отведенные судьбой прелестной и доверчивой Нине. Крах иллюзий начинается.
Когда-то вынося на суд читателей «Маскарад», Лермонтов вслед за Грибоедовым решил показать своего героя на фоне аристократических сплетников и клеветников. Не по годам мудрый поэт придумал схему ситуации поединка низменных человеческих качеств, схлестнувшихся в жажде мести. Каркас этой нарочитой схемы кладет в основу своей сценической интерпретации и режиссер И.Селин. И все же идея художественной задачи, поставленной режиссером в спектакле, не представляясь убедительно-ясной, оставляет много вопросов. Социальные подтексты просматриваются слабо. Да и если акцентировать на усилении аморальности современного общества (а эта мысль лежит, собственно говоря, на поверхности), то согласитесь, усилилось не очень, не слишком далеко мы ушли от нравственных ситуаций, описанных так давно, они тогда уже были ужасающими. Вдохнуть настоящие страсти в найденную схему, создать напряженную психологическую драму режиссер тоже не стремится, так как ставит перед актерами задание быть отстраненно-холодными, изображать своих персонажей бесстрастными фигурами на шахматной доске Судьбы. Их общение предельно сдержанно, и важны не страстные диалоги, а нарочитое обращение в зал в поисках предполагаемых оппонентов или союзников.
На чем же тогда настаивает режиссер? Скорее всего, на природе условного театра. Принцип условности позволяет ему смешать стили и театральные эстетики, поставить во главу угла форму как художественный приоритет. Постановщик заставляет карнавальные маски в костюмах суперсовременного дизайна отплясывать под музыку Глазунова и Глинки, запросто укладывает баронессу Штраль плескаться в неимоверной конструкции прозрачную ванну, не скрывающую прелестей актрисы, а Арбенину дает возможность взирать на этот скорбный мир всего лишь одним глазом. Кутерьма маскарадной толпы (хореографический рисунок ее как всегда изобретателен у балетмейстера А.Рубиной), сыгравшей роковую роль в судьбе главной героини, служит «связующим звеном» между картинами, в которых разыгрывается драматическое действие. Условность, взятая за основу спектакля, открывает, впрочем, большие постановочные возможности. И здесь фантазия режиссера удовлетворит взыскательного зрителя. Интересны, словно математически просчитанные геометрические фигуры мизансцен, красивы картины визуального ряда, продумана четкость сценического рисунка взаимодействия действующих лиц, ярка откровенная театральность. В воображении режиссера колода «карт-судеб» рассыпается красочным веером, заставляя восхититься эффектом от внешнего умения манипулировать. Условностями…
В театральном языке И.Селина, примененном в «Маскараде», психологическое взаимодействие актеров где-то в сносках. И хотя актеры добросовестно выполняют поставленные задачи и страстно произносят диалоги, глядя в пространство, школа свое берет. Глубоким психологизмом, внутренней выстроенностью, пониманием сложности и неоднозначности характеров отмечены образы Арбенина (В.Шестопалов), баронессы Штраль (О.Сумская), Казарина (В.Заднепровский). Нежно-растеряна под напором свалившихся страстей Нина (О.Олексий), грациозно умирающая в белой пене роскошного платья. Коварно-мерзок Шприх (Д.Савченко), с задатками доморощенного Мефистофеля, глядящий на предметы и людей в гипертрофированный монокль. Замкнуто-зловещ человек в черном, Неизвестный (Ю.Гребельник). Бездумно-беспечен князь Звездич (Р.Трифонов), символично «распятый» Арбениным на карточном столе. Все эти персонажи пытаются держать прерывистую линию сюжета, сдержанно-страстно защищаются от бушующего вокруг маскарада причудливой жизни.
Страшнее всего расплата, следующая за раскаянием. Эмоциональной кульминацией спектакля становится не смерть Нины, а финальный монолог Арбенина, а эмоциональной точкой — «многочисленный взгляд» в зрительный зал при полном свете молчаливого ряда всех персонажей — участников спектакля. От этого «взгляда» зритель должен почувствовать, что «Маскарад», как определил Михаил Резникович во вступительном слове буклета к спектаклю (не премину сделать комплимент безупречной рекламной продукции Русской драмы), это — «источник благородного беспокойства за людские души».