Даже немного меньше.
9 467 280 000.
157 880 000 минут. 2 629 800 часов. 109 575 дней и столько же ночей.
Триста лет.
Наш сленг уже давно пополнился отрицанием-отказом-отчуждением: «мне это триста лет было/надо». В смысле: «в гробу я все это видел».
Триста лет люди не живут. Ну, по Писанию, мафусаилов век — около тысячелетия. Праотец Ной жил больше девятисот лет, а уже Авраам — 175. То есть бывшее триста лет назад ушло безвозвратно. Нет свидетелей.
Год, когда в Москву завезли первые часы-куранты, год перед первой регулярной газетой в Московском царстве, второй год календаря от Рождества Христова и гражданского алфавита…
Год, когда закарпатский русин-гравер Леонтий Тарасевич вырезал в Лавре доски к новому изданию «Киево-Печерского Патерика», отстоит от наших Интернетов, клонов и «евро» именно на столько секунд и лет.
Возвращение апостола
У казаков, вообще у людей служилых, было свое измерение времени — по военным кампаниям. Не 1700—1701 годы, а Ругодевский поход. Разгром Петра под Нарвой, блуждания по Лифляндии полковника Михайла Боруховича с Гадяцким полком, полковников Искры, Обидовского 2000 запорожцев заставили попутных аборигенов вспоминать ужасы Смутного времени. И «городовые», и сечевики терпели от иноземного начальства все, вплоть до «пускания под лед» — все это уместилось в два слова.
| ||
О.Тарасевич. Освящение Успенского собора Киево-Печерской лавры |
Тем не менее в открытом поле первую реальную победу в Северной войне искусный «медлитель» Борис Шереметев выгреб из огня саблями «конницы черкасской». 29 декабря 1701 года.
Миргородский полковник Данило Апостол с 17 тыс. казаков и регулярными российскими частями окружил полки Шлиппенбаха под Эрестфером и обратил их в бегство. «Призом» были 2 тыс. пленных шведов. Конечно, генерал-фельдмаршальское звание и орден Андрея Первозванного получил за Эрестфер все же Шереметев. Библейски истощенные казацкие полки были пущены добираться домой как Бог на душу положит.
Шел ли Данило Апостол в родные Сорочинцы через Киев или избрал путь короче, об этом молчат и Самуил Величко, и Грабянка, и таинственный Самовидец, хоть этот последний закончил свою летопись именно 1702 годом. Если полковника Миргородского мучила совесть за бранные «издержки», он вполне мог «по обещанию» задержаться в славянском Иерусалиме. И здесь его поразил бы совершенно невоенный размах храмового строительства.
На гравюре Леонтия Тарасевича в «Патерике» 1702 года — освящение Великой церкви (Успенского собора) Киево-Печерской лавры в ХI веке. Но для современника гравюра могла представляться если не изображением с натуры, то воображаемым завершением текущей реконструкции. Лавра была первой среди равных в расцвете. И даже если Апостол не заезжал в Киев, то везде — в Переяславе, Лубнах, Полтаве, слобожанских Сумах — везде поднималась и освящалась красота вне секунд и лет. Мощная державная рука явно готовила, в год моровой и военный, Украину к жизни, утвержденной и благословленной небесами.
Чей был это замысел, какими тревогами и чаяниями питался, Апостол вполне уразумел лишь через три-четыре года. Чего стоит пассаж из тайного послания гетмана-изгнанника Филиппа Орлика Стефану Яворскому: полковник Данило лично перерыл лаврскую библиотеку в поисках «Гадяцких статей» гетмана Выговского с польской короной 1658 года! Апостол искал гарантий самостояния своих страны и войска. Через четверть века, при малолетнем Петре Втором, Апостол станет последним гетманом Украины с боевым казацким прошлым. Но теперь, в начале века, полковник не осмелился бы ни на какие проявления диссидентства, если б не откровенное благословение его патрона и беспримерного храмостроителя — Ивана Степановича Мазепы.
На всякого Ивана — свой Петр
Зиму 1701/2 годов гетман Мазепа проводит в Москве. Там второй по счету кавалер ордена Андрея Первозванного пожинает лавры Великого друга Москвы (Петербург будет заложен только через полтора года на землях, отбитых у шведов совместными усилиями). 60-летнего Мазепу не заставляют упиваться «до изумления» на заседаниях «Всешутейшего Собора» 30-летние хозяева. При виде происходящего экстра-аристократ Мазепа не может не крутить дули под полой.
Отгуляв зиму, Петр со свитой отправляются «Осударевой дорогой» с царевичем Алексеем, войсками и свитой прикрывать от шведов Архангельск. Мазепа отбывает в Батурин, полный далеко не смутных предчувствий.
Растут соборы. Режет граверные доски Леонтий Тарасевич. А 23 марта 1702 года «Газет де Франс» помещает сенсационное сообщение: «Письма с Украины принесли известия о восстании казаков против царя под влиянием крымских татар из-за того, что царь лишил свободы гетмана Мазепу, властелина казаков. Восставшие захватили и разрушили замки, выстроенные царем на Днепре. Казаки совместно с татарами намерение имеют двинуться на Москву»… Через две недели и через месяц — сообщения о движении Мазепы на Москву… Интрига, «деза» или пророчество?. .
Киев-Икар под солнцем
Л.Тарасевич превращает «Патерик» в зримый путеводитель по современному ему Киеву. Виды с левого берега Днепра, пещеры, храмы узнаваемые и отнюдь не древнерусские. Город, в котором шумит только Подол («Город Киевоподол»), в остальных «городах»-частях — степенная рутина.
Царский указ встречать Новый год 1 января воспринимается всерьез только «служилыми людьми». Мещане уже отпраздновали 1702 год…1 сентября, на Симеона Столпника. Житнеторжские перекупки уже «поженили Семена», поливая сивухой двухметровый будяк в яблоках и пряниках, увенчанный горящей свечой. Цеховые в ту же ночь «женили свечку» по мастерским и цеховым хатам и тоже пировали вокруг деревца со свечой.
Только Академия встречала Новый год в одну с нами дату, но… заупокойной службой. 31 декабря — день кончины патрона Академии митрополита Петра Могилы. Академия имеет мощную «крышу» в лице иерархов и преподавателей, взятых Петром просвещать Московию. Петр только что даровал ректору право предварительного разбора судебных дел студентов до передачи их русскому воеводе. Чем не ростки академической свободы? Пахнет свежей краской новый, пока что одноэтажный академический корпус.
Но утром «спудеи» выходят на Подол только группами — одиночество чревато «утратою живота своего». Идет столетняя война студентов с мещанами. Те традиционно считают Академию… рассадником ереси. Колядовать студенты пойдут отрядами с «дручьем». И снова коллеги найдут в закоулке поутру какого-нибудь Хому Брута с проломленной головой…
Восставший Сергий, Семен Палий
и прабабка Мотрона
Парадокс 1702 и 2002 годов — культура может развиваться только «в застенке»…То есть за стеной — монастырской (а Леонтий все режет свои гравюры), крепостной, замковой… Курени, стоящие в чистом поле, могут претендовать только за эфемерное, радующее здесь и сейчас, искусство — расписные печи, скрыни, возы, лики в «красных углах»… Чтоб не сносило ветром кочевничьим и не давило катком имперским, таланты тянутся под защиту «своих» стен.
Когда те долго их не впускают, следует очередная «Руина». В нашем земном раю она стала дурной привычкой. Притом, что она нам «триста лет нужна»…
Монах Сергий из «Киево-Печерского Патерика» нарушил церковный устав. Прямо среди церковной службы его и ангел мечом покарал, и черти разорвали. Леонтий Тарасевич передал весь ужас окаянного Сергия в гравюре. Прощения нет Сергию!..
…Подконтрольная Москве Киевщина заканчивается зимой 1701/02 годов на реке Ирпень. В «польском городе Фастове» уже не первый год растет столица «другой Украины» — казацкой Украины Семена Палия. Уже лет семь как фастовский полковник Семен Гурко-Палий вписывает в казацкие компуты всех желающих. Казачит и отпускал на королевскую службу — «пехота от меня не отстанет, оденется и назад вернется». Палий умело держит защиту от короля, с которым ведет сложную интригу, и коронного гетмана, от которого порой отбивается оружием. В результате, по его уверению, «ныне все Полесье выдано на войско казацкое».
В тот год, когда зимой на раде было решено восстать против магнатского войска и объединить левый берег Днепра с правым, к Палию приводит своего сына снитынский посполитый Сергий. Он собирается порвать с прежним светским уставом, по которому его дети были чьей-то собственностью.
Никаких проблем! —сын был вписан в фастовский полковой компут как Сергиенко.
Дальше было отчаянное восстание 1702 года. Утопленные в крови шляхетские Белая Церковь, Немиров, Бар, Буша, Рашков, Староконстантинов… Записи в помянниках польских и пинкосах еврейских плохо читаются из-за слез, которыми их залил кто-то последний в общине.
А далее Мазепа переходит на Правый берег, занимает Палиевы города, Палий проводит год в батуринской «яме» и годы — в Сибири… Его возвращают, только чтоб врезать по Мазепе на Полтавском поле. Он бьет и уходит с политической арены. Там, где должен был, как в популярном ныне «Горце», остаться только один, не остается никого.
Правый берег отдан короне польской по Прутскому миру. Сергиенковы дети возвращаются в рабство. Пружина снова сжимается, чтобы разжаться через двести лет и добить славный снитынский род. Осенью 1918/19 годов Правый берег восстает на чуждый ему Киев и входит в него, все сметая на своем пути. Перебравшаяся из Снитынки в Киев, последняя в роде, Мотрона Сергиенко служит кормилицей в городской семье и собирает по копейке на дом для своих четверых детей.
Приходят поживиться с черного хода, толпой. Вырезана вся семья — и с ней кормилица Мотрона Сергиенко.
Моя прабабка.
Их могилы с прадедом, умершим в том же году, я до сих пор не найду на Соломенском кладбище.
«Мы — часть тех, кого потеряли». Это простая, как удар ножа, фраза из эпиграфа к популярному фильму — как тире между 1702-м и 2002-м годами. Среди 7—8-тысячного населения Киева 1702 года могут обитать, теоретически, до 2048 ваших, любезный читатель, прямых предков. Это простой арифметический подсчет 12-го от вас поколения.
«Патерик», в первом значении слова — «Книга Отцов».
В любом случае вас разделяют всего десять миллиардов секунд. Нет, куда меньше...