В августе отмечает юбилей украинская актриса Тамара Яценко. Одна из лучших Пронь Прокоповных всех времен и народов. Эту роль в пьесе М.Старицкого актриса сыграла на сцене Киевского Молодого театра раз 700. За подобный подвиг, на мой взгляд, ей стоит ставить памятник при жизни: чуть ниже уточню, где.
Я не знаю более счастливой и более несчастной актерской судьбы, нежели эта. Разве не счастье - 700 раз (как в первый), выходя на сцену проживать, протанцовывать, проигрывать, одну и ту же непутевую жизнь классической украинской невесты на выданье? При этом аранжируя каждый из выходов сиюминутными и неповторимыми ритмами, красками, эмоциями, настроениями, озарениями.
А с другой стороны, не сильно-то и позавидуешь такому счастью. Если каждая ворона, каркая на своей ветке, впоследствии будет сардонически поддевать: ну, конечно, актриса одной роли.
Разве ж знают птицы глупые, что в послужном списке этой актрисы полсотни разножанровых постановок, а соответственно и разноплановых образов. От экзотической Свиньи-Ангела ("Обыкновенная история") - до великой французской актрисы мадам Александры, которая упивается греческими трагедиями, но рождена для комедий ("Голубка").
Те же перелетные глупые птицы точно не видели ее фильмов конца 80-х - начала 90-х. Естественно, это был не лучший период отечественного кино: малокартинье, кризис и т.п. Но эти ленты, несомненно, надо бы высвободить из песков забвения. В тот период Яценко (уже популярная Проня) играла в картинах "Жменяки" (1987), "Мина Мазайло" (1991), "Народний Малахій" (1991), "По-модньому" (1992), "Сад Гетсиманський" (1993), "Пастка" (1994), "Две Юлии" (1998).
Ее ленты так и остались достоянием узкого круга. Широкий круг идентифицирует ее по "Довгоносикам" или каким-то кинокомедиям. Еще - по боевому сериалу Тани Гнедаш и Алены Демьяненко "Завтра будет завтра" (2003). Здесь Яценко сыграла одну из важнейших своих ролей - надзирательницу Галю в женской колонии. Что за образ, что за судьба! Некоторые мои приятели перемонтировав этот фильм на компьютере, выдернули из него линию надзирательницы и смотрят, прилипнув к монитору. Как иные, в свое время, смотрели по сто раз чеховскую телеминиатюру "Драма" с Фаиной Раневской.
Яценко сценарием Гнедаш предписано играть (внешне) - чудовище, хабалку, милицейского монстра. Только у нее такие добрые глаза и такое трепетное сердце, что если бы сценаристы дотянули эту роль до последней серии, все узники украинских тюрем (благодаря ее воле или безволию) - были бы давно на свободе.
Яценко в этой картине испытывает гротеск щемящей лирикой, сердечностью. Ни на миллиметр не свалившись в карикатурность, она пробуждает к женщине в ментовском обмундировании волны теплой симпатии и человеческого сострадания. Она же играет не функцию в тюремных застенках, она играет доброго клоуна, который только вынужден казаться злым, но добро все равно победит и она уедет в село выращивать помидоры.
Кстати, Тамара Александровна сама из села, к городскому бетону прирастала непросто, в годы молодые (когда еще не было своей "конуры") пешком пиляла через лесополосы в Пущу-Водицу, встречая по дороге маньяков и психбольных. Но такие встречи с "прекрасным", не сомневаюсь, лишь обогащали и без того неуемное творческое воображение нашей замечательной актрисы, рождали непредсказуемые эмоциональные мины на ее удивительном лице.
Если в партере или на балконе ты (даже в очках или с биноклем) чаще можешь рассмотреть только сценическую маску, то уж добрый кинооператор всегда найдет в ее лице нечто близкое и родственное каждому из нас. Ибо не удачным сочетанием линий манит это лицо, не гламурными изгибами или титульными обложечными стандартами, а западает оно в душу какой-то притягательной милостью (от слова "мило"). И, между прочим, есть в ее лице - в разных фильмах и спектаклях, - бесспорно, некая мольба именно о милости, о сострадании, о понимании часто непонятливой сумеречной человеческой души.
Возможно, в таком лице одни видят лишь безупречный уже готовый жанр.
Другие, как я, все-таки склонны разглядеть тайну небанальной личности, обаяние очень непростого человека. Который, образно говоря, как сочетание грома небесного и шаровой молнии.
И, возможно, многие удивятся, что актриса, часто игравшая сильных и резких "калорийных" женщин - в жизни их антипод. Скромнейшая натура, трепетная лань, неиспользование закулисной технологии локтя. Ежевечерние путешествия в театр переполненной подземкой: шляпу пониже, чтобы не узнали, голос потише, чтобы не расслышали. Какой-то тихий, непафосный и совершенно адекватный диалог с действительностью. Абсолютный контраст тем, кого десятками играла на сцене и в кино.
И покуда каркают глупые вороны, не видев ее в иных жанрах или ипостасях, я, оттолкнувшись от молнии с зайчиком, не открою ничего нового, а лишь повторю: такие артисты - явления сугубо природные, случаи метеорологические, исключения из правил. Они - сродни комете, шастающей по Вселенной, хвост которой вдруг отвалился и грохнул на Землю. И многие не понимают, с какой стороны подойти к нему и с какими мерками.
А тут без мерок нужно. И без примерок. Такими же природными метеорологическими явлениями были на Земле, например, Яковченко, Тимошенко, Сова и другие. Мне всегда казалось, что "обучаемость" применительно к этим артистам (и Яценко в том числе) - не самое основное в их ремесле. Вот как обучишь ветер - куда ему лететь? Так и наши артисты - сродни природным стихиям. Они, как осколки упавших комет, как блестки в мириадах звезд. Сами по себе в своей же солнечной системе.
Потому и повторяюсь: счастье с несчастьем в такой актерской судьбе - пополам. А мечтательное "каждой Чуриковой - по своему Панфилову" в биографиях природно-одаренных лицедеев - редчайшее исключение, а не комплексное правило.
Недостаток преданного дирижера этому разноголосому "оркестру" (в одном лице) - одна из драм. Традиционных. Тут ничего не поделаешь. И опять скажу (мне все равно, пусть себе обижаются) - эта актриса у нас - бесхозная, недоласканная. Недооткрытая.
Собственно, ее открытие, как многим известно, состоялось 35 лет назад. Летний Киев. Такая же Москва. 1980-й. Смерть Высоцкого, Олимпиада-80. Уже надувают олимпийского мишку для полета на Луну. А в украинской столице тем временем заканчивается первый сезон Молодежного театра. Как писал Виталий Жежера: "Ставити було нічого і нікому. Йшли дощі, мокло сіно, босі актриси бігали через дорогу на каву з туфлями в руках… Приїхав із Черкас Віктор Шулаков, узяв п'єсу, почав працювати…".
Она тогда тихонько сидела в репетиционном зале - одна из многих. Не сильно-то рассчитывала, что пригласят на сцену. Образ Прони, между тем, преследовал ее с юных лет. Еще в театральной студии при Театре имени Ивана Франко. Еще в ГИТИСе, когда она решилась прочитать отрывок из пьесы Старицкого и получила от ворот поворот, якобы: "Нет сценических данных!"
В общем, в какой-то репетиционный момент, когда спектакль не клеился, Шулаков пригласил ее: "Попробуйте!" И попробовала. Пришлось по вкусу.
Очевидно тогда постановка стала обретать искомый смысл, нужный каркас, внутреннюю философию, необходимую форму.
Виртуозная режиссура талантливого Виктора Шулакова обрела в тот момент единственно возможного союзника. В лице актрисы. Именно что в ее лице. В том самом, которое и маска, и живая рана, и клоунская, и трагическая мина.
Постановка монтировалась на сваях буффонады и лирики. Салонный мелодраматизм у Шулакова соревновался с добродушной иронией. Старый драматургический анекдот, рожденный еще И.Нечуем-Левицким, а затем мастерски переработанный М.Старицким, на украинской сцене 80-х пробуждал ото сна интересную женщину из города Киева конца XIX - начала ХХ века. Ей снились щеголи и франты, какие-то секс-символы немого кино. Сама красовалась в смешных кринолинах и рюшиках, напоминая, по словам Сергея Николаевича, "откормленного лебедя". Она действительно не ходила, она плыла. Она была похожа на забракованную, но важную солистку ансамбля "Березка".
Мечты идиотки и трагикомедия неглубокой души - такой была эта Проня. Такой была эта роль, резко изменившая жизнь актрисы. А затем постоянно настигающая ее, как будто поддразнивающая: "Ты у меня одна!"
В спектакле Шулакова сосуществовало три сценических измерения, в которых жила-мечтала Проня. Мир мещанского Подола. Мир наивного синематографа. Мир ее разноцветных снов. Когда, казалось, из зеркал и окон на нас полезут оборотни из ее же грез, и в зале не останется живой души: каждого задушат в своих объятиях.
"Я любила вас!", - помню, это произносилось ею не ради проформы, не потому что кокетка. Как сейчас осознаю (хотя все это уже далекие детские театральные сны), что именно эта Проня (из десятков возможных вариаций образа на разных сценах) - таки любила.
Говорят, Станиславского однажды попросили описать глаголом, что значит "любить". И предлагались разные варианты ответа: дарить бесценные подарки, жить чувствами любимого человека, постоянно пожирать его глазами, прыгать от счастья, пребывать в эйфории. Станиславский, якобы ответил: "Хотеть касаться. Днем и ночью".
Так вот, давние мои ощущения точно не врут: ее еще молодая Проня хотела хотя бы прикоснуться. К нему. Как к разноцветному крылышку бабочки, как к своему мозаичному безумному сну. Прикоснуться, а там и черт с ним - пусть летит себе дальше! И когда ее Проня берет в руки скрипку, так и видится, что прикасается она не к футляру или смычку, а к телу возлюбленого.
Между нею и ним все же была внутренняя мистическая дистанция. Она - с Подола. Он - из сна. Она даже не замуж за него собиралась, она хотела потрогать пальчиком мираж, который соизмеряла с увиденным в немом кино.
За три десятка лет актриса прожила три возраста Прони Прокоповны. Она же выразила и три разных ипостаси этой "роковой" женщины.
И не так давно настоящей драмой (для меня персонально) стал резкий ее отказ продолжать играть коронную роль, потому что "мне уже за 50". Боже ты мой, глупости какие! Да хоть 50, да хоть 150. Проня, какой играла ее именно Яценко в нулевые, была уже не человеком, а символом. Вечной невестой, антиСольвейг.
В первом возрасте ее Прони теплилось смешное, человеческое. Второй возраст (ближе к 40) - появляется рациональность, жажда реализовать последний шанс - она хочет схватить его за лацкан, потому что если не успеет, то другие уже не схватят ее.
Третий возраст Прони Прокоповны (наше тысячелетие) отражает не то, чтобы человека, а метафизику повсеместной пошлости (не без лирических поползновений). Актриса играла явление не сюжетное, а вневременное. В одном из последних спектаклей "Зайцев" ее Проня выплывала на сцену как облако, заполняя своей энергетикой все сценическое пространство без остатка. Вселенная вертелась только вокруг этой женщины-горы, вокруг этого удивительного произведения кисти Босха пополам с Рубенсом. Проня третьего возраста вовсе не молила о любви, она уже не жаждала прикосновений. Она хотела все и сразу. Потому что все и всё - вокруг нее. Родители, женихи, киевляне и киевлянки - хор мух, для которого она припасла мухобойку. Хлоп - и нет проблемы.
Проня третьего возраста - каменный властелин, командор, скифская баба, женщина без возраста, женщина-метафора. При этом актриса, естественно, играла никакую не схему, а совершенно живого человека с живыми же реакциями.
И вот мы потеряли такое счастье - не увидеть более на сцене ее вневозрастную Проню в столь смелом философском третьем "возрасте". Эх... Лишь возникая на сценическом горизонте, она уже щекотала зал и партнеров своим гротескным сопрано. Гротеск, кстати, был доминирующим стилем Прони позднего периода. И кто поспорит, например, с Мейерхольдом, отстаивавшим гротеск как неотъемлемое вещество театрализации. В этом плане актрисой все было заточено до предела, до абсурда. Прежние буффонада и лиричность отслоились за давностью лет. И толстый слой гротеска - беспощадного, сочного, злого - прошелся по этому монументу, коим и являлась мадам Серкова.
…У нас теперь подолгу спорят: кем бы заменить на пустом постаменте возле Бессарабки снесенного кровавого идола? Новых кандидатов много. Как вариант, мог бы быть еще один памятник Проне, смотрящей в сторону базара. Смотрящей хитро и бесстыдно - на вечный торг в центре столицы, в центре страны. И это был бы необходимый нам памятник Мечте и Глупости, о чем когда-то рассказала на примере своей великосветской Прони нежно любимая мною актриса Тамара Яценко.