На 57-м Каннском МКФ в его официальной внеконкурсной программе был показан единственный фильм от России — «Я умер в детстве…» кинодокументалиста Георгия Параджанова. Картину снял племянник творца «Теней забытых предков», и это значимо: фамильное родство здесь возымело творческий эффект. О судьбе своего великого дяди автор говорит как посвящённый, с интимной дистанции, без утайки, как бы от имени духов семейного очага. И, пожалуй, впервые киногений мирового масштаба тут предстаёт как внутренне противоречивая и трагическая фигура.
Картина получилась многослойной и парадоксальной по мысли, вынесенной в название от лица самого героя повествования. Мы видим одновременно и реконструкцию замысла, и расшифровку смысла последнего фильма Сергея Параджанова «Исповедь». И автобиографию, и покаяние, и дневник. А в меру того, насколько тут использованы фрагменты сценария и отдельные уже отснятые игровые сцены из незавершённого проекта мастера — и тот уже невозможный фильм. Присутствует в картине и результат стороннего анализа судьбы Параджанова-старшего Параджановым-младшим. По признанию последнего, однажды дядя ему сказал: «Я тебя ненавижу. Ты стал тайным созерцателем всей моей жизни». Наверное, он сказал правду. И именно поэтому я никогда не хотел снимать фильм о Параджанове. Однако же снял. Таких «почему?», адресованных обоим режиссёрам-родичам, у смотрящего фильм возникнет немало. Думаю, основной сюжет для зрителя здесь и состоит в поиске объяснений параджановским парадоксам. И ни разу окончательного ответа, на котором можно было бы успокоиться, вы не добьётесь.
Фильмы-воспоминания, фильмы-самоисследования, фильмы-исповеди, подводящие жизненные итоги автора, есть у многих великих и не очень киноавторов. «Амаркорд» и «Репортаж» — у Ф.Феллини, «Зеркало» — у А.Тарковского, «Фанни и Александр» — у И.Бергмана. Вот недавние «Пианист» Р.Поланского и «Мечтатели» Б.Бертолуччи, полагаю, из того же ряда. Другое дело, что не все авторы доживают до задуманных киномемуаров. Гении советской эпохи, А.Довженко и С.Параджанов, не дожили. «Зачарованную Десну» первого на экран перенесла его жена и душеприказчица Юлия Солнцева; нынче ту же миссию исполнил Георгий Параджанов. Кстати, до этого молодой режиссёр стал известен аналогичной по духу работой «Я — чайка!» о судьбе актрисы Валентины Караваевой. Необычное творческое амплуа наметилось у этого автора. Что-то вроде медиума, посредника и проводника воли усопших собратьев-артистов. «Договариватель» невысказанного за безвременно умерших изгоев Системы.
Фильм начинается с пролёта камеры над старым Тбилиси — колыбелью и смертным одром Сергея Параджанова — и его закадрового голоса: «Моя вина, вероятно, в том, что я родился. Увидел облако. Красивую мать. Горы. Собор. Сиянье радуги. И всё — с балкона детства. И за всё это надо платить…» Закадровый мемуарист продолжит далее тему смерти, проходившую через всю его жизнь, — от безвременной кончины Веры, девушки-соседки по двору, до последующих собственных неоднократных приближений к пределам существования. И за гробом один Параджанов с помощью другого продолжает артистическую игру с границами миров: если «я умер в детстве», то кто это «я», которое об этом сообщает? Зрителю остаётся теряться в догадках: так когда же, собственно, «умер» кинопоэт?
В 1969-м, в 45 лет, Параджанов тяжело заболел, был при смерти и просил врача продлить ему жизнь на шесть дней, за которые и написал сценарий «Исповеди». А ещё раньше, в 1964-м, после премьеры «Теней», Параджанов, как он говорит, почувствовал, что ему не жить, и стал сам «организовывать» свой уход: «…Стиль моего существования напоминал пир во время чумы». А сам шедевр, которым гений одарил Украину? По мнению шведского культуролога Микаэла Тимма, в своё время приезжавшего в Киев, главное в нём — «присутствие смерти с самого первого кадра». Но далее из фильма мы узнаем, что днём
своей смерти Параджанов считает всё же 17 декабря 1973 года, когда он «встретил смерть в лице следователя Макашова». (Точно так же Довженко называл днём своей смерти день осуждения Сталиным сценария «Украина в огне».) Но тут же невозможное: «Эту дату я считаю своей смертью, а дальнейшее существование — это чистилище перед смертью…». Пока не прозвучит именно творческая, концептуально объединительная программа, стоящая за логическими нестыковками «Исповеди»: «Я должен вернуться в своё детство, чтобы умереть в нём…»
Точно так же и с оценкой своей жизни — Параджанов в «Исповеди» противоречит себе чуть ли не через слово. Так, в лагере он якобы был «счастлив» в познании «страшного мира патологии и клиники», но тут же называет это унизительной «загробной жизнью». Так же противоречиво сказал Параджанов и обо всей своей счастливой-горестной судьбе с её свершениями, грехами и любвями. Пока наконец не звучит главная сентенция, которая примирит несовместимое: «Надо платить кровью за то, что чувствуешь красоту…» Фактический парафраз наставления из Экклезиаста: «…И ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за всё это Бог приведёт тебя на суд».
Всегда и во всём по велению сердца и очей выходивший за рамки норм, приличий и остальных пунктов «кодекса «общепринятого», Параджанов буквально всё — от мусора со свалки до представлений о собственной жизни-смерти — обращал в материал эстетической игры, которая неизъяснима в терминах логики и понятий, но кажется оправданной в эмоциональной экспрессии её итогов. В частности, множество символов веры в Бога участвовало в поразительных по изобретательности коллажах Параджанова. Удивительный образчик того из «Теней» цитируется в новой картине — ожерелье, сплошь состоящее из нательных крестов. Итак, это была воистину тотальная, грандиозная игра выдающегося мастера с материалом всего видимого и невидимого мира. И она стоила не менее значимых свеч. В данном случае — поминальных.
Впрочем, фильм Параджанова о Параджанове заканчивается запиской последнего, видимо, из лагерных времён, выглядящей прямым прощальным посланием в наши времена: «Всем поклон! А что если есть Бог?». И пририсовано сердечко из колючей проволоки. Как терновый венец… В общем, осталось неизвестным, когда умер Параджанов. И умер ли вообще.