Он стоит в Москве на набережной имени Тараса Шевченко, рядом высотное здание гостиницы «Украина» и многошумный Кутузовский проспект.
Он стоит здесь уже тридцать лет, став привычным, неотъемлемым. Новое поколение родилось и выросло за это время, для них этот памятник был всегда.
Прямо напротив него на другой набережной — Белый дом с черной отметиной — обгоревшая ступень в новую российскую историю: буквально в десятке метров застыл скрежет танков по мостовой, оглушительные залпы боевыми снарядами, грохот и звон, свист, мат, плач, вой. Кровь, кровь смывается в Москву-реку... Сажа и копоть пожарищ оседают на постамент памятника.
Памятник — от память...
Среди многочисленных в России, Канаде и в Украине изваяний Тараса Григорьевича Шевченко этот московский памятник уникален прежде всего потому, что является подлинным произведением искусства. Не просто бронзовое портретное изображение в полный рост, но образ художника, мыслителя, страдальца и борца. Мощная фигура шагающего вперед, одолевающего ветры поэта Шевченко олицетворяет здесь всеобщий дух борьбы, дух творчества, силу таланта и веру в его несокрушимость, олицетворяет отношение к выдающейся личности художника, что всегда была и будет сильнее всего земного, включая и земное притяжение и само время. Придумать и создать (главное, конечно, состоит в том, чтобы придумать, увидеть, явить своим внутренним взором) такой памятник сложнее, чем просто повторить прижизненное портретное изображение поэта, в застывшем виде сидящего на скамейке, стоящего с плащом либо же в окружении героев избранных произведений: похож! — и это его основной критерий и главное достоинство. Но подлинному искусству скульптуры описательность чужда. Фактура, объем, динамика — вот его выразительные средства.
Много десятилетий нас, советских людей, убеждали, что настоящая скульптура — это клише вождя, отлитого из гипса, меди, чугуна или любого другого материала, и чем больше метров в изваянии вождя, тем выше произведение искусства. Японские психологи давно доказали, что прямоугольная архитектура классных помещений тормозит умственное развитие детей. В проекции на все наше социально-архитектоническое устройство и прямоугольное, и прямолинейное, легко прослеживается общее наше умственно-эмоциональное торможение.
Памятник Тарасу Шевченко в Москве уникален еще и своей биографией. Шестидесятые годы, весна космонавтики, человечество переосмысливает свое место в мироздании, распахиваются новые горизонты, открываются новые надежды. Накануне 1964 года, на который приходился юбилей Шевченко — 150 лет со дня рождения, был объявлен всесоюзный открытый конкурс проектов памятника. Любой желающий мог принять участие. Компетентное жюри рассматривало все присланные эскизы под девизами. То есть — согласно демократическому духу времени — никто в комиссии не знал, кому именно принадлежит тот или иной проект. Оценивалось таким образом не положение, не имя и былые заслуги автора, но исключительно художественное значение будущего памятника.
К положенному сроку десятки проектов были комиссией рассмотрены и всесторонне изучены, отобраны претенденты на победу, и в решающий день голосование дало практически единодушный ответ на вопрос — какому быть памятнику Шевченко в Москве. Проект яркий, экспрессивный, мощный выделялся из прочих своей свежестью, динамизмом, значительностью.
Представьте себе изумление членов правительственной комиссии, вскрывшей после выявления победителя конверт с девизом, где были расшифрованы имена создателей проекта памятника: выяснилось, что победу одержали, оказывается, три студента киевского художественного института, только что закончившие отделение скульптуры — Михаил Грицюк, Анатолий Фуженко, Юлий Синькевич. И это при том, что среди конкурсантов были практически все известные мастера-монументалисты страны, включая и таких грандов, как Лысенко, Вучетич и даже Коненков.
Удивительное время, удивительная победа, удивительный памятник!
Он был сооружен на отведенном заранее месте споро и ладно, работы велись и на площадке, и в мастерских художественного комбината, как водится, ударными темпами, аврально, включая ночные смены — чтобы непременно поспеть точно к назначенному дню. Этот день — 9 марта 1964 года. Тут следует уточнить, что 150-летие Шевченко отмечалось в Советском Союзе очень широко, торжественно и масштабно: масса мероприятий была проведена на самом высоком уровне, и потому понятен пристальный интерес руководства к созданию памятника в Москве. В феврале месяце правительственное сообщение печатали все газеты — тогда лично Никита Сергеевич Хрущев, Микоян, Подгорный и сопровождавшее их городское начальство посетили художественный комбинат, где велись работы по созданию монумента. Полученными от министра культуры и руководства Союза художников объяснениями государственное руководство осталось довольно, что и было сообщено прессой: Хрущев дал высокую оценку создаваемому произведению.
То ли этой оценки было достаточно, то ли планы в угоду другим соображениям были пересмотрены, но только в начале марта Никита Сергеевич убыл на отдых. И присужденная ему по случаю юбилея государственная премия Украины имени Т.Г.Шевченко должна была дождаться его возвращения с курорта. Равно как и торжественная церемония открытия памятника Шевченко, отложенная на начало июня и проведенная в лучших традициях митингов и демонстраций утром 10 июня.
На торжественной церемонии присутствовали даже иностранные гости, случившиеся на тот день в столице. На специально построенных трибунах специально приглашенные гости. Нарядный Никита Сергеевич Хрущев лично сказал речь и лично открыл памятник под прицелами кино- и фотохроникеров. Подчеркивался вклад революционера-демократа Шевченко в дело победы всеобщего равенства и торжества семьи вольных народов.
Открытие памятника в Москве — акция политическая, и отношение к ней соответствующее.
Ни в материалах кинохроники, ни на фотографиях, запечатлевших событие, нельзя рассмотреть скульпторов, создателей памятника. Конкурс конкурсом, победители победителями, демократизм демократизмом, но фокус наводился, как всегда, главным образом на тех, кто говорил речи и открывал, в крайнем случае на сопровождающих и аплодирующих.
Скульпторы сделали свое дело, памятник явился и стал на свое место в городе и в истории. Славно потрудившись, художники с друзьями искренне и восторженно пропивали гонорар — как ни крути, событие, бомба в художественном Киеве! — памятник национальному гению в столице Союза!
Эхо, резонанс, волна, шум, — поговаривали и о званиях, и о государственных премиях, и, разумеется, о дальнейшем славном творческом пути...
Деньги кончились, улеглось похмелье, наступила жизнь после памятника. Инициатором проекта, идейным вдохновителем его создания и участия в конкурсе был Михаил Грицюк, самый старший из скульпторов- победителей. Бог дал ему талант, определил трагический путь, уготовил мученическую смерть.
Родился Михаил Грицюк осенью 1929 года в небольшом местечке Пасека, что на Закарпатье. Как и множество семей украинцев, поляков, словаков, немцев, семья Грицюков с младенцем на руках поехала за океан в поисках более счастливой доли. До Южной Америки добирались долгим путем через Балканы и Африку, осели в Аргентине под Буэнос-Айресом, где на первых порах помогли земляки-славяне. Со временем жизнь наладилась, взрослые трудились, дети росли. Удачливый Аким Грицюк, отец будущего скульптора, скоро уже владел небольшой ткацкой фабрикой, мог не только прокормить семью, но и о расширении бизнеса подумать.
Детство Михаила Грицюка не было безоблачным, как детство любого эмигранта, но он учился, познавал мир, пристрастился к рисованию.
Встреча с местным аргентинским скульптором произвела на подростка сильное впечатление. Почувствовав однажды, как кусок глины в руках превращается в нечто небывалое, приобщившись таким образом к акту творения, Михаил решил, что обязательно должен стать скульптором. А тут еще знакомство с произведениями Степана Эрьзи, скульптора-эмигранта из России, жившего тоже в Аргентине, скульптором загадочным и прекрасным, окончательно определило жизненный выбор Грицюка.
Трудно сказать, как бы сложилась судьба Михаила Акимовича, если бы он остался в Буэнос-Айресе, быть может, дело отца все-таки втянуло бы его, долг перед семьей перевесил бы, и он, хоть и не лежала у него душа к производству, все же занялся бы текстильной фабрикой. Судилось иначе: в пятидесятые годы эмигрантов стали настойчиво приглашать обратно в Советский Союз, где после войны очень нужны были руки специалистов, нужны были и их сбережения.
Многие возвращались. В Россию поехал Степан Эрьзя — поехал принять свой крест. В Киев приехали Грицюки. Михаил сразу же поступил в художественную школу, а затем в художественный институт на скульптурное отделение. Однако родители оставаться в Союзе не захотели, слишком многое им не нравилось, слишком со многим они не могли согласиться, не могли принять. Уехали. Ну а Михаил, прожив почти двадцать пять лет в Буэнос-Айресе, стал киевлянином. Творческая неуёмная натура Грицюка, впечатлительная, чуткая, как нельзя более зримо выразилась в проекте памятника Шевченко — его надежда, его вера, его задорный оптимизм, его жизненное кредо: работать, несмотря ни на что, и создавать свой собственный прекрасный мир, одолевая невзгоды и тяготы земные.
В Киеве памятник Шевченко, созданный Грицюком, никогда бы не победил ни в каком конкурсе, не пророс бы из эскиза, не вышел бы за пределы мастерской. Не выпустили бы...
Отношение к Михаилу Грицюку в Киеве сложилось вполне определенное: то, что к нему притягивало артистов, художников, музыкантов, что превращало мастерскую в своеобразный вольнодумный клуб, — все это не нравилось властям в этом человеке, и образ его жизни, и круг общения, и происхождение, конечно же.
Самый талантливый, самый своеобразный скульптор Украины последних десятилетий не имел ни одной персональной выставки. Единственная, разрешенная по случаю пятидесятилетия, как творческий отчет, стала посмертной — художник несколько месяцев не дожил до своего юбилея. Он страдал болезнью почек, долго жил с одной, а тут после резкого обострения болезни пришлось удалить и вторую. Дни в муках в реанимации истощили его, он умер с облегчением.
Но что физические страдания в сравнении с тем, что приходилось ежедневно переживать талантливому человеку в начале семидесятых? Время особо циничных изощрений государства в том, как унизить и оскорбить художника, как приручить его, поставить на колени в позицию послушного животного. Не все выдерживали. Особенно же доставалось тем, кто позволял себе отстаивать право жить и чувствовать по собственным критериям, согласно собственным правилам: общаться, с кем приятно, делать то, что нравится, говорить открыто о том, что волнует и печалит.
Михаил Грицюк создал проект мемориала для города Изюма в память сотням тысяч невинно убиенным нашим воинам, попавшим по вине их командиров в окружение и сложившим головы: совместно с архитекторами Левиным и Градовым (они уже были лауреатами Ленинской премии за комплекс в Хатыни) создан был макет монумента, представляющий из себя силуэт обгоревшего храма, каркас нефов и купола из изуродованных балок — и из-под него возносящийся взрывом бетонный пласт, составленный из бесчисленного множества фигур, тел, лиц, — людей оправданных и прощенных. Удивительное было найдено пластическое решение для покаянного мотива, и для утверждения веры, и для чисто эмоционального воздействия.
Знаете, как в те годы принимались подобные проекты памятников, мемориалов, комплексов? К назначенному дню и часу надлежало всем авторам выставить макеты и планшеты в отведенном просторном зале.
Собиралось сразу несколько десятков работ — потоком. Авторов просили покинуть помещение, не мешать. В сопровождении нескольких ответственных за идеологию чиновников приезжал тот, кто лучше всех знал природу искусства, законы творчества, кто безошибочно с одного взгляда мог дать оценку произведению любого жанра, — секретарь ЦК КПУ по идеологии Маланчук, он проходил вдоль представленных в зале эскизов и проектов, скупо бросал «да» или «нет», определяя дальнейшую судьбу не только произведений, но и самих художников, их семей... Конечно же, изюмскому мемориалу Грицюка не суждено было быть высочайше утвержденным. Да разве только этому... Но кто ж ведет учет растоптанному, перечеркнутому, отринутому по прихоти маленьких начальников, наделенных правом вершить...
Михаил Грицюк закрывался в мастерской и работал, работал. Гимном Духу Всепобеждающему, человеку Творящему стала серия скульптурных портретов: Данте, Артем Ведель, Пикассо (ныне в Тулузе), Блок, Достоевский, Стравинский, Параджанов, Амосов, Мравинский — прекрасные образы рождались в мастерской скульптора, экспрессивные, рваные, нервные, волнующие.
Портретное изображение гонимого тогда Мстислава Ростроповича с виолончелью, где музыкант и инструмент — одно целое, где резонатором является все тело виолончелиста, — это как бы кристалл творческого метода Грицюка, это его голос, его отношение к Дару и к происходящему. Уверен, что эта скульптура, как памятник Музыке, созиданию, творчеству, прекрасно бы смотрелась в Москве у концертного зала или в Петербурге в филармоническом сквере...
Право и бесправие художника, мотивы терзаний и преодоления переплавлялись в творчестве Грицюка образами творцов-страдальцев — сколько пронзительной выразительности в его Рахманинове, как прекрасен и юн Борис Пастернак!..
И словно подарок себе самому, словно остров отдохновения — серия работ, посвященная балету, которую создавал скульптор в последние месяцы жизни: одухотворенная пластика мрамора, красота, изысканность, гармония пластических решений — мир художника, которым он хотел отгородиться от чуждого и непримиримого внешнего мира, мир его собственный, чудесный, никому более, кроме него самого, неподвластный..
Единицы видели эти работы, собранные в бывшей мастерской скульптора. Много лет уже прошло со дня смерти Михаила Акимовича Грицюка, но очень немногое изменилось в том, что называется художественная, культурная жизнь города. И вполне можно понять посла Аргентины, предложившего недавно увезти произведения выдающегося мастера в Буэнос-Айрес, если они в Киеве никому не нужны и не интересны...
Стоит памятник в Москве на набережной Тараса Шевченко. Стоит уже тридцать лет и, Бог даст, простоит еще столько же. Видел он немало и предстоит ему увидеть еще Бог знает что. Минет и этот юбилей поэта. Промелькнет и следующий, новые жители нового города будут идти или ехать мимо памятника (дай Бог, чтобы не на танках), его не замечая или лишь мимоходом, мельком взглянув на него... А над памятником небо будет точно такое же, как и сегодня, а может быть, и чуточку иное...
Памятник — от память...