Сегодня невозможно сказать что-то новое — разве что на той поверхности холста, которую еще никто не решился использовать, — сообразил Максим Мамсиков и выкрасил бортики чистых грунтованных холстов фосфоресцирующими красками. На белые стены галереи «Ра» легли «кислотные» рефлексы сумасшедшей красоты. Язык не поворачивается назвать ноу хау Мамсикова последним достижением в области дизайна. Это заслуживает того, чтобы называться искусством — тонким «спациализмом», игрой с пространством (от итал. spazio — пространство)… Напоминает Эсворта Келли, Ричарда Таттла и Лучио Фонтану вместе взятых. Идея картины-рельефа позаимствована у Келли. Тактичный минимализм достоин Таттла. В акцентировании исчерпанности живописного жеста есть что-то от Фонтаны. Но в целом Мамсиков не подражает бунтарям-классикам, а взращивает собственный лирический «пофигизм».
Фонтана в 60-е темпераментно дырявил и рвал холсты на части — все ради того, чтобы убедиться в смерти своего Бога — живописи. Самая известная картина Фонтаны так, по Ницше, и называется. Вандализмом сегодня никого не удивишь, всем стало, наконец, очевидно — что должно было умереть, давно умерло. В моде изящный стеб над собственной слабостью — желанием что-то написать. Если потерявшиеся во времени авторы, поддавшиеся мании живописания, прекрасно понимают, что их картинки — это детский лепет, странное недоразумение, жизнь после смерти, цветы после атомной войны, — получаются стильные вещи. Мамсиков не только раскрашивает холстики по контуру, но еще, дурачась, пишет крохотные, сентиментальные вещички-«открытки», этакий посмертный бидермайер — стволы березок, огни большого города и т.п. Еще одно удачное ноу хау — портреты без лица. Живописи после живописи подвластно все, что только находится в парафии воображения, даже лица, стершиеся из памяти, —эта малосущественная деталь запросто размазывается растром.
Если хоть одна работа в групповом кураторском проекте вызывает живую реакцию уставшего смотреть на одно и то же зрителя, это, по нынешним меркам, большая удача. Tabula rasa Мамсикова оправдывает усилия Натальи Филоненко, куратора радужно засиявшего проекта «Лаборатория света» (22.03—3.04).
Дмитрий Дульфан — еще одно его действующее лицо. «Молодые ищут», а он уже нашел свою неоновую тему и не собирается с нее «съезжать», изменяя первейшей заповеди актуального художника — быть всегда другим. Может, поэтому Дульфан не столь поверхностен, как прочие, более того, ему доступны уникальные прозрения, такие, как мистическая «Молнией» на недавней выставке в Союзе художников. При таком обаянии простительна проходная инсталляция, которую мы видим здесь. Обычный хаос на «кухне», лаборатория — слишком громко сказано. Сооружение из колб и трубок с неоном выглядит трогательно бесполезным и ненастоящим, как лего-конструктор, — еще одно напоминание о «ненужности» красоты. Как и в живописи Мамсикова, чувствуется рука развлекающегося «дилетанта», поэтому-то они неплохо смотрятся вместе. В унисон профанируют серьезную идею конечности авторского жеста.
Илья Чичкан, третий в компании, продолжает «унижать достоинство» зайцев, заставляя их вести себя по-человечески. Ходят слухи — его выставка «Девочки и зайчики» в московской галерее «Риджина» возмутила защитников животных и вызвала скандал в прессе. Немудрено, «дискотека», снятая на видео, — зрелище невменяемое и с пряным привкусом садизма. За вполне натуральными страданиями зайцев, так и не научившихся оттягиваться под рейв, трепыхающихся в цепких руках художника, сострадательная публика не замечает искусства. Напрасно. С точки зрения аморальной современной эстетики, чем хуже — тем лучше. Такие танцы вполне могут быть, видео неплохое.
Салонное искусство и актуальное (все, безусловно, относительно, и «салонность» салонного, и «актуальность» актуального) — непересекающиеся миры. Путешествовать между ними непросто, временами даже опасно — возникает ощущение раздвоения личности. В эти моменты поддерживаешь себя только мыслью о том, что зайцам танцевать еще тяжелее.
Хозяйка галереи «Тадзио» Елена Ягодовская радикально поменяла интерьер и выставочный репертуар, переехав с Андреевского спуска в Десятинный переулок. Две ее мартовские выставки — Николая Сологубова-младшего и Евгения Ройтмана (с 30.03 по 15.04) достойны комплимента.
Сологубов — из провинциальных романтиков, ушедших в мифотворчество. Их ласково называют «мификами». Не подумайте, что этот уменьшительный суффикс украшает личностей непрактичных. «Мифик» — синоним «киевского художника» вообще. Они равнодушны к сиюминутному, умудряются не замечать преходящих, то бишь проходящих мимо трендов. Знатоки сформулировали даже понятие «киевского арьергарда», стоящего на страже вечных ценностей. С другой стороны, за удовольствие пребывания в грезах о классическом каноне им еще и платят. Мифики прочно заняли свою рыночную нишу и пользуются спросом у среднего класса. И, что совсем уж дико с точки зрения искусства, пытающегося идентифицировать себя со временем, — его оппоненты не ощущают никакого кризиса, даже не подозревают о «смерти живописи», по-прежнему находясь в заблуждении, что все в этом мире проходит, но она — единственная константа…
Рыцари и дамы, нимфы и кентавры, галантные сцены и поединки Николая Сологубова состоят не столько из подражания Матиссу, греческой вазописи, персидской миниатюре, сколько — прошу прощение за ехидство —творчеству абсолютно всех собратьев-мификов, от Вайсберга до Цоя. Все цитируют всех, и это ни в коем случае не называется плагиатом, они варятся в общем котле, содержимое которого легко распознается на любой выставке. Сказанное не означает, что Сологубов неинтересен. Хороший ремесленник, он красив своей ординарностью. Нравится не сам по себе, а с оговоркой — как и все мифики. Их нельзя не любить — так как любовь к мификам, в свою очередь, неотделима от любви к мифологии, к «бессмертной» живописи, к «страшной силе» красоты вообще и т.д. и т.п.
После Сологубова в «Тадзио» выставляется аматор Евгений Ройтман, непонятно кто — художник ли, поэт. Еще более неясно, что предлагают зрителю — живописную поэзию, поэтическую живопись… Ройтман, в отличие от предшественника, самодостаточен и отстранен от ремесла, пишет стихи и картины в себе, о себе, для себя. Что удобно — не нуждается ни в иллюстрациях, ни в комментариях, «сомнамбулическая» живопись перетекает в завораживающие четверостишия вроде «Забываю слова во времени, но во сне вспоминаю сначала: Див сидит на высоком дереве, рядом с ним его Гостья — Оксана». Живопись Ройтмана — живопись снов, исчезающих в реальном времени, стирающих свои следы в сознании…
Не стоило игнорировать «камерную сенсацию» выставки Елены Бланк в «Триптихе» (21.03–3.04) — приятно поблуждать в «коридорах теней» и «лабиринтах света». По изощренности живописных нюансов — рельефные керамические пласты расписаны глиняными ангобами — эта скромная керамика абсолютно ничем не уступает привилегированному живописному ненарративу. Редкий случай идеального вкуса.