Предварительная шумиха фильму Павла Лунгина «Остров», наверное, помогла в смысле кассы (для чего, собственно, эта шумиха обычно и поднимается). Но, как это бывает, она же сильно повредила в плане зрительского восприятия. И то сказать, нам пообещали «остров в океане бездуховности». Некое откровение — о Спасении, христианстве, духовном возрождении. П.Лунгин говорил даже о славянском (или, конкретнее, русском) мессианизме. Он же добавил, что фильм может не понравиться «только самодовольным христианам и самодовольным атеистам», таким образом, загодя развесив ярлыки на потенциальных критиков.
Что ж, это, кажется, становится тенденцией — для того чтобы стать славянофилом и продвигать мессианские идеи, нужно жить в Париже. А тут еще благосклонное отношение РПЦ, личное одобрение патриарха Московского Алексия II, церковные награды и все такое прочее.
Фильм и правда получился. Прежде всего впечатляет игра актеров — П.Мамонова (о.Анатолий), В.Сухорукова (о.Филарет), фактически на себе «вытягивающих» фильм. Небезынтересный сюжет. И много-много своеобразной скупой красоты панорамных съемок. В общем, можно было бы посмотреть с удовольствием и не без морали — как неплохо скроенный фильм с хорошими (местами — превосходными) актерскими работами. Но что-то все время мешает. Создатели картины, как оказалось, не только в своих интервью сеяли идеями «духовного кино» — они и в самом фильме так и норовят утопить зрителя в сценарных натяжках ради надуманного символизма.
Уж чего-чего, а символизма в картине хоть отбавляй, просто лоханью можно черпать — избыток воды, остров, угольная куча, огонь, колокольня. Ведь любование той самой весьма приятной пейзажной съемкой, которая в сумме занимает немалую часть экранного времени — это удел тех, кто сразу «просек» все предложенные режиссером символы, сумел от них быстренько абстрагироваться и просто полюбоваться неброской северной природой. Все остальные на протяжении длительных заплывов-походов отца Анатолия будут пытаться режиссерские намеки понять. Будут, конечно. Если не уснут.
Некоторые образы и не символичны даже — лубочны. Эти лубки сменяют друг друга перед глазами зрителя и главного героя фильма. Лубочно-злые немцы, которые, по-видимому, ради демонстрации абсолютной злобы все свое короткое экранное время делают сплошные глупости: сначала ищут экипаж баржи, чтобы расстрелять его перед тем, как взорвать баржу, потом дают обезумевшему от страха пленному заряженный пистолет. Далее — девушка, которая просит благословение на аборт (!) За ней появляется женщина, потерявшая мужа, сильно к своему имуществу привязанная. Еще — мама с мальчиком на костылях. А потом и того круче — бесноватая девица. Все это разбавлено малодушными и маловерными монахами.
Женские образы «Острова», хоть и смазанные, как и положено лубку, по-своему любопытны. Это сплошь бабы-дуры. Они как пришли на Остров Спасения дурами, так дурами и остались — ни беременная девчонка, ни мнимая вдова, ни слезливая мамаша, ни бесноватая так и не уразумели источника чуда и пути спасения. Им велели: «Делай, как сказано!» И они, предполагается, делают. А если не делают — что с них взять, с дур-то... Мужики на остров, за исключением приведенного судьбой Авеля-адмирала, предпочитают и вовсе не показываться.
Миряне прибывают на остров только по каким-то утилитарным нуждам — болезнь, нежелательная беременность или, в крайнем случае, ночные кошмары только и могут пригнать их в монастырь. После чего они легкомысленными бабочками оттуда упархивают. О необходимости регулярных походов в церковь, каких-то обетах и прочих пережитках мракобесия упоминается разве что вскользь. Впрочем, творцы фильма ведь сразу предупредили: он о высокой духовности. При чем тут литургия — эта «церковная поденщина»? Разве что в качестве фона для пожара... Кажется, режиссер поневоле отобразил истинное состояние дел в русском (и не только русском) православии. Прихожанин, на жизненном пути которого не встретились тяжелые испытания, болезни, интересуется церковью по случаю крещения, венчания и кончины, да на Рождество с Пасхой — в случае особого рвения. Странно только, что ни «блаженного старца», ни многомудрого и толерантного настоятеля таковское состояние дел, кажется, не тревожит.
Если честно, за что Русская православная церковь так благосклонно приняла фильм, не совсем понятно. Дело не в том, что там кое-что нелестное сказано о «правильных» монахах. На это можно было бы махнуть рукой — хотя бы потому, что слишком уж много накладок в показе православного уклада. Режиссер и сценарист в одном из интервью, объясняя, почему так много погрешностей в изображении монастырского быта, отвечали, что «во ВГИКе их учили, что кино и жизнь — не одно и то же». Кто поспорит с ВГИКом? Вот и праведник отец Анатолий не в те углы поклоны кладет. Дело же не в углах, а в принципе. В праведности, то есть. В том, что любая церковь, любой верующий должны бы приветствовать. Чудотворство, опять-таки. Но как-то петитом проходит в канве фильма то обстоятельство, что чудеса все-таки от Бога. Хорошо, впрочем, что хотя бы так проходят. Настоятельные рекомендации о.Анатолия исповедаться и причаститься после успешного излечения остаются непонятными не только участникам событий, но и большинству зрителей — ведь большинство это состоит из людей невоцерковленных, в Таинства не посвященных. И как главный герой — своим «клиентам», так и создатели фильма — зрителю не считают нужным этот тонкий, но основополагающий момент прояснить. А если и пытаются, то как-то странно. Причастить мальчика, оказывается, надо, чтобы он на всю жизнь хромым не остался. Такое вот православие...
Странно выглядит и то, что чудеса являются через человека, с Богом, по всей видимости, так и не примирившегося. Он то ли мучается своим грехом, то ли носится с ним, но никак не может или не хочет собственно покаяться —освободиться от греха. Создается впечатление, что слова отца Иова о гордыне, кинутые в раздражении главному герою, не так уж лишены смысла. Хотя отец Иов, конечно, завидует — в рвении своем, как Каин Авелю, о чем не преминул намекнуть ему наш праведник.
Картина неожиданным образом проясняет, почему традиционные церкви столь осторожно относятся к старчеству, юродству и чудотворчеству. В фильме «Остров» отец-чудотворец мало чем отличается от мошенников-целителей, рекламируемых газетами бесплатных объявлений. Разве что денег не берет. Но лиши этот образ таланта Петра Мамонова и монастырских декораций, получите какую-нибудь «знахарку, исцеляющую заговоренными образками». Вот вам толщина грани между мошенничеством и чудотворством. Она определяется лишь степенью веры — единственного, что может противостоять соблазну. Чтобы верить, согласно фильму, нужно чудо. Или горе. Иначе эта вера какая-то ненастоящая, тонкая — как у о.Филарета, испугавшегося смерти, или впавшего в зависть о.Иова.
Кому-то, впрочем, не поможет ни чудо, ни горе. Вот и создателям картины что-то не позволило сделать фильм о величии души и одном из главных христианских чудес (раз уж они заявили претензию на «христианское кино») — чуде покаяния и прощения, — как они ни пытались. «Прощением» оказалось то, что герой, как выяснилось, ни в чем не виноват: друг живой, красавица-дочь, адмирал — хеппи-энд. В общем, история «покаяния по ложному обвинению». Такой вот малодушный финал. Это не упрек картине. И не упрек миру. Это мы к тому, что у кино и жизни все-таки есть кое-что общее. Что бы там ни говорили во ВГИКе.