Если признать одним из видов национального спорта у нас «мовні змагання», то можно представить себе и паролимпийскую разновидность таких ристалищ, где за первенство соревновались бы между собой наиболее травмированные слова современного украинского дискурса. По разделу культурно-искусствоведческой лексики, вне сомнений, лидировал бы хромающий на обе ноги, оторвавшийся от первичных значений и избитый до неузнаваемости «миф» (простите, «міт») и однокорневые инвалиды. А где-то неподалеку от него летел бы к смысловому финишу «гений» с производными. Я лично знаком с полудюжиной отечественных эстетов, которые «гениальным» нарекают практически все, что возвышается над посредственностью. Особенно родимое.
Между тем подобная оценочная щедрость — мать девальвации и мачеха адекватности смыслов. На самом же деле «гений» — звание одиночек, прорывающихся к неведомому, а значит, редкостный и штучный дар небес. Говорю все это только для того, чтобы, подчистив термин, заметить: Иван Петрович Кавалеридзе (1887—1978) был-таки настоящим гением. 14 марта с.г. исполнилось 115 лет со дня его рождения.
На киностудии им. А.Довженко открыта мемориальная доска художника, а в музее-мастерской на Андреевском спуске — выставка документов и работ. УТ-1 по случаю показало его фильм «Колиивщина» (1933). В Доме кино на большом экране в эти дни можно было познакомиться с двумя раритетами — «Штурмовыми ночами» (1931) и «Прометеем» (1935). Тогда как в городах и весях Украины вне зависимости от круглых дат стояли, стоят и, даст Бог, будут стоять всегда скульптуры-памятники работы Ивана Кавалеридзе. В Киеве — Григория Сковороды, Ярослава Мудрого и княгини Ольги со святыми Андреем, Кириллом и Мефодием. В Ромнах — Тарас Шевченко, вознесенный на курган-пьедестал, в Белой Церкви — бюст Петру Запорожцу... Вблизи скульптуры Кавалеридзе заставляют всматриваться в лица изображенных, обычно исполненные глубокой думы о собственном предназначении на земле. Издали изваяния Мастера — образы философской идеи о Мессии — силуэты людей, взявших свой дар-крест на плечи и сумевших «держать спину» под этим предельным бременем. Собственно, автор наделял персонажей своей собственной осанкой. Таким был внутренне и внешне (судя по фото и воспоминаниям современников) сам Кавалеридзе. Говорят, что когда его фильм «Прометей» (один из главных жупелов борьбы с «киноизвращениями» в 30-е годы) денно и нощно распинали на партсудилищах, автора, молча присутствовавшего при том, председательствующий как-то призвал к прямому ответу на «справедливую критику товарищей». Кавалеридзе встал, сказал одно слово «Нет!» — и сел. В те годы это было равносильно выстрелу себе в висок. Бог миловал.
По образованию и стержневому дару Кавалеридзе был именно скульптором. «Высказываться» пластически учился в Киеве, Петербурге и Париже. Сам Огюст Роден однажды написал на фото его скульптуры: «Это сильно. Виден талант, но нужно работать». Не мог предполагать великий ваятель, что только скульптуры украинцу покажется недостаточно. Вернувшись на родину, он будет не только «лепить», но и увлечется новейшей изобразительной технологией — кино. Начнет работать на кинофирме художником-оформителем, автором портретных гримов и скульптурных эскизов мизансцен. В том-то и специфика гения Ивана Кавалеридзе: он прирожденный нарушитель границ искусств. Эта ренессансная норма им была в новых условиях воспроизведена и вновь «нормализована» в личном формате творчества. Кавалеридзе любит «лепить» экспрессию отчаянного движения (как в памятнике «Героям революции» в Ромнах), динамику человеческих отношений (как в этюде «Кобзарь с поводырем»), взаимодействие людей с обстоятельствами (как в пластических этюдах, изображающих Ф.Шаляпина в ролях Ивана Грозного и Дон Кихота). Однако статика статуарности художника явно стесняет, он склонен формировать само движение, и судьба преподносит ему материал-носитель — кинематограф.
Не оставляя скульптуры как таковой, Кавалеридзе с конца 20-х предпринимает собственные режиссерские опыты в кино. Они вошли в историю как авангардный эксперимент по нащупыванию специфических пластических основ киноязыка, как уникальная попытка представить фильм своего рода движущейся и драматургически организованной... скульптурой. Сюжеты лент Кавалеридзе неизменно избирал эпические, монументальные уже по материалу: «Ливень» («Офорты к истории гайдаматчины», 1929), «Перекоп» (1930), «Штурмовые ночи» (1931), «Колиивщина» (1933), «Прометей» (1935). Увиденные ныне заново «Штурмовые ночи» — динамическая поэма о строительстве индустриального гиганта ХТЗ. Фактуры лиц рабочих монтажно вплетены в их массовое трудовое действо, а движение механизмов — в пластику и объемы окружающей природной среды. Честное слово, не хочется думать, чего реально тогда стоил сей монументализм для конкретного человека. На дворе — предвестия голодомора, а в кадре рабочие увлеченно угощаются винегретом за 12 коп. и стыдят втуне жрущего сало селюка (сочная роль Степана Шкурата). Выразительно же, красиво, черт побери! Между тем злосчастный для автора «Прометей», даруя то и дело такие же праздники эстетическому чувству, ассоциативно еще более выразителен и даже исполнен пророческим качеством. Повествуя вслед за «Кавказом» Т.Шевченко о войне с горцами, фильм властно отсылает современного зрителя к нынешним событиям в тех местах.
Гении не уходят бесследно. Они завещают наследникам опыт и особую стать. Скажем, Сергей Параджанов с полихромной пластикой своих фильмов и горделивой неуживчивостью в общем бараке социализма видится наследником Кавалеридзе по прямой. Жаль, что осанка гения может и имитироваться эпигонами, превращаясь в позу гения. Изваяния при этом превращаются в кукол, манекены, муляжи и т.п. Не верите? Пройдитесь по центру столицы, огибая творения Кавалеридзе.