В афише столичного театра "Золотые ворота" появилось важное для репертуарной репутации название - "Украденное счастье" (по мотивам Ивана Франко, режиссер Иван Урывский). Украинскую хрестоматийную пьесу здесь перечитали как мистическую пластическую новеллу, оставив на маленькой сцене в полуподвале три персонажа и одну тайну.
То, что их трое - Анна, Мыкола, Мыхайло - еще не значит, что так оно и есть. Согласно мистическим канонам, все, что видишь, - обман, аберрация зрения, галлюцинация.
В постановке Ивана Урывского (сразу же выдам спойлер) один из героев - призрак. Он невидим (многими), кроме тех двух, которые (каждый по-своему) ждут его - как напасть, избавление, светопреставление даже.
В начале спектакля за кулисами пронзительно визжит точильный камень. Орудие мести (топор) отдали на заточку и оно уже ожидает своей участи в этой истории. И они ожидают - его.
Из левой кулисы появляются сапоги без хозяина. Это обувь служивого, загадочного гостя - Мыхайла.
В общем, он пришел. И если довериться сценической интуиции режиссера, "он" пришел в этот дом только потому, что здесь его сильно ждали.
Анна (Анастасия Салата) ждала его как избавление, как единственную любовь, как наказание за прежние преступления братьев, выдавших ее замуж за батрака.
Ждет его и Мыкола (Дмитрий Олейник). Он чувствует вину за то, что когда-то украл счастье у другого, да и собственную жену его (счастья) лишил. Поэтому постоянное ожидание грядущего возмездия в образе жандарма превращается для них, двоих, в манию, галлюцинацию.
Явившийся Мыхайло (Андрей Полищук) - дитя Морока, из которого он приходит и где впоследствии растворяется. Морок - это нечто очаровывающее, дурманящее, помрачающее рассудок.
Пришествие призрака переворачивает жизнь героев. Все вверх дном. Собственно, даже дна здесь не видно, поскольку каждый погружается в пучину личной мести - за свое персональное украденное счастье.
Режиссер, впрочем, не обустраивает на маленькой сцене никакой красочной "вендетты", вооружившись идеей пришлого человека-призрака. Течение его спектакля достаточно негромкое, ровное, местами трепетное.
И суть такого течения - как раз и есть поиск призрачного счастья.
Сценический реквизит, задействованный в семейной мистической новелле, тоже скромный, неизбыточный. Важный образ, вокруг которого вертится мистика - старинный сундук. Внутри он совершенно пустой. И то, видимо, затем, чтобы впоследствии стать на этой же сцене стеной отчуждения, за которой брезжит свет; пустым гробом, уготованным для призрака, которого безнадежно хочет извести несчастный Мыкола уже в финале.
В старинном литературном контексте XIX века весомое место занимают именно мистические новеллы - английские, немецкие. Среди авторов - Генри Джеймс, Чарльз Диккенс, другие. В пространстве таких новелл частенько и происходит подобное: в мир живых, здоровых, иногда даже румяных героев, неожиданно вторгается нечто потустороннее, призрачное - былое, прежде значимое в их жизни. Это вторжение, естественно, выворачивает относительно мирную жизнь - в призрачность, мистическую относительность.
Возможно, литературное влияние тех произведений и спровоцировало режиссера посмотреть на социально-бытовую украинскую пьесу Ивана Франко именно "так". С позиции метафизики, мистической относительности. И перечитать именно эту пьесу (по ходу избавившись от множества персонажей) исключительно как этюд о свойствах страсти. В которой намешано и потустороннее, и реальное, и возвышенное, и земное.
...Такое впечатление, что с первых секунд пребывания на маленькой сцене, погруженной в морок, Мыкола и Анна не живут, а ждут. А если ждешь (сильно ждешь какого ненастья), оно обязательно явится. То ли в виде призрака, то ли собственной персоной!
В подобном режиссерском замысле (о призраке и призрачности), мне кажется, есть и искреннее озорство, и профессиональный подход. Свой маленький мистический метафорический театр в полуподвале на Печерске (зал на 40 мест) этот режиссер создает из личных снов, театральных мечтаний, из каких-то романтических устремлений, возможно, даже собственных галлюцинаций.
В связи с такой вот мистической трактовкой мне вспомнился рассказ Сергея Данченко, дважды обращавшегося к этой же пьесе Ивана Франко. Великий режиссер говорил, что вопреки устоявшейся сценической традиции, сюжет "Украденного счастья" совершенно нетипичен для страстных эмоциональных гуцулов. Поскольку община гуцульского села недолго терпела бы публичные страсти внутри любовного треугольника. И то, что только началось между ними, мгновенно завершилось бы - еще в первом акте…
По-своему, совершенно интуитивно, нынешний молодой режиссер и намеревается определить внутреннюю логику в сюжете Франко. И, повторюсь, согласно режиссерской логике, действие и прорастает как раз не из быта, а из колдовской притчи, из магической народной песни, сродни той, из которой, собственно, родилась сама пьеса.
Насколько верный и убедительный этот тон, избранный режиссером, каждому зрителю придется определять самостоятельно. Мне же видится, что подобная тональность придает великой пьесе свойства магического кристалла, который как ни крути, а в нем все равно будут сверкать прежде невидимые удивительные грани.
Магический сценический сюжет предполагает контраст между пока еще живым Мыколой и представителями того света. Поскольку Анна уже на полпути к призракам, а Мыхайло (как замечено выше) - посланник Морока.
Три героя в лучах прожектора иногда напоминают деревянные сувенирные скульптуры, специально изготовленные для спектакля каким-нибудь карпатским мастером. В их пластике, невесомости, в их "застывшести", бесспорно, есть нечто сувенирно-обрядовое. И в этом плане, пожалуй, как раз Мыкола и должен разбить Морок ночи, утвердив свою сущность, свою явственность в противостоянии с призраками подлинными и мнимыми.
Игра Дмитрия Олейника - экспрессивна, "портретна" (точно схвачен портрет человека, которого он хочет представить). Совсем еще молодой Мыкола, по сути мальчишка, не может быть лучше или хуже соперника. Подобные соревнования в мистической среде неуместны. Просто он - единственный - хочет сохранить это счастье в его земном, чувственном, подлинном виде, безнадежно сражаясь с тьмой, окутавшей и опутавшей живого и мертвых.
Сценическое время спектакля - час с небольшим. Как для маленькой новеллы этого вполне достаточно. Но и за ограниченное время режиссеру и актерам удается немало. Они не то чтобы "проживают" канву истории Ивана Франко, они (каждый на свой лад) пытаются ее метафоризировать, подать пластически.
Не все во внутренней структуре мистического этюда смотрится совсем уж складно и убедительно (скажем, недостаточно прописаны партитуры Анны и Мыхайла). Но некоторые сцены оставляют послевкусие театра подлинного, взрослого, совсем не постстуденческого, как кому-то может показаться с оглядкой на возраст режиссера и актеров.
К примеру, точна и очень эмоциональна сцена, когда Мыкола надевает на свои руки сапоги Мыхайла и в некоем сомнамбулическом бреду начинает сам себя истязать чужими подошвами, будто слившись в мистическом экстазе с обидчиком-призраком...
Некоторые моменты сценической новеллы и вовсе взяли за живое даже циничные струны моей души, когда, например, в молодом срывающемся голосе Мыколы вдруг неожиданно проступает какая-то мистическая интонация, Господи прости, самого Богдана Ступки: "Анно, Анно…".
...В этом году, как известно, в Украине отмечают два больших юбилея (причем в один день). 160 лет со дня рождения Ивана Франко и 75 лет со дня рождения Богдана Ступки. И, возможно, предвидятся пышные бюджетные торжества по этим поводам. Но я туда не пойду. Скорее всего, приду в этот зал, в полуподвал - чтобы снова "увидеть" мистический слог Франко и услышать дрогнувший юношеский голос, "как бы" Ступки - в интонационных обертонах молодого актера. В день таких юбилеев надо быть с теми, кто скромен, честен, талантлив. С теми, кто пока в подвале.