То, что Украина — не Россия, радует, по крайней мере, сердце меломана. Не надо даже взывать к демонам «Русского радио» или ангелам «Евровидения», чтобы убедить себя и окружающих: таки да, песни у нас красивые. По крайней мере некоторые. И приятно, что тот толчок развития рок-музыки, который дал одной шестой суши конец восьмидесятых, все еще теплится в Украине, хотя и заглох на родине. И теперь уже украинские группы собирают стадионы не только у себя в стране, но и на «родине движения» — слушатели страны победившей поп-индустрии, изголодавшиеся по хорошему саунду, штурмуют залы и подпевают смешным суржиком. Группа «Вопли Видоплясова» занимает особое место на украинском рок-небосклоне. Не только потому, что она участвовала еще в тех — перестроечных — рок-фестивалях. Но и потому, что сумела сохраниться. Остаться живой. Не забронзоветь. Не удариться в гуруизм. Вернуться из России. Вернуться из Франции. Остаться с нами и все глубже и глубже проникать в самое сокровенное, что в нас есть.
Об этом «движении вглубь» — разговор с лидером «ВВ» Олегом Скрипкой.
— Вы выросли в России, а стали знаковой фигурой украинской — украиноязычной — культуры.
— Я заметил, что многие украинцы, уехавшие за границу, этнически идентифицируются. Ребята живут там три-четыре года, а потом начинают говорить по-украински, начинают отстаивать национальную культуру. Просто живя за границей, ты находишься в чужой среде — и среда эта всегда в той или иной мере агрессивна. Поэтому ты определяешь себя, как что-то иное — ты не такой, как они. Другая этническая единица. В этом, по-моему, и заключается самоощущение цивилизованного человека: быть цивилизованным — это понять, откуда ты, почувствовать свои корни, историю, культуру.
— Как же тогда понять любовь к суржику, которой прониклась современная культура и в Украине и, по некоторым признакам, в России?
— Этот диалект был создан специально теми, кто хотел русифицировать Украину и пытается использовать его как аргумент «похабности» украинского языка. Подобные разговоры о суржике — игра на руку тем, кто не хочет, чтобы украинская культура существовала и развивалась. Нам, украинцам, надо просто понять это и перестать на это болезненно реагировать. Я ездил в село к бабушке — там уже давно говорят на суржике. Гоголь отдельные диалоги писал тоже суржиком. Но если ты культурный человек, ничто не помешает тебе переступить через суржик и выучить украинский язык. Не нужно забывать, что мы живем в постсоветском пространстве. Нам многое досталось в наследство В том числе язык и его искажения. Ведь эти искажения задавались, навязывались — причем не только в украинском, но и в русском языке. Помните, говорили не портфель, а портфель и так далее? Язык утверждался на каком-нибудь съезде КПСС или пленуме. Впрочем, язык создается народом, а не институтом филологии, партией или министерством культуры. То, что происходит с языком сейчас, — это живая модуляция в тех некомфортных условиях, в которых мы живем. Это естественный процесс. Я прожил несколько лет во Франции и заметил, как бережно французы относятся к своему языку — и литературному, и разговорному, и профессиональному. И в то же время, с какой любовью они относятся ко всем диалектам, существующим на территории Франции и не только, — и фильмы на них снимают, и песни пишут. Суржик им тоже знаком — например, кольцо вокруг Парижа заселено эмигрантами — в частности арабами, которые говорят на страшном суржике. И этот язык очень популярен, также как канадский, швейцарский варианты французского. На этих языках говорят, песни поют, литературу создают. А Марсель — этот близнец Одессы — тоже имеет свой специфический язык, которым французы пользуются с огромным удовольствием. Никаких проблем! Язык живет, развивается, обогащается — это классно.
— Последнее время репертуар «Воплей Видоплясова» приобретает все больше этнических ноток. С чем это связано?
— Это своего рода взросление. Ты погружен в определенную культуру, узнаешь ее все лучше, читаешь, изучаешь историю и опускаешься все ниже и ниже — к самым корням. Мы идем этим путем, начавшимся в рок-культуре, в молодежной музыке. Просто есть мощнейший пласт нереализованной этнической музыкальной культуры. Многие культуры реализовались в этом плане — индийская и арабская, например. Англо-саксонская, негритянская пошли еще дальше и вылились в джазовые формы, в формы рок-музыки. А украинский мелос все еще ждет своего часа. И все шансы осуществиться у него есть. Главное — сделать это хорошо.
— Как вы сами определяете тот жанр, в котором работаете сейчас?
— Сейчас у нас переходный этап. Неизвестно, что мы будем играть. Неизвестно, какой станет группа «ВВ». В свое время Гребенщиков пел, что «рок-н-ролл мертв». И это чистая правда — во всяком случае, для Украины. Для этого жанра очень многое закрыто. Это происходит во всем мире, а в Украине заметно особенно: у нас сейчас период становления капиталистических отношений, общества массового потребления, причем в самом примитивном пластиковом виде. Этот процесс не оставляет каких-либо альтернативных культурных ниш. Практически отсутствует элита. Украинская интеллектуальная элита, я имею в виду тех людей, которые материально хорошо себя чувствуют, но отнюдь это не криминал и не мещане во дворянстве.
— То есть вы считаете, что у украинского рока просто нет аудитории?
— Почему же? Есть. Просто она неплатежеспособна. Это по-прежнему культура маргиналов, это андеграунд. И создается впечатление, что она обречена на вымирание, поскольку не имеет материальной базы. Это печально. И в то же время другая культура, та, которая не имеет такой горячей поддержки публики — массовая культура, поп-культура, — имеет достаточно средств и превосходно себя чувствует. Представители этой культуры могут себе позволить купить канал, эфирное время, места в хит-парадах и что угодно еще. И это все только подогревает существование феномена массовой культуры. Рок-музыка не конкурент. Что уже говорить о джазе и академической музыке? Во всем мире это искусство богатых слоев населения — а у нас этого самого богатого населения с высоким культурным запросом как будто и нет.
— Как вы решаете для себя эту дилемму — с одной стороны, широкая популярность, вполне сравнимая с популярностью поп-исполнителей, с другой — верность публике, которую вы сами и воспитали?
— Знаете, это похоже на феномен украинской политической оппозиции: она существует вроде бы самостоятельно, но на самом деле ее существование предопределяет сама власть. И оппозиции совсем не нужно особенно заниматься саморекламой — властные структуры столь непрофессиональны, что людям хочется чего-то другого, ну хоть чего-нибудь. То же самое в культуре: наша массовая культура настолько некачественная, что ты, просто не будучи ее частью, уже можешь стать довольно заметной и популярной фигурой.
— Это ваша ниша на украинском музыкальном рынке?
— У нас нет тех рычагов, которыми обладает на этом рынке поп-музыка. Но они до такой степени непрофессионально этими рычагами пользуются, что этого вполне достаточно, чтобы такие группы, как «Вопли Видоплясова», были известными и популярными. Будь они были более профессиональными — у нас бы не было шанса на известность. Возможно, слушателю это покажется циничным — ведь он уверен, что способен отличить хорошую музыку от плохой. Да, наверное, отличить способен. Но дело в том, что хорошей музыки он бы и вовсе не слышал — она не появилась бы в эфире. Стало быть, выбирать было бы не из чего. Это произошло в России, это вполне возможно и у нас. Ведь там «Фабрика звезд» заполонила эфир, заняла все ниши — делают эрзац-рок-группы, эрзац-поп-группы. Забивают все возможные ниши.
— Просто заговор какой-то. Заговор безголосых девочек и бездарных авторов.
— Представьте себе. Это же экономически выгодно. Безголосая девочка, бесмысленные тексты — это все признаки ущербности. Причем чаще всего эти люди понимают свою ущербность, и они готовы на все, чтобы ее компенсировать, чтобы удержаться на плаву любой ценой. Если у человека есть голос, если он может сочинять хорошую музыку или толковые тексты — он не пойдет на массу компромиссов, с ним будет очень сложно и дорого работать.
— А как же слушатель, который все принимает?
— Слушатель принимает то, что показывают по телевизору — ничего не поделаешь. Средства массовой информации устанавливают стандарт качества. И чем ниже стандарт качества — тем дешевле обходится этот продукт производителю. Производителю — но не покупателю. Вот, возьмем, например, чай. В советское время индийский чай высшего сорта — это был гиперчай. А этот «Липтон», который пьют сейчас, — очень плохой чай. Но его покупают и пьют — кроме него ничего нет. В результате планка качества сильно понизилась, а цена в лучшем случае осталась прежней. Это стало выгодным бизнесом — люди платят те же деньги за продукт, в который вложено меньше труда, меньше денег. То же самое с безголосыми девочками — это дешево и выгодно для производителя. И оно бы ничего, но при этом делаются все усилия, чтобы хороший продукт не попал в эфир. Поддерживается низкий уровень качества, чтобы было проще «проталкивать» посредственный продукт.
— Явление, что русский рок, так поднявшийся в конце 80-х, куда-то пропал, не оставив даже эха, тоже с этим связано?
— Тот рок не возник просто так. Надо вспомнить контекст и понять, почему именно он появился. У меня есть свой собственный взгляд на эту историю — он где-то, наверное, ошибочен, а может, имеет под собой основания. Вспомните, тогда разваливался Советский Союз. Тому были причины, в том числе внешние — нашему заокеанскому оппоненту этого сильно хотелось. И вот возник «прозападный» президент Горбачев. И в это же время государственные, а может и западные деньги стали вкладываться в развитие рок-движения в СССР: фестивали, рок-клубы — все это не возникло просто так, на ровном месте. На это нужны были средства. Кто-то организовывал фестивали, арендовал громадные залы, вход в которые был бесплатным, мы, музыканты, ездили по всей стране — нам оплачивали поездки во Владивосток, Таллин, Москву, Питер. Это не было дешево! И я думаю, это как раз были деньги, вложенные в перестройку. Но это только моя собственная теория.
— То есть рок использовали в политических целях как своеобразное «идеологическое оружие»?
— Это такой нормальный политический, стратегический шаг. Рок-движение в СССР — в тот момент это была оппозиция. И как это ни печально, ничто не случается без материальной поддержки, — и в тот момент кто-то эту поддержку нам оказал. И это была государственная поддержка либо западные деньги. И немалые — ведь сколько поднялось тогда классных фестивалей.
— Вы думаете, проблема рока сегодня, в частности, в том, что он уже не в оппозиции?
— Проблема рока сегодня в том, что у него нет государственной поддержки. Поп-культура, как любая паразитирующая эрзац-культура, и сама выживет. А такие вещи, как литература, джаз, академическая музыка, рок, балет, нуждаются в поддержке со стороны государства.
— Но вы сами только что говорили о том, что рок, когда имел эту государственную поддержку, фактически, выполнял идеологическую функцию. Если вас кто-то поддерживает, это вас неизбежно к чему-то обязывает.
— Нет, сомневаюсь. Мы семь лет прожили за государственный французский счет — и никто от нас ничего не потребовал взамен. И у нас тоже должно быть так. Государство должно выделять деньги на культуру — просто обязано. И хотят этого сегодняшние функционеры или нет — так оно и будет. Сейчас они выделяют средства на «Поплавского» — то есть фактически деньги перетекают из одного кармана в другой. Вот вам пример — ведь «Поплавские» даже идеологического заказа не выполняют, просто потому, что у них нет аудитории, рассказы о популярности — чистый вымысел. И это наша с вами проблема — ведь эти деньги вынимают из наших карманов.
— Вы считаете, что «официальное искусство» не несет идеологической нагрузки?
— Нет, не несет. Просто официальная массовая культура государства — это зеркальное отображение духовной культуры высших политических деятелей страны.
— Тем не менее политики обращаются к популярным исполнителям за поддержкой. Вам уже предлагали поучаствовать в предвыборных акциях?
— Конечно, предложения есть.
— И как вы поступите?
— Принимаю решение. Раньше на подобные предложения реагировали однозначно негативно — нет, и все. А теперь сомневаюсь, что это будет правильный шаг. Мне хочется, чтобы что-то, наконец, изменилось. Сейчас я понимаю, чувствую, что должен сделать выбор зрелого человека и сказать: я хочу, чтобы был такой-то строй, такая-то власть, такой-то человек.
— В свое время волна социальных перемен выбрасывала в политику писателей, музыкантов. Некоторые из них оставались в политике. Возможен подобный сценарий в вашей жизни?
— Это надо любить и уметь делать. Политика — это умение манипулировать людьми, нравится это нам с вами или нет. Цели могут быть разными — чаще всего они, конечно, корыстные. Но изредка случается и такое, что цели высокие. Однако в любом случае их достижение требует умения манипулировать людьми. Я знаю, мне приписывают это умение. Но это не совсем так. Я мастер ритуала, который называется рок-концерт. Я знаю, как провести рок-концерт. Но это совсем не манипулирование — я не могу убедить этих людей в том, что черный камень на самом деле белый, а потом еще и заставить их идти за этим камнем. Вот это — умение политика.
— Поклонников творчества «ВВ» сейчас тревожит вопрос о составе группы: ходят слухи, что Александр Пипа собирется покинуть вас.
— Он играет в группе уже семнадцать лет. Это немалый срок. Теперь у него появилась другая группа — не он в ней лидер, но он теперь зависит от других людей. Пока что он не определился. Шурик очень интересный музыкант, но даже если он уйдет из «ВВ», группа будет существовать и работать. Ведь это, в общем, нормальный процесс: в самых лучших западных рок-группах это случалось и случается — музыканты приходят, уходят, создают новые группы. Люди свободны — важно, чтобы они оставались людьми, сохраняли человеческие отношения и не теряли креативности. И мне кажется, что чем интереснее музыкант, тем больше шансов все это сохранить — он развивается, меняет группы, создает сольные проекты, у него хватает энергии и желания делать что-то классное.
— Музыка последнее время все больше принимает вид обоев — звучит фоном, не напрягает, не заставляет прислушиваться и вдумываться. Вас это не обижает?
— Ничего не поделаешь — общество в такой фазе. Обмен информацией очень упростился — проще записать песню, проще найти то, что тебе нужно, проще воспроизвести. Сравните винил и компакт-диск. Кроме того, если в СССР мы слушали главным образом «свое» и чуть-чуть западное, то теперь мы можем слушать музыку со всего мира. Потоки информации просто огромны, в результате они, конечно, становятся чем-то вроде ширпотреба. Мы вынуждены в этих условиях конкурировать. И теперь уже не только, скажем, с питерскими группами, но и с мировыми величинами — мы попали не просто в широкий, а в общемировой поток информации. Это, конечно, здорово. Но и непросто — ведь ты уже не можешь успокоиться тем, что ты лучший парень на деревне. Надо напрячься и сделать действительно хорошо. Если наши звездочки какое-то время назад казались ничего себе, то теперь мы сравниваем их, скажем, с Бритни Спирс, и понимаем, что нашим девочкам еще надо здорово напрячься, — и голосок похуже, и танцевать поучиться, и интеллектуально подтянуться. Мир меняется, мы попадаем в совсем другие условия, другие измерения, отличные от тех, в которых мы выросли. И если нам с вами кажется, что в этом мире что-то стало не так, задайте вопрос четырнадцатилетнему подростку — продукту этой культуры, который понимает ее, чувствует. Он вам все разложит по полочкам. Не стоит и пытаться мерять изменившийся мир своими старыми громоздкими циркулями.