Александр Сокуров |
Ретроспектива Александра Сокурова, прошедшая в «Кинопалаце» — настоящий пир для любителей киноделикатесов. А уж подаренное с ним общение можно смело рассматривать как преподношение судьбы. Сам Мастер — спокойное достоинство и мудрая толерантность, совсем, как его работы, о которых так много писалось в «ЗН». И, конечно, мало времени, так мало времени для разговора, столько тем осталось за кадром. Но мы договорились поставить в конце не точку — многоточие и встретиться после ближайшей премьеры.
— Знаю и люблю ваше кино, много писала о ваших фильмах. Такое ярко индивидуальное, авторское кино, это не только интеллект, врожденная интеллигентность, но и хорошее образование. Откуда?
— Это Горьковский университет. Дело в том, что по линии отца у меня рабоче-крестьянская семья из города Горького. После выпускного вечера сказал родителям, что хотел бы заниматься искусством или историей. «Ну, историей, еще куда ни шло, но лучше бы ты был врачом. Искусством не надо. У нас в семье даже с высшим образованием никого не было». Сожалею, что многое, что хотел бы получить в жизни, я не успел. Эти проблемы должны были решиться намного раньше, чем я с ними столкнулся. Зато это привело меня к очень простому выводу: некого просить о помощи, должно все делать самому. Когда четко осознал это, понял — обратной дороги нет. Было также понятно, что нужно сначала решить общую схему. Человек, создающий какие-то произведения, предъявляет их большому количеству людей. Очень хорошо понимал это еще школьником, слушая радиопьесы, которые очень любил. Это было одно из главных увлечений, чувствовал, не один слушаю: в другом доме сидит человек, несопоставимо умнее, и тоже слушает. Академик, врач или преподаватель вуза. Понимал, существуют этажи, необходимо базовое образование. Меня, человека провинциального, историческая романтика влекла больше, хотя на самом деле образование должно было быть филологическое. Изучение истории, тем более в советское время, был тяжелый процесс и цензуры много.
— Как и когда началось кино?
— Вынужден был уйти на вечернее отделение, чтобы как-то зарабатывать на жизнь. И пошел работать помощником режиссера на телевидение. Не думал о кино, мечтал быть режиссером на радио. Но там не было вакансий, и я попал на телевидение. Вот так все стало свершаться. Меня затянуло это все, любовь людей, помогающих мне на всем пути, до сих пор не могу без восхищения вспоминать их. Хотя жизнь была тяжелая, не хватало денег, я был голоден, негде жить, не было прописки — все сюрпризы советской действительности были мои. Некомфортно. Но в меня столько вкладывали люди, которые работали редакторами, ассистентами, старше меня по возрасту, — это в каком-то смысле очень быстро поставило на ноги. Как будто я сидел в лодке, а кто-то дул в паруса.
— Когда вы почувствовали полную самостоятельность и независимость от чужих знаний?
— Когда сидели с Тарковским в его монтажной, — он монтировал «Сталкера» — и разговаривали после просмотра моего фильма. Он сказал, что я не должен никого слушать. Сказал совершенно не соответствующие действительности слова, — что я уникальный, что у меня какие-то выдающиеся способности и прочее. Я почувствовал творческое, профессиональное освобождение, но тревога за несовершенство художественного результата не ушла. Не согласился с его высокими оценками. К тому времени не видел ни одного его фильма, хотя учился уже на 4-м курсе ВГИКа. Там его картины показывать не разрешали, а в Горьком не разрешал обком. Тень его личности значила много, но его профессиональный авторитет был недостаточен. Потому что я знал, чего хотел, и оценивал, что получилось. Значительная часть ошибок была по неумению, а не из-за скромных условий создания картины. Тем не менее, выйдя вечером из монтажной, вдруг почувствовал — свободен. Он как будто камень с меня снял. Потом посмотрел его картины и понял, с кем говорил.
— У многих ваших картин очень мощная литературная первооснова. Но они далеки от первоисточника, потому что прежде всего — это вы. Почему именно эти произведение, почему Шоу, почему Флобер?
— Стараюсь приступать к работе над замыслами, имеющими длинную историю, о которых много думаю, возвращаюсь к ним. Отношения с Флобером очень длительные, с седьмого класса средней школы. Сидел дома один и слушал радиоверсию по роману Флобера «Мадам Бовари». Был потрясен услышанным.
— А роман вы знали?
— Нет. Это было детское впечатление, многое не понятно. Поразило, что женщина кончает жизнь самоубийством. Как это можно, как так? Что, у мамы, отца или моей сестры может быть какая-то еще жизнь, которую они могут бросить? Она принимает яд, невзирая на то, что у нее дочь. Запомнил Флобера, по этой реакции: человек может уйти, забыв о другом, вычеркнув. На следующий же день нашел этот роман и осторожненько прочел. И очень многие годы думал, как бы это все сделать. Не верил, что это возможно. Потом оказался первый раз за границей, меня выпустили на фестиваль. Шел по швейцарской улице, мимо в открытой машине проехала женщина. Большая, полная женщина, черноволосая, за рулем сидел мужчина небольшого росточка в серой рубашке. Машина проехала, и больше я ее не видел. Решил в тот момент: если я ее найду, то обязательно буду делать фильм. И можете себе представить — я ее нашел! Преподавательница лингвистики Гренобльского университета, мать двоих детей. Совсем не похожа на мадам Бовари, конечно. Изумленная моей просьбой, взволнованная, согласна сниматься. Только ведь не пропустят. Советская цензура иностранных актрис не терпит! Этого не было даже у Герасимова. Были пробиты все стены — и съемки разрешили, даже деньги получили. Каково было мое изумление, когда увидел ее сходящей по трапу — глаз не оторвать, чудо неземное. Почти сказка.
—Впервые почувствовала ваш интерес к актерам в «Молохе», в каждой картине есть очень яркие образы, но такое впечатление, что актеры вас мало интересуют…
—«Скорбное бесчувствие» — фильм, в котором почти все актеры, сильные и разнообразные характеры. В «Днях затмения» — два актера, это картина гораздо более сложная, чем игровая. Там много хроники. «Спаси и сохрани» — все профессиональные актеры, кроме Сессиль и одного молодого человека. Но она сама произведение искусства. Никакая актриса не смогла бы сделать то, что сделала она.
— Я не говорю о том, что не присутствуют имена, а о том, что вы впервые выдвинули актеров на передний план.
— Такая задача, это не есть некая программа.В некоторых картинах нужна была некая деликатность в актерском выражении, разные персонажи — разные сферы действия.
— «Молох» и «Телец» — первые два фильма из задуманной большой серии. Можно узнать, кто следующий герой?
— Задумано четыре картины. Две мы сделали. Героем третьей будет император Хирохито, он правил в Японии более 60 лет. Был во Второй мировой войне, вместе со всеми пережил атомную бомбардировку и в конце 80-х годов умер. Этот персонаж говорит сам за себя. Действие фильма будет разворачиваться в 1945 году, ему было 43 года всего, и американские войска заняли территорию Японии. Решается вопрос: судить его или не судить. Это другая сторона жизни в сравнении с другими героями. Герои предыдущие понесли всю меру наказания, всю кару Божью. Гитлер был вынужден покончить с собой, а Ленин умер от страшнейшей, тяжелейшей болезни. Сейчас мы видим человека, который совершил не меньше грехов, но не заслужил кары Божьей, прожил в почете до конца дней своих. И получил даже почетное, династическое имя. Но ведь Япония была страной, которая вошла в Тройственный союз. И в соответствии с поражением этого союза японский император должен был быть осужден и расстрелян. Коллизия понятна? Картина четвертая — по мотивам Гете и Томаса Манна. Завершающая страница. Действие происходит абстрактно, в наши дни, в Вене. В необыкновенно прекрасном, гармоничном, сытом городе. Никто никого не убивает, ничего такого не совершает, но тем не менее происходит очень тяжелая драма. Такой замысел. Поэтому очень трудно отвечать на вопросы по «Молоху» и «Тельцу» — это страницы одной книги, которая продолжает еще писаться. У меня была просьба к моим продюсерам — не выпускать эти фильмы, показать все четыре. Чтобы зрителю было понятно все. По объективным экономическим причинам это сделать невозможно. Тем не менее, весь художественный мир этого замысла окончательно может быть воссоздан, когда будут сняты все картины, каждая из них зрительно дополняет друг друга.
—В трех из них — совершенно конкретные, более того, «хрестоматийные» герои, через которых вы пытаетесь показать то, что вас волнует. На мой взгляд, это деградация личности, которая попадает во власть. Четвертый герой выпадает из этого ряда…
— Я понимаю ваш вопрос. Первое — на примере известных персонажей особенно видно — ничего вне человека нет. Второе — власть не от Бога. В этом расхожусь с православной церковью. Третье — хочу сказать, как велико значение характера для жизни человека. И четвертое — вне зависимости от того, чем занимается человек в жизни, у него все равно будет человеческая история. Именно на известных людях рельефно можно увидеть историю человеческой жизни. Предполагается, что существует такая грандиозная личность, как Гитлер, и предполагается, что существует такая грандиозная личность, как Ленин. Откуда мы знаем о них? Знаем результат их деятельности, а все поступки объясняются простыми мотивами. Любое решение глобального вопроса заключается не в результате глубокого изучения проблемы, а во вспышке характера. Многие решения, влияющие на нашу жизнь, приняты потому, что кто-то встал не с той ноги или чаем горячим обжегся, кто-то кого-то раздражал — заместитель или премьер-министр. Нет истории, есть человеческий характер. Мы должны к этому привыкнуть. Литература об этом говорит много десятилетий.
— Судя по вашим работам, вы человек, с одной стороны, уверенный в том, что делает, с другой — находитесь в постоянном поиске. Поэтому задумчиво невеселый?
— Немножечко ошибочное представление и обо мне, и о моих работах. В картинах не так все трагично. Много юмора всегда, солдатский юмор, но все же. Вы понимаете, «в великом знании — великая печаль». Теперь я и сложен по-другому.
— Вам сегодня легче работать?
— Непростой вопрос. Труднее, потому что вижу — очень много людей вокруг не работают. Мало создается. Тяжело быть в вакууме. Это не отсутствие конкуренции. В кино не может быть конкуренции, каждый делает что-то свое, все отличаются, не пересекаются. Но существует гнетущее в кинематографической среде настроение безработицы, невозможности создавать. В советское время в штате «Ленфильма» было 50 режиссеров, и большая часть из них была в работе. Понимаю, судьба человека в его же руках. Режиссеры должны быть более настойчивы и в социальном, и в экономическом поведении. Нельзя выставлять ультимативные, категорические требования, а понимать — в каком положении находятся продюсеры. Нельзя работать с теми продюсерами, которых ты не понимаешь, а многие режиссеры так поступают. Это большая проблема. Чувствую также и качественный вакуум вокруг себя. Качество, к которому наша группа приблизилась, результат упорнейшего труда. Мы делаем сейчас то, что не делают нигде в мире. С этой техникой, с этими образами, с таким качеством изображения. Конечно, есть люди, к которым я испытываю глубочайшее почтение — Кира Муратова, например. Грандиозная фигура, к которой я отношусь с почтением и любовью. Или Алексей Герман. Но это люди нашего поколения, а хорошего, серьезного уровня младше нас пока не вижу. Это меня беспокоит.
— Готовы к тому, чтобы собственную школу создавать?
— Нет. Убежден, учеников нужно иметь в том случае, если они тебя очень любят и понимают. Найти таких людей и сформировать такую группу невозможно. Сегодня в культуру приходят молодые люди, которые не видели моих картин, не знают меня. Их внимание полностью переключено на западную практику. Их не интересует ни Кира Муратова, ни я. Уверяю вас, в залах сейчас сидит то же поколение, что сидело и раньше. Но зритель очень меняется. Он становится лучше автора. Автору же очень трудно измениться. Иногда невозможно.
—То, что вы делаете сегодня, не месть системе изучения истории, которая вам была навязана в свое время?
— Что вы… Если бы я хотел свести счеты с этой системой, которая издевалась над нами всеми, уверяю, кинематографических средств столько, что камня на камне не осталось бы. Я знаю столько, а в документах еще столько, что никаких проблем с этим нет. Цензуры нет, никто за руку не схватит. Я этого не делаю, потому что еще не совсем понял, что это было за время.
— Раньше было сопротивление металла извне, это придавало силы к преодолению. Сегодня сопротивления больше, но другого качества. Откуда вы черпаете ваши силы?
— Во-первых, из физиологической любви к работе. Это черта моего внутреннего строения, не имеющая отношения к кино. Если бы я был человеком другой профессии, было бы также. Это потребность. А если таковая потребность существует, то нет другого выхода. Не хочу, чтобы повторялись ошибки, которые я совершил. Поскольку со мной рядом люди много лет, это дает возможность с оптимизмом смотреть вперед. И последнее — очень люблю технологию, профессию в ремесле. Из этих компонентов состоит моя стойкость и упорство. Это очень просто. Но на первое место надо поставить людей, которые со мной. Все остальное потом.