«Мудрість старших людей (…) полягає у відсутності в них бажання пояснювати дійсність та наявності вміння сприймати речі такими, як вони є, ні на що не нарікаючи і не заглиблюючись у безглузді запитання»
Наталка Сняданко, «Дідова історія».
В большинстве своем разброс между названием и вещью, даже несмотря на умеренное недоверие к навязанной фразеологии, со временем только растет и иногда заводит в тупик. Старшие люди — те знают, что есть лишь несколько важных вопросов и огромное множество историй. Все, кроме этих вопросов и историй, будет изъято и дискредитировано, а с рефлексий и спекуляций взимают слишком высокую таможенную пошлину, чтобы подобный промысел имел хоть какой-то смысл. Остается спрашивать и рассказывать. «Старий засцяний пияцюра» Грабал, например, знал, как, доверяя этому постулату, делать литературу. Мудрость вообще, а в том числе и мудрость письма, по-видимому, состоит в селекции вопросов, наиболее точным ответом на каждый из которых будет история, или, иначе говоря, попутное пересечение единичного бытия и следов бытия других людей.
С момента выхода «Колекції пристрастей» (в псевдобестселлеровской серии «Піраміди», в каком-нибудь другом месте способной претендовать на эдакий subway fiction, литературу для чтения в метро, да вот только украинские транспортные реалии не больно способствуют развитию такого жанра) над Натальей Сняданко неотрывно витала тень автора «Польових досліджень…» — настырные поиски феномена «анти-Забужко», которые еще, пожалуй, дождутся своего психоаналитического толкования, здесь определенно оставили свой след. Теперь нужно признать, что прав был Тарас Прохасько, совсем недавно в аннотации к ее последней книге «Сезонний розпродаж блондинок» написавший о «не известной ранее в украинской литературе территории», которую автор открыла своим первым романом и единственной обитательницей которой остается по сей день. (Ре)конкиста на самом деле оказалась робинзонадой: предполагаемое «анти-письмо» «Колекції пристрастей» было чертежом карты абсолютно отдельного архипелага, откуда лишь иногда отправляются агенты на довольно туманно обозначенную территорию украинского «феминистического постмодерна». Кажется, появление «Сезонного розпродажу блондинок» было необходимо, чтобы наконец к этому суверенитету начали относиться с уважением.
Карта, вычерчиваемая Сняданко, управляема принципом расчетливой условности, — так работают опытные картографы, никакой тебе излишней рельефности, «судоми й сурми», достаточно изолинии и соответствующего оттенка. Так было в романе, а теперь, в «Сезонному розпродажі…», это доведено до еще большей пунктуальности. Шесть очень разных рассказов, нанизанных на меридиан пластичного, но сдержанного письма.
Мучительное врастание «я» в мир, эти ордалии «жіночого письма», кажется, определенным образом мешают видению, заменяя это по сути метафизическое чутье (Анна Арендт, скажем, пишет об истине как о том, что в традиции метафизики представляется с помощью именно визуальной метафоры) прикосновением, слухом, перистальтикой. Видение требует оптического расстояния, а последнее — умения согласовывать ангажирование и отречение; со временем оно засыпает протяжения и шурфы тела, накапливается — это что-то, эта сыпучая мудрость, этот неожиданно плодородный шлам, осадок ежечасного переживания недосягаемости. Сама Сняданко в одном из интервью сбросила на составителей книги заслугу или вину в том, что «Сезонний розпродаж…» начинается рассказом «Дідова історія». Кажется, такое размещение — просто гениальный ход: рассказ-интро является дешифратором, эдакой машиной «Енігма» для остальных текстов — на первый взгляд совсем отстранен от них, он тайно, как будто за спиной героев и самого рассказчика, передает интерпретационную отмычку. Так, дед, бывший остарбайтер, перекладывает на внучку миссию посетить места, оставившие в его жизни вкус недосягаемости и летучего обещания, данного, а потом забытого бытием: бывшая хозяйка-немка — «добрая вдова», конюшня, большой двор, церковь, не важно что — все оно является «мнемотекстом», письмом памяти, хотя и переписываемым, но только лишь из-за притяжения и колебания внутренней грамматики, ничего более. «Дідо» вооружает свою внучку такой мнемонической картой, которая не подвергается временным сдвигам реальности: «сідаєш на поїзд, їдеш до села Вулькав, чи як воно там у них називається, виходиш біля крайньої хати…». Так было в сороковых, так должно быть и теперь. Если искать метафору дистанции — так вот она, в этом отстранении от болезненной (ордалической?) данности настоящего; дед использует ее как способ конфигурировать собственную историю, постоянно добавляя какие-то новые детали или изменяя старые, а рассказчица Сняданко — как способ находиться в одно и то же время в центре событий и в стороне, а затем — как возможность иронизировать. Текстовое «я» в «Сезонному розпродажі…» вовсе не считается типичным для так называемой «женской прозы», оно почти бестелесно; это свидетель и рассказчик, глаз и язык, свободные от компрометирующей и ненужной эмпирии тела. Репортер, сосланный в самые горячие точки гротескной экзистенциальной войны, не имеет права на судорожную сверку, на рефлекс вместо рефлексии. Full control и улыбка в уголке губ.
Ведь репортер — эдакий микродемиург эпохи тотальной информированности, заслоняющий своим объективом и диктофоном чрезмерную фактурность креста и меча, с которыми отправлялись в мир жители цивилизованной Европы в нецивилизованные времена. Героиня Сняданко приезжает в Варшаву на семинар «Школи Феміністичної Медитації Трансцендентальної» именно как газетный репортер («Варшавські медитації»), затем репортаж как метафора так или иначе дистанцированного письма приобретает признаки дословности. Мистифицируя собственную тождественность, рассказчица в роли (опять же деметафоризированного) агента, сосланного в состояние «агрессивного феминизма», разоблачает мистификацию внешнюю: варшавский семинар (подтвердились наихудшие подозрения) все-таки оказался прикрытием для порнобизнеса, торговли женщинами или и еще кто знает чего. Противоположное поле повествования заполнено «фрагментами любовного дискурсу» — он чуть ли не впервые появляется у Сняданко, но подчеркнуто взят в кавычки (это отрывки писем инструкторши семинара и ее любовника), и в этом ничем не отличается от так же закавыченных «інструктажів» по трансцендентальной медитации с феминистическим уклоном. Все предстает в дозированной условности, как эталоны веса, все взвешивается на лабораторных весах. Преднамеренный схематизм здесь представляется чем-то близким к инициационному «відруху» — через сверхконцентрацию идеологии окончательно освободить повествование от идеологического обертона. И если раньше автор испытывала потребность в жестах дистанцирования от феминистических образцов («чтобы никому не дать оснований обвинить меня в спекулятивном феминизме», — говорит она), то теперь, после этого публичного сведения счетов с идеологией, можно просто рассказывать, давая начало историям и следя за их разветвленным течением.
Впрочем, титульный рассказ («Сезонний розпродаж блондинок») может показаться определенным злоупотреблением достигнутой таким образом свободой: «подружні стосунки» собак кажутся более «людськими», чем собственно человеческие, в которых женщина окончательно овеществлена, превращена в товар с определенным качеством и сроком использования. Несколько запоздалый танец на руинах феминистических клише — не правда ли? Ирония как триумф летучего самосознания повествования здесь сгущается в более тяжелую материю гротеска, но не смертоносного, объединенного не столько с мутными водами абсурда, сколько с текучим карнавалом, игрой в смену ролей, лукаво-добродушной забавой, когда позволяешь другому ненадолго ощутить себя победителем.
Истории рождаются в произвольном месте. Скажем, таблица на кладбищенском надгробии становится эдаким «гіперлінком», открывающим виртуальный сюжет («Обов’язки професійного ангелолога»), — так работает сознание, завершившее идеологическую войну триумфальной ничьей, преодолевшее демонов абстракции и теперь способное видеть роскошную дословность воображаемого. Всего лишь несколько вопросов и множество историй — так, кажется, мы очертили окончательную картотеку единичного бытия? К тому же в течение странствований во времени и пространстве вопросов становится все меньше, а историй — все больше; сознание опытного путешественника раскрыто настежь, как верхняя комната, но эта настежность — не напрасное заглатывание расстояния, а задержка в себе лишь наиболее летучих, но вместе с тем наиболее крепких структур. Да-да, рассказчица Сняданко — еще со времени «Колекції пристрастей» — почти все время в путешествиях (Германия, Варшава, Крым и даже прогулка по кладбищу — уже путешествие, как когда-то заметил классик), она как будто воюет с собственными демонами, с предубеждениями и частной мифологией, она уже достаточно свободна от них, чтобы начать заметки, достаточно иронична и самоиронична, чтобы не верить в невозможность в любое мгновение что-то дописать и переписать. «Сезонний розпродаж блондинок» — кажется, эдакая летная карта, пунктиры маршрутов, пробы сторон света. Можно отправляться — нам же остается дожидаться репортажа.
Наталка Сняданко. Сезонний розпродаж блондинок. — Івано-Франківськ: Лілея-НВ, 2005. 160 с