«Писатель-летчик» — через дефис, а не через запятую. Так пишут только об одном человеке — Антуане де Сент-Экзюпери. Не о Ромене Гари. Не о Джозефе Хеллере. Хотя они тоже давали повод. Но ни один, ни другой не стали легендой. В лучшем случае мистификацией — Гари. Или воплощением абсурда — Хеллер. Причем писатели из них куда более добротные, чем из Экзюпери.
История литературы сурова: она прямо укажет вам, что Сент-Экс жил ради одного-единственного очень небольшого текста — «Маленького принца». Маловато для легенды. Но Экзюпери ею стал. И остается — несмотря на то, что было определено сначала место его гибели, а теперь вот и истребитель нашелся — тот самый, который его отправил в последний путь.
О, если бы Хорст Рипперт знал тогда, 31 июля 1944 года, когда дал очередь по французскому самолету-разведчику, кто сидит за штурвалом! Тогда для него это была одна из его 28 побед. Не Хартманн, конечно, и даже не Покрышкин — но вполне достаточно для звания аса. И это в какие-то 24 года. Экзюпери в этот момент было уже 44. Преклонный возраст для летчика. Мог бы уже не летать. Сидел бы и дальше в Нью-Йорке, писал книги. А небо предоставил мальчишкам, которые эти книги глотали и больше ни о чем уже не могли мечтать, кроме неба. Таким, как Хорст Риппер. Воплощенный абсурд войны — убить того, кому поклонялся, того, кто собственными творческими усилиями привел тебя сюда, в эту точку, в которой ты спустил курок. А разве тебе не говорили, что, стреляя в другого, ты убиваешь себя?
Когда Рипперт сбил Экзюпери, он еще не знал о едва не единственной признанной высоколобыми критиками книге Сент-Экса. Он был для него автором «Ночного полета», «Южного почтового», «Планеты людей». Он не знал еще о «Военном летчике». Как и о «Письме заложнику». И самое главное — о «Маленьком принце». Он узнает о них позже. Достаточно для суицида. Но Рипперт — летчик, воспитанный на «Ночном полете». Такие не накладывают на себя руки. Они живут, сколько отмеряно, — в своем личном аду.
Экзюпери воспитывали иезуиты, Парижская академия изящных искусств и пустыня. Подчеркните нужное. Он не стал архитектором. И, как это почему-то нередко случается с воспитанниками иезуитских школ, оказался убежденным атеистом. Нет, даже горше того — гуманистом. Как заклинание твердить перед лицом разливающегося по миру ужаса: «Уважение к человеку! Уважение к человеку!» Как наивно и неуместно — что тогда, когда это было написано, что теперь. Последний отголосок эпохи, под которой подвела черту Первая мировая и оружие массового поражения. Последний всплеск средневековья в образе странствующего рыцаря — летчика-одиночки, завоевателя обетованного неба.
То, к чему остаются глухи критики, но что неизменно подкупает мальчишек, — все человекомерно. Даже смерть. Скупая романтика ранних авиаторов, героизм, которому находятся понятные, не притянутые за уши, лишенные медного звона оправдания. Настоящие мужчины — они у Экзюпери всегда могучи, смелы и свободны. Они могут испугаться, ошибиться, но не могут оказаться ни трусами, ни подлецами. «Таких не берут в космонавты». «Трус не играет в хоккей». Он мог произнести это без иронии. И не показаться при этом ни смешным, ни глупым.
Его герои живут ради приключения и подвига. Да, они отправляются в ночной полет для того, чтобы их возлюбленная авиация победила в «транспортной войне» железную дорогу и флот. Но за этим вполне рациональным обоснованием различимы совсем другие мотивы, которые на поверку оказываются ничуть не менее значимыми. Его летчики ныряют в темное небо ради того, чтобы раздвигать широкими плечами тучи и отталкивать мистическую Неизвестность прочь за горизонт, оставляя на земле, словно в иной жизни, тихие, уютные квартирки и податливые тела нежных подруг. Это придает особую остроту Настоящей Жизни, которая начинается там, где заканчивается взлетная полоса, и это необходимый элемент настоящего героизма — всякий раз безжалостно разрывать эти путы.
Таково воспитание пустыней. Оно заставляет остро чувствовать связь с незримым другим — с другом, врагом, далекой родиной, целой планетой людей, изо всех сил избегая всего, что сдерживает и лишает воли к подвигу. Безбожная религиозность — испытывать восхищение творением и болезненную, отчаянную отягощенность телом. «Человек и смерть» в книгах Экзюпери легко прочитывается как «человек и бессмертие». И ни слова о Боге. Достаточно пустыни. А разве пророки и Сам отправлялись туда за чем-то другим?
Самолет, чьи обломки были найдены в Средиземном море неподалеку от Марселя, действительно был тем самым, на котором Сент-Экс совершал свой последний полет. На выловленном ранее браслете выгравированы имена Экзюпери и Консуэло — его любимой. Но это все не в счет. Как и депрессия немецкого истребителя, ставшая лакомым кусочком для таблоидов. Потому что Экзюпери следует искать не в морской пучине, куда его, приняв за моряка, отправила гадалка незадолго до гибели. А там, куда он сам отправлял своих героев, — в белом небе, этом «преддверии рая для летчиков». Мы в плену у «Маленького принца». А значит, Экзюпери не мог покинуть эту планету иначе, как улетев ввысь, сбросив наконец с себя все, что его отягощало, — ревущую машину, любовь к маленькой фурии, саму плоть.
«Я спасаю их от страха». Этих пилотов, отправляющихся на фанерных самолетиках в ночные полеты через океаны и пустыни. Этих мальчишек, которые станут героями, не успев расстаться с детством. Целую Планету людей. От страха перед черной пустотой. Перед одиночеством. Перед неопределенностью. Добровольная жертва последних донкихотов. Спасти от страха. Литературная критика этого не оценит. Но этого вполне достаточно, чтобы создать легенду, которая переживет археологические находки, признания участников событий и любые доводы рассудка. Человек слаб. Все, что ему остается, — быть смелым.