Таковы были сквозные темы беседы-исповеди актера Валерия Ивченко с теми, кто пришел на его творческий вечер в Молодой театр. «Во дни печальные Великого Поста», как называл их любимый актером русский поэт, есть момент, когда печаль сменяется радостной надеждой. Это богородичный праздник Благовещенья. Именно в такой день Валерий Ивченко вышел на киевскую сцену, чтобы первый дар благодарения принести своему творческому отцу, другу и наставнику, режиссеру Владимиру Николаевичу Оглоблину. Аура светлого праздника и присутствие в зале учителя определили тональность вечера, столь непохожего на встречу популярного актера со зрителями.
На подмостки вышел из зала совсем не парадно одетый немолодой человек, которого в толпе мы едва ли отличили бы от утомленного тяготами жизни интеллигентного прохожего. Он по-доброму смущенно улыбнулся и сразу стал говорить о главном - без пафоса, просто, размышляя вслух о том, что волнует его самого и каждого из нас. В его манере общения с аудиторией превалировали строгая серьезность и чувство меры. Нужный тон и атмосфера особой доверительности возникали словно сами собой, рождаемые благоговейным трепетом оратора перед всем подлинным, великим, сокровенным.
Отец, отчизна, отчий дом - эти слова не стояли рядом, а два последних и вовсе не были произнесены. Но сам контекст разговора так или иначе подразумевал возможные вопросы, на которые не так легко было бы ответить впрямую, не сфальшивив и не задев чувствительные струны в душах присутствующих. Он, украинский актер, начинавший в Харькове, затем сменивший театральную полустолицу на провинциальный Николаев, чтобы быть рядом с учителем, наконец, в паре с ним, казалось бы, прочно обосновавшийся в труппе франковцев, на пике удачливой карьеры встал перед выбором, изменившим всю его дальнейшую судьбу. Он уехал «к Товстоногову», не зная и не подозревая, что пересекает не существовавшую тогда границу. Уехал, чтобы играть, получать новые роли, утверждать себя как партнер лучших мастеров советской сцены. Теперь он все те роли уже сыграл и приезжает в бывший родной город как мимолетный гость из ближнего зарубежья.
Испытавший свои силы и достигнувший зрелости таланта петербуржец Валерий Ивченко подошел к жизненному рубежу, когда хочется уйти от «жизни мышьей беготни», услышать иные голоса, вобрав в себя тишину, сотворить молитву и открыть за шумом времени величавый покой вечности. Чтобы понять, как быть и как жить дальше, он обратился к Пушкину. Его Пушкин, о котором он захотел нам рассказать, столь же далек от привычного хрестоматийного образа, как и Пушкин, которого назвала своим Марина Цветаева.
В этом уникальном человеке и гениальном творце, что ни возьми - все загадка и тайна. Валерий начал с неразрешенного вопроса о «маленьких трагедиях». Театр до сих пор не находит к ним ключ, хотя все здесь совершенно по форме и непостижимо по бездонной глубине мысли. Искусство и художник, человеческий закон и каприз божественного выбора, гений и злодейство. Актер на наших глазах перевоплощался то в Сальери, то в Моцарта, словно пробуя, как можно озвучить тот или иной стих. Он думал и приглашал нас думать вместе с пушкинскими героями, а за этими раздумьями угадывался его собственный опыт работы над создаваемыми сценическими образами, путь вживания в каждое слово, мучительного поиска смысла, который приведет к верной интонации, жесту, позе...
Удивительное ощущение возникло в зале, когда Валерий стал говорить о Пушкине осени 1830 года, знаменитой болдинской осени, когда в короткий период было создано столько шедевров! Это были слова о живом человеке, любящем, сомневающемся, по-прежнему пылком и неудержимом, по-новому мудром и бесстрашном.
Я вспомнила, слушая Валерия, как отреагировал на информацию о дуэли и смерти Пушкина мой шестилетний внук. К тому времени у него тоже уже был свой Пушкин - автор «Золотого петушка» и других любимых сказок. Как и все дети, он переживал по-своему то, что узнал, и ждал момента высказать свои чувства. Когда мы зашли в гости к одной моей коллеге, он тут же заговорщицки предложил: «Марина, давай скажем тете Тамаре, что Пушкина убили!» Все, что касается Пушкина, Валерия Ивченко задевает так же непосредственно, как воспринимает мир еще не научившийся отделять барьером забвения прошедшее от настоящего ребенок.
В вечер встречи с актером мы стали свидетелями рождения нового жанра. В сценарии вечера продуманность сочеталась с непринужденной импровизацией, органически соединились художественное слово, актерский показ, театральная эссеистика, проповедь и исповедь. Ивченко говорил о болезненном состоянии современного театра, отражающем болезни самой нашей жизни. Он говорил, что театр будущего должен быть духовным, пронизанным библейским сознанием - и сам же явил нам пример такого театра. При этом в его моноспектакле не было никакой нарочитой демонстрации актерского мастерства, не было и актерства, понимаемого как искрометно непринужденный стиль поведения. Человек с большим жизненным опытом, богатым внутренним миром и отзывчивой душой имел мужество выступить со сцены без скрывающей подлинный лик профессиональной маски.
А под конец мы все же немного узнали, что сегодня играет Ивченко в знаменитом театре имени Г.Товстоногова. Он рассказал о новой работе - роли Епиходова в чеховском «Вишневом саду». Как учил его с первых шагов режиссер и друг Владимир Оглоблин, в этом герое он прежде всего искал человека - напористо-грубого и мечтающего о подлинной любви, входящего силой туда, куда не пускают с почетом, предъявляющего жизни свои счета с таким же чувством оскорбленной правоты, с каким бросал вызов Небу пушкинский Сальери.
Давно, в самом начале пути, актер Валерий Ивченко нашел своего режиссера, который стал его духовным отцом. А любовь к отцу земному приоткрывает нам, детям Божьим, завесу сокровенной тайны, которая заключена в словах главной христианской молитвы: «Отче наш, иже еси на небеси...»