Орхан Памук |
Писать о Нобелевских лауреатах — дело неблагодарное. Это мне известно уже целых десять лет. Литературного Нобеля всегда сопровождает атмосфера тотальной журналистской подозрительности. Речь идет прежде всего о политической конъюнктуре, которую намеревались найти в лауреатстве Э.Елинек, Г.Пинтера и даже Богу духа виноватого Дж.М.Кутзее. Люди пытаются найти второе дно там, где его зачастую нет. Длительное время лично я тоже был поражен этой манией. Честно признаюсь, после некоторого момента, примерно со времени награждения Гюнтера Грасса, меня вполне начали устраивать литературные нобелианты. То ли в самой премии что-то изменилось, то ли я постарел.
Нынешнее лауреатство турецкого писателя Орхана Памука — 104-е по счету вообще и шестое в ХХІ веке — стало лично для меня чем-то вроде подарка. Ровно полтора года назад с легкой руки Андрея Куркова мне посчастливилось познакомиться с ним. Более того, мы провели четырехчасовую беседу, воплотившуюся в огромное интервью для «ЗН» (№25, 2004). Но самым главным был мой детский восторг от встречи с человеком, написавшим такой интересный, сложный и интимный роман, как «Черная книга». В конце нашей дневной прогулки по Киеву я поблагодарил за знакомство и сказал Орхану следующее: «Не сомневаюсь, что вскоре вы получите Нобеля». Писатель засмеялся и, как и положено скромным людям, отшутился домашней заготовкой: «Для Нобеля я слишком молод. Придется еще лет 20 подождать...»
Оказалось, что ждать высочайшего мирового признания ему пришлось недолго: через каких-то полтора года награда нашла героя. Присуждение Нобеля сделало пятидесятичетырехлетнего Памука одним из самых молодых лауреатов премии и первым турецким писателем, который удостоился такой чести. Казалось, Редьярду Киплингу и Альберу Камю до Армагеддона суждено было остаться вечно молодыми нобелиантами. Похоже, Нобелевский комитет или отказался от обычной геронтофилии, или всерьез начал переосмысление собственных принципов. И, возможно, в скором времени премия для сорокалетних писателей станет таким же обычным делом, как и Нобель для украинца. Хотя, возможно, Памуку с этим просто повезло: раз в сорок лет происходит чудо.
Конечно, этот вердикт можно было бы объяснить простой политической конъюнктурой момента. Ведь в памяти еще свежи воспоминания о недавнем показательном суде над писателем, позволившим себе невиданную для Турции смелость: говорить вслух об исторической вине турок за геноцид перед курдами и армянами. В националистических кругах Турции за Памуком давно закрепилось реноме «врага народа» и «агента чужих влияний», который упрямо выносит неудобный мусор из дома, отваживается говорить о вещах мучительных и обидных. По мнению писателя, без признания вины невозможно дальнейшее движение Турции в Европу, начатое в начале прошлого века Кемалем Ататюрком.
С другой стороны, турки должны бы гордиться тем, что смельчаком, решившим взять на себя нелегкую миссию правдоруба, оказывается талантливейший на этот момент турецкий писатель всех времен. Думаю, если бы этим занялся, скажем, писатель второго плана, тема исторической вины просто бы не прозвучала столь убедительно. Именно величайшие таланты берут на себя абсолютно идеалистические и утопические задачи, отнюдь не приносящие деньги и популярность. Наоборот — только создающие много проблем человеческого характера. Не слишком приятно, наверное, Памуку, гуляя по старым улицам боготворимого им Стамбула, ловить преисполненные ненависти взгляды соотечественников. Что ж, общество, а особенно общество переходное, не всегда успевает за своими гениями.
Именно родной Стамбул — город на перекрестке восточной и западной цивилизации с причудливым переплетением культур — Памук избрал главной темой своего творчества. Не зря и формулировка в этот раз кажется просто удивительной: «за изобретение новых символов столкновения и переплетения культур в ходе поисков меланхолической души его родного города». Причем этого города Памуку на самом деле хватает на все. С джойсовской подробностью он описывает внутреннюю его структуру, ведя непрямой диалог с «Улисом», от которого он отталкивается в «Черной книге». Писателя часто называют турецким Умберто Эко, впрочем уже сегодня это сравнение не выдерживает критики: Памук идет дальше итальянского постмодерниста, поднимая, как по мне, намного более серьезные проблемы. Сугубо детективная подкладка в романах Памука не кажется чем-то самодовлеющим. За ней просматриваются сложные человеческие ситуации и тонкие психологические нюансы. Его интелектуализм не является показным, а в иронии нет всевластного постмодернистского налета. Если Эко — эдакий конструктор-демиург своего прозаического мира, то Памук — его активный соучастник. Если Эко пишет «о чем-то», то Памук пишет «что-то через себя».
Памук подчеркивает, что самое большое влияние на его творчество оказали русские классики ХІХ века Ф.Достоевский и Л.Толстой. Сложно, впрочем, найти прозаика, на которого бы они не повлияли прежде всего как моральные авторитеты. Если не входить в литературоведческие дебри, то идеологически Памуку ближе всего Х.Л.Борхес. Прежде всего как рассказчик удивительных историй. С той только разницей, что Памук по-восточному теплее и менее рациональный. Мистический рационализм Борхеса находит у него свое развитие: Памук обогащает его восточной эпической традицией и оригинальным мировоззрением человека, находящегося на пересечении цивилизаций и относящимся к каждой из них. Возможно, своего Нобеля писателю следует разделить не только с неблагодарными земляками (некоторые из них даже протестуют против этого почетного отличия), но и с Борхесом, который в свое время ее так и не получил.
Однако не только Нобель в этом году порадовал сюрпризом, но и Букеровская премия, которая присуждается лучшему англоязычному роману года. Букеровка до сих пор не была замечена в каких-либо политических скандалах, и премией идеологической ее назвать сложно. Тем не менее особенностью последних лет было очевидное нежелание жюри награждать фаворитов шорт-письма. В этот раз жюри не стало нарушать традицию, и удостоило премии «темную лошадку» — отличие получил роман «Наследство утраченного» 35-летней индуски Киран Десаи, дочери известной писательницы Аниты Десаи, трижды номинировавшейся на эту почетную награду, но ни разу ее не получившей. Взамен повезло ее дочери, посвятившей свой роман менее успешной матери. Кстати, именно Киран оказалась самой молодой писательницей—лауреатом Букера.
В отличие от Нобеля, который, несмотря на свои недостатки, вводит писателей в ранг бессмертных миллионеров, полученный Букер является прежде всего отличием, содействующим чрезвычайно удачному продвижению автора на мировых книжных рынках. Это литературный знак качества, в сотни раз увеличивающий тираж и количество переводов на иностранные языки. Награда для Десаи, которая, кроме премии, получила весьма благоприятные отзывы легендарного Салмана Рушди, является только мгновенным стартом, уже включившим печатные станки.
При этом украинцам своего первого литературного Нобеля, похоже, придется подождать. Надеюсь, не так долго, как «Вашингтона з новим і праведним законом». (Хотя я сильно сомневаюсь, что мы на самом деле его уже дождались.) Все украинские шансы тают с очередным разочарованием мира в наших преобразованиях. Хоть какие-нибудь украинские шансы возможны только при условии литературного прорыва на Запад. А его — массированного и хорошо организованного — нет. И переводов на языки всего мира, кроме незначительных исключений, как не было, так и нет. Но мы все равно ждем, повторяя время от времени как мантру: «Гениальный Шевчук!», «Непревзойденная Костенко!». И нам от этого становится легче. Хорошо, что хоть Букер нам по определению не светит. Его и ждать не будем. Что ж, остается радоваться успеху Орхана Памука и следовать его примеру.