Как только в книжных магазинах появилось «Внеклассное чтение», в продвинутой читательской среде сразу же возникла ползучая дискуссия: в состоянии ли украинская литература родить собственного Б.Акунина?
Агрессия спора принадлежит критике «неполноценного» направления: дескать, хуторянские укрписатели просто не способны писать на уровне Б.Акунина. Некорректность такого дискурса стоит проиллюстрировать контрвопросом: а возможен ли русский Мураками?
На майской Варшавской книжной ярмарке поляки громко, наравне с новинками Толкиена и Ладлема, презентовали очередной том Б.Акунина. Самая тиражная газета Rzeczpospolita по этому поводу специально поместила развернутое эссе о «феномене Фандорина»: «Здесь сосредоточена тоска россиян по нормальной жизни, мечта о стране с мудрыми руководителями, честными чиновниками и эффективной полицией».
Следовательно, тоска по «порядку». На первый взгляд — мечта об идеальном социальном устройстве. Но попытайтесь отыскать в этой иерархии «Я» — вот оно: винтик, «правильно» подогнанный к другим винтикам чиновником, «честность» которого сертифицирована Бого-отцом, и им же безальтернативно-верно определен весь образ жизни «подданных». Классическая имперская структура — британская, российская, испанская. Структура, зафиксированная в коллективной памяти то ли под лозунгом «За царя и отечество!», то ли «За Сталина! За Родину!» и даже — «Под мудрым руководством Генерального секретаря... Леонида Ильича Брежнева».
Все это — семиотические клише общества «фортепианных клавишей» (выражение Достоевского). И в этом контексте Б.Акунин — спиритический сеанс вызывания духа имперской ментальности. И притом не единичный: уже после его триумфа по тому же литературному подиуму эффектно продефилировал «Укус ангела» П.Крусанова; целое портфолио литнаград собрала повесть-сериал Хольма ван Зайчика («Дело скупого варвара», «Дело незалежных дервишей», «Дело о полку Игореве»); нынешний хит российского литпроцесса — «Господин Гексоген» А.Проханова. Диагноз: ностальгия по Империи.
Тут и кроется первая невозможность украинского Б.Акунина: незачем ностальгировать. «Бромовость» отечественной истории именно и вызвана ментальным невосприятием имперских правил игры. Почему Сагайдачный отказался штурмовать беззащитную Москву? Почему Хмельницкий точно так же «подарил жизни» Варшаве? Почему Выговский, сокрушив под Конотопом всю военную мощь Московского царства, не пошел дальше этнических границ Украины? Почему вообще нашим знаком является интенсивный Казак Мамай, а не экстенсивный Егорий-змееборец?
Без глубинных экскурсов невозможно понять сегодняшние общественные реакции, временами удивительным образом отличающиеся от реакций российского социума, хотя внешние социально-политические реалии в соседних странах кажутся чуть ли не тождественными. В экстравагантной книге «Государственность Украины: истоки и перспективы» (К.: Ваклер, 1999) С.Удовик анализирует украинское «маємо те, що маємо» в координатах концептуальных представлений структурного психоанализа. Автор считает, что Украина (как и Россия) до сих пор задерживается на 1-м регистре психоаналитического поля, характеризующегося личностями с реальным восприятием мира, которые образовывают патриархальное общество, живущее «по понятиям» и имеющее коллективную собственность как основу экономики. Причем Украина находится в этой плоскости насильно: сначала в XVIII—XIX веках была грубо попрана государственность, введено крепостничество и интегрирована в империю местная элита, а в ХХ — уничтожены «так называемые кулаки — сформированный в Украине слой 2-го регистра психоаналитического поля, — этой своей победой Сталин гордился больше, нежели победами во время Гражданской войны».
«Народ 1-го регистра» описан — со всей жуткой готической витальностью — в романе «Кысь» Т.Толстой. Украинские мутанты «1-го регистра» — в «Щоденному жезлі» Е.Пашковского. Почувствуйте, как говорится, разницу: «голубчики» Толстой способны создать империю, «ослимачені душі» Пашковского — разве что быть прапорщиками-завскладами чужой империи.
А к чему здесь «Кысь» — и сюжетный, и тональный антипод
Б.Акунина? Но такой ли уж и антипод? Может, аверс и реверс? Модный московский критик Лев Пирогов представляет, на мой взгляд, вполне логический прогноз: «Скоро Фандорин-сан, благополучно миновав сталинское горнило, осядет участковым инспектором в уютном колхозе, и начнутся «старые песни о главном». Не успел спрогнозировать, как госпожа Толстая озвучила сенсацию: мы с
Б.Акуниным будем писать в соавторстве. Пока что «Сибирский цирюльник» и «Брат-2» — это «два в одном» (сага о Фандорине плюс «Кысь»), зато вскорости будем иметь «новую формулу».
Впрочем, «старые песни о главном» звенят уже в «Азазеле». Точка проекции событий и рефлексий выбрана в самом что ни на есть сердце общества социальных инфантилов, которые не знают цену жизни. Этими глазами настоящие герои — «такие молодые, в расцвете сил и преданности Родине» (А.Курков). Герои глазами Н.Островского и А.Платонова (снова мнимый парадокс) — «кто не с нами, тот против нас». События разворачиваются на большой шахматной доске, значительную часть которой занимает Россия. «Черные» начинают авантюру, но — не выигрывают. Поскольку «белые» если и не изобретают телефон, «ремингтон», бронежилет (корсет «Лорд Байрон») и дактилоскопию, то, по крайней мере, придают всем этим полезностям единственный в мире шанс для стопроцентной самореализации. Ни одного международного взгляда снизу вверх. Наоборот: представители иных наций — полуидиоты (заметили акцентированный парафраз «Если в кране нет воды...»?) Само собой, как говорил яркий философ Константин Леонтьев, «Россия должна править бесстыдно».
«Глянцевое» письмо Б.Акунина — поэтизация здоровой имперскости, своеобразные моральные стимуляторы для «новых русских»: как Дюма можно считать «учебником» куртуазности, так прозу
Б.Акунина — «учебной лектурой» по геополитическому самоуважению. А модное позиционирование в глобальных координатах для россиян ныне — евроазиатство, ярким и привлекательным «промоушном» которого и является фандоринский сериал. Евроазиатство как парафилософская дефиниция «загадочной русской души». То есть капелька консервативного индивидуализма (Холмс, Пуаро) нам не помешает, но сакральную тайну «службы государевой» — не трогай. Посему европейский выбор — Азазель — нам не нужен. «Порядок» — превыше всего.
А теперь сопоставим все это с парадигмой украинской ментальности. В Украине «матерью порядка» всегда была известно кто. Культ самодостаточной индивидуальной силы детонировал автаркийность древнерусских князей и повлек за собой распад квазиимперских реформ Хмельницкого. Наша Сечь — тот же американский Дикий Запад, ставший ферментом общества равных возможностей (у нас — не стал: читайте у Винниченко о «броме»). Разин и Пугачев под знаменами «самозванцев» старались изменить не тип власти, а «плохого» властелина. Махно же рассматривал власть как вечевую делегацию функций (кажется, и нынешние парламентские дискуссии по поводу адекватности Украины президентской или парламентской форме правления — эхо давнего ментального конфликта).
Пик Российской империи породил пиковую литературу — действительно золотой ХІХ век. Б.Акунин — это Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Лесков и Чехов в одном флаконе. Аристократический микс, «вставивший» россиян-«голубчиков» на красивые галлюцинации: «небритый, но во фраке» (М.Булгаков). Провозглашенное в «Кыси» «восстановление Светлого Прошлого» (включая и классическую литературу, за что академическое литературоведение должно было бы молиться на Чхартишвили) идет полным ходом. На российском престоле — петербургский аристократ кисти Кипренского, правительство возглавляет типаж Кустодиева, в топ-массовке — персонажи Сурикова, Репина, Маковского и Верещагина; телевизионные интерьеры и столичные фасады — сплошные аллюзии на Фаберже, Мартоса, Борисова-Мусатова; нам даже одолжили «типичного аристократа» — телеведущего с бабочкой.
Словом — Б.Акунин «сиять заставил заново» действительно привлекательную поверхность аристократической империи. В Украине же не было империи (киевские декорации ХІХ столетия — лишь компилятивные рефлексии на петербургско-московский блеск), не было аристократии (точнее, вся она реализовывалась в Москве—Петербурге, относясь к Украине как к «даче»), не было аристократической литературы — откуда же возьмется ностальгия? Это — вторая невозможность украинского Б.Акунина.
К тому же феномен Б.Акунина трудно представить в начале
90-х. Тогда классическая литература в России была точно так же не модна, как в Украине не модна собственная классика и по сей день. Тем не менее российская властная элита никогда не страдала от недостатка стратегического мышления — на государственном уровне задумали возвратить в товарооборот огромный массив текстов столетней выдержки. Решено было стимулировать не отдельные идеи издателей, а появление конкурентного ассортимента. Через хорошо финансированную Федеральную программу поддержки книгоиздания России запускали не единичные издания, а целые серии. В российском классификаторе продукции появилась налоговая льгота на выпуск классики. Соросовский мегапроект «Пушкинская библиотека» наполнил книжные магазины целевыми деньгами — под тендерную закупку классики. Весной в этом году обнародован отчет Министерства печати РФ, где указано, что переиздание классической литературы «стало делом прибыльным и перспективным», а Пушкин, Гоголь, Достоевский и иже с ними — «коммерческими авторами». То есть — брэндами.
Так что господину Чхартишвили было с чем работать, ведь стилизация — это процесс актуализации прошлых брэндов в злободневном мейнстриме. И он все хорошенько просчитал. То, что классику снова начали покупать (не функциональные книжечки из «Школьных библиотек», а презентативно изданные тома), еще не означает, что ее так же массово взялись перечитывать. «Образовывается средний класс, который нуждается в своей собственной развлекательной литературе, — говорил в одном из интервью Б.Акунин. — Мой проект — это создание развлекательной литературы для взыскательного читателя… для людей, умеющих радоваться жизни и умеющих получать удовольствие». Стремительные ритмы нового образа жизни оставляют очень мало времени на «получение удовольствия». Очень мало времени на чтение «Войны и мира» или «Братьев Карамазовых». Б.Акунин предложил экспресс-литературу — своеобразный сериал по мотивам модной классики. Он переплавил брэнды-ХІХ в парабрэнд-ХХІ.
Именно здесь кроется третья невозможность украинского
Б.Акунина: в Украине отсутствует рынок литературных брэндов. За одиннадцать лет независимости не смогли превратить в национальный брэнд даже Шевченко. Показателен пример: в прошлом году из бюджета выделены деньги на выпуск двух первых томов полного собрания сочинений Тараса Григорьевича. Издательство «освоило» эти деньги копейка в копейку — весь тираж передан библиотекам. И ни один экземпляр — на собственный риск — не сделан на продажу. То есть издатель априори считал этот проект непопулярным, убыточным. Понятное дело, таким он и вышел.
Парадокс: создание национальных брэндов является обязанностью государства и вместе с тем — литература нуждается в отделении от государства. Парадокс — согласно постсоветскому мировосприятию. В мире государства «руководят» своими бизнесами (а книгоиздание как овеществление литературы — это серьезный бизнес) путем создания для них удобных нормативных площадок. Защитите, наконец, делом, а не словом, отечественного товаропроизводителя, прекратите искусственную подкормку «творческих союзов» и их «органов» и неприличное финансирование коррупционных программ «социально значимых изданий», передайте освободившиеся средства библиотекам на закупку имеющегося ассортимента — остальное сделают сами издатели-бизнесмены. И Шевченко перестанет быть только стогривневой купюрой.
«Разгосударствление» литературы в массовом сознании (как это уже в значительной мере произошло если не во всей России, то, по крайней мере, в Москве и Питере) переводит ее «в подчинение» шоу-бизнесу, где «социальная вменяемость произведения меряется рублем» (Л.Пирогов). Где имена создаются не по директивному желанию «отцов нации», а PR-технологиями. Десять тысяч экземпляров романа «Азазель» полтора года невостребованно лежали на прилавках российских книжных магазинов. Разве что «тупо рассылали этот роман всем потенциально заинтересованным журналистам», — вспоминает директриса «акунинского» издательства «Захаров» Ирина Богат. Далее — заговорила «первая кнопка» российского радио: после цикла инсценировок, прозвучавших в каждой сельской хате, книги о Фандорине стали продаваться со скоростью пирожков. На Московской книжной ярмарке 2000 года Б.Акунина объявляют «Писателем года», через несколько месяцев газета «Книжное обозрение» констатирует: «Он наш Дед Мороз и он же наш главный новогодний подарок». А еще через год в итоговом списке бестселлеров книги Б.Акунина занимали пять позиций из десяти в категории «Переплет» и две — среди книг в мягкой обложке. Плюс экранизация «Азазеля» Адабашьяном, постановки в двух столичных театрах, выпуск компакта, переводы в Италии и Франции.
В Украине же пользователи кухонных громкоговорителей за десять лет совсем отвыкли от жанра радиоинсценировок, а об экранизациях, учитывая состояние отечественного кинематографа, нечего и говорить; книга для прессы — парвеню, да и где те «потенциально заинтересованные журналисты»? Еще в ноябре 2000 года Л.Кучма выдал Указ «О дополнительных мерах по государственной поддержке национального книгоиздания и книгораспространения», где Кабмин был обязан осуществлять «популяризацию книги через средства массовой информации». Кто-нибудь что-нибудь вспомнит о реализации этого? Отсутствие сетевой системы литературно-книжного промоушна — четвертая невозможность украинского Б.Акунина.
«Литература — не роскошь, а взаимное удовольствие», — подчеркнул парадоксальный критик Лев Пирогов и далее выдвинул гипотезу: только написанное ради собственного удовольствия кажется настоящим и глубоким. Доказательством ему было творчество Пушкина. А ведь и впрямь: Б.Акунин, Пелевин, Сорокин — с восторгом играются. Как и наши виртуозы стилистической мимикрии — Курков, Винничук, Кожелянко, Шевчук. Авторское веселье детонирует читательское удовольствие и сбыт тиражей.
Б.Акунина сравнивают с таким опытным игроком, как Умберто Эко. А можно — и с Патриком Зюскиндом, Милорадом Павичем или Пауло Коэльо. Валерий Шевчук — из этого же ряда. Каждый раз, предлагая читателю захватывающее виртуальное приключение, он не скрывает: «Гра — це найдійсніша дійсність. Бо сама дійсність — результат гри».И если византизм в Сербии или готика во Франции и Италии — объекты массового поклонения, то в Украине далеко не каждый слышал слово «барокко», не говоря уж о знании перевода с итальянского — «странный, причудливый». А добавить сюда иронию, как это делает Шевчук, — и имеем остросюжетный постмодернизм по типу Эко или же интеллектуально-любовный боевик а la Коэльо — кому как нравится.
Но понятие «барокко», в отличие от «готики», — не брэнд. И с этой «объективной реальностью» не справиться и самому изысканному стилизатору. А вот другой стилист — Андрей Курков (между прочим, сегодня на Западе у киевлянина издано книг в два раза больше, нежели у «отца» Фандорина) — таки нашел в романе «Сады господина Мичурина» свой резонатор — ностальгию по «порядку» и «сытости» 30-х советских годов. Единственная жизненная цель-мечта его Мичурина и мичуринцев хорошо узнаваема: быть Маниловыми на госбюджете: «Мысли его были светлыми и почти прозрачными, не наполненными никаким особенным смыслом. Словно были это мысли ребенка или дурака». Почти социология.
У «нового» Куркова могли бы быть «акунинские» перспективы, если бы не драстичность эксплуатируемого им типа ностальгии. «Сады господина Мичурина» — это чтение Кафкой учебника советской истории: «А потом расстреляют, и кончишься ты на земле, как заканчивается ситро в бутылке». Чхартишвили не позволяет себе шутить с имперскими архетипами, Курков играется с их осколками — так что не быть ему «народным писателем».
Ирония вообще не может рассчитывать на всенародную любовь в тоталитарном обществе. А коль уж докапываться до эксклюзивной сердцевины украинской литературы, то это именно она: ирония. И у почти восьмидесятилетнего Загребельного, и у восемнадцатилетнего Дереша (не говоря уж об Андруховиче и Забужко). Собственно, настоящая семиотически-имперская литература началась в России с Гоголя — но, несмотря на это, Россия не простила ему иронии. Сравните «Особые поручения» и «Мертвые души» и вы увидите, как умело «исправил ошибки» Николая Васильевича Борис Шалвович.
Любимец россиецентрического читателя Эраст Петрович Фандорин — «чиновник по особым поручениям», страж имперского порядка. Какая уж здесь ирония! А Оскар у Леонида Кононовича — «агент зі спеціальних доручень», санитар общества индивидуальной свободы, такой себе «козарлюга-характерник». Если не по вкусу аллюзии на казачество, то он — украинская разновидность американского ковбоя, трансформировавшаяся на киноэкране в полицейского-индивидуала, который борется не только с профессиональным криминалом, но и с криминалом любительским — своих коллег и... чиновников. У Б.Акунина — невозможность тебя без страны, у Кононовича — невозможность страны без тебя. Почувствуй разницу еще раз.
Но ведь украинское общество пока выбирает не казацко-американский, а имперско-акунинский идеал общественного порядка. Поэтому Василий Кожелянко с блестящей стилизацией давних идеологических распрей в «Дефіляді», современного властного популизма в «Котигорошку» и модерновой украинской медиа-проституции в «Конотопе» — останется в ближайшее время на бестселлерных маргинесах. Здесь — пятая невозможность украинского Б.Акунина.
Не стоит переживать. Станет Украина взрослой — появятся национальные исторические и литературные брэнды, да и PR-технологии не заставят себя ждать. Не стоит завидовать соседскому «феномену Б.Акунина». Просто читайте этого красивого иностранного автора и продавайте на литературные рынки мира оригинальные продукты наших мастеров — на них есть спрос в нормальных обществах. Не нужно нам совершенствовать «Запорожец» — будем покупать «Жигули» и выпускать эксклюзивные «Кольчуги».