В «Комсомольце Украины» шел новый фильм Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино». Поразительно, но этот фильм тогда, во второй половине 70-х, объединял людей разных поколений и противоположных взглядов. Мы, студенты, сбегали с лекций в «Комсомолец», чтобы еще раз посмотреть «Механическое пианино», а наши родители, уверенные, что этот фильм об их поколении, не могли понять, чем же Михалков цепляет нас. А сам режиссер по возрасту находился как раз посередине между нами и нашими родителями. Но почему же все-таки крик Платонова — Калягина: «Мне тридцать пять лет!», его трагикомическое падение с обрыва, сама атмосфера полужизни-полурефлексии как бы чеховских героев отзывались болью и сладкой тоской в самой глубине наших душ, и юных, и зрелых? Наверное, потому, что режиссер Никита Михалков был очень талантлив, и еще потому, что герои Калягина, Богатырева, Соловей, Табакова, Глушенко были так похожи на нас, тогдашних, что крик о бессмысленно погубленной жизни «Мне тридцать пять лет!» был нашим криком, независимо от возраста и профессии.
Потом были «Пять вечеров», «Несколько дней из жизни Обломова», «Родня», «Без свидетелей», «Очи черные» — фильмы разные, изысканные, спорные... Но ни один из них все-таки не достиг высоты пронзительного лиризма и трагического откровения «Механического пианино». А тем временем наша страна вдруг стала перескакивать целые эпохи, и это, конечно же, отражалось и на искусстве, и на художниках. Кто-то захлебнулся ветром перемен и потерял легкое дыхание, «дуновение вдохновения» осталось в прошлом, кто-то быстро освоился с новой конъюнктурой, кто-то просто поменял профессию. А на нас, зрителей и читателей, обрушилась мутная волна триллерово-плэйбоевской порнухи и чернухи, в основном, американского производства, предназначенная исключительно для потребителей стран третьего мира. Даже на заборах и в лифтах стали красоваться не знакомые до боли фаллические восклицания из трех букв, а их американские аналоги со славянскими окончаниями. А сами исконные отечественные трехэтажные идиомы перекочевали из общественных туалетов в печатную продукцию, кино и телевидение. Новое время — новые песни, страдающие персонажи с загадочной славянской душой померкли, им на смену пришли незакомплексованные саблезубые супермены, продавшие души не архаичному дьяволу, а конвертируемому бумажному идолу. Страстные поклонники Достоевского последней неразделенной любовью воспылали к Чейзу, а красивое античное слово «эротика» приобрело болезненные черты маниакально-депрессивного психоза с транссексуальным уклоном. Старая история о том, как декабристы разбудили Герцена, в наши дни закончилась всеобщей побудкой большого желтого дома. Может быть, именно сейчас самое время вспомнить пастернаковские строки: «Не спи, не спи, художник, не предавайся сну!», чтобы он, художник, разбудил наши души и напомнил нам о том, что сумасшедший дом — не самое лучшее место для выяснения отношений между людьми, если мы еще люди, конечно...
И такой художник, слава Богу, бодрствует, потому что последний фильм Никиты Михалкова «Утомленные солнцем» возвращает нас к себе, к нашей истории, к нашей способности любить и сострадать, задумываться о том, что такое предательство, совесть, память... Всего один день был Михалков в Киеве со своим фильмом и, как во времена «Механического пианино», люди пришли во Дворец «Украина» с детьми, с родителями, с друзьями, уверенные, что на сей раз их не будут потчевать каннибальским винегретом из страшилок типа «мальчик нейтронную бомбу нашел». И действительно, фильм оказался совершенно другого вкуса. Кто же они, «утомленные солнцем» по-михалковски?
Странно, признаться, было читать в пресс-релизе для журналистов, что жанр картины «можно определить как переплетение мелодрамы, детектива и трагикомедии в ритме сентиментального танго «Утомленное солнце». Красиво сказано, чего уж там, да только подходит не для пресс-релиза, а для рекламного анонса в кинотеатрах, составленного сочинителем-прокатчиком. На сознание некоторых зрителей, чьи головы погружены в пену мыльных сериалов, слова «детектив» и «мелодрама» действуют, как конский возбудитель, но идущие на Михалкова не нуждаются в такой рекламе его картины. И если уж говорить о жанре, то это, скорее, трагедия, не лишенная иронии и тонкого юмора, а потому не ходульная, а живая. Не хочется пересказывать сюжет фильма, детально выстроенный от начала до конца и как бы провоцирующий, чтобы его передавали из уст в уста. Невозможно пересказывать фильмы Михалкова, потому что это — художественные произведения, а не набившая оскомину публицистика. Как передать словами мужское обаяние Сергея Котова (Никита Михалков), лукавый природный артистизм шестилетней Нади (Надя Михалкова), магнетизм некрасивой, но ослепительно женственной и загадочной Маруси (Ингеборга Дапкунайте), цинизм, надлом и холодный шарм Мити (Олег Меньшиков)? А второстепенные персонажи, выписанные с совершенством? Чего стоит колоритная, смешная и трогательная горничная в исполнении Светланы Крючковой! Они все, снятые замечательным оператором Виленом Калютой, каждым жестом, улыбкой, движением создают аромат атмосферы большого дома, неповторимый катастрофический аромат перед грозой.
На пресс-конференции для журналистов Никита Михалков сказал, что импульсом для создания «Утомленных солнцем» послужила, как ни странно, проза Аркадия Гайдара, которого Михалков назвал великим трагическим писателем, на уровне советского Бунина, и что именно из этого ощущения возникла стилистика картины. И действительно, сразу вспомнилось, что прочитанные в детстве «Военная тайна», «Голубая чашка», «Тимур и его команда» создавали атмосферу тревожности, необъяснимой предопределенности происходящего, несмотря на правоверную советскость сюжетов. И Сергей Котов, которого Михалков играет не просто профессионально, а с наслаждением, наделен гайдаровской романтической неотразимостью знаменитого героя гражданской войны. Его сила проявляется в свободной уверенной пластике, в том, как он перебрасывает через плечо дочку Надю, как сдержанно страстно ведет себя с женой Марусей (вот она какова на самом деле, неискаженная, неоплеванная эротика!), как играет в футбол, зная о предстоящем аресте... И Маруся, плененная его настоящестью, мечущаяся между ним и внезапно явившимся из прошлой жизни Митей, выбирает все-таки его, Котова, вопреки собственной логике, воспоминаниям, согласно своей истинной сущности, еще не понятой ею самой.
Антипод Сергея Котова, Митя, — может быть, самый трагический персонаж картины. Если бы не финал фильма, все было бы не по-михалковски однозначно: кто черный, кто белый, кому сострадать, кого обличать. Но Митя, лежащий в ванной с перерезанными венами, без мелодраматической слезливости вызывает ассоциации с сюжетами античных трагедий, может быть, даже с судьбой Сенеки. Ведь он — человек, от компромисса к компромиссу лишающийся всего: любимой женщины, единственного дома, самого себя... Многолетнее вынужденное сотрудничество с НКВД уничтожает всю систему ценностей его, музыканта, рафинированного интеллигента: честь, порядочность, сострадание, любовь не будоражат больше омертвевшую душу. И все-таки Митя, оказывается, способен еще чувствовать. Соглашаясь арестовать Котова и доведя свою миссию до конца, он не может пережить потрясение от встречи с Марусей, с покинутым десять лет назад домом, с иллюзиями юности, в согласии с которыми пытаются продолжать жить постаревшие, ничего не ведающие о его судьбе домочадцы. Со смертной тоской смотрит Митя в окно машины, зловещего «черного ворона», когда из груди прославленного комдива Котова, избитого энкавэдэшниками, вырывается рыдание сильного человека, униженного и уничтоженного своими же единомышленниками.
Когда на пресс-конференции Михалкова спросили, почему он так любуется Котовым, а в лице Мити осуждает всю российскую интеллигенцию, Никита Сергеевич ответил так: «Я не согласен с тем, что я оправдываю Котова. Он не верит в то, что с ним могут так поступить. Грех на нем лежит великий, потому что он про любого другого мог поверить, а про себя — нет, считая себя, в отличие от других, абсолютно честным. Что же касается интеллигенции, то она еще в 1898 году рефлексировала по поводу своей жизни и расплачивалась за это только рефлексией, а дожив до 36-го года, расплатилась за свое бездействие собственной жизнью. На русской интеллигенции огромная печать вины за то, что произошло. И сейчас эта печать с нас не снята. Во «времена колебаний умов, ни в чем не твердых», по словам Грибоедова (эти слова относятся к декабрьскому восстанию), интеллигенция занята как бы раскапыванием и обвинением, не неся на себе никакого следа созидания. Сейчас нельзя ввергать людей в новые крики на Васильевском спуске и размахивать флагами, потому что выбирать новую власть не из кого. Выбирать из обиженных — это губить страну, обиженный у власти в России — катастрофа, ибо он сначала думает о своей обиде, а потом уже об остальном».
Трудно не согласиться с Никитой Михалковым. В наше воинствующее обличительное время его часто обвиняют во многих грехах: кто за дружбу с Руцким, кто — за славянофильство, кто — за терпимость бывшего оппозиционера по отношению к сегодняшней власти в России. Что касается последнего обвинения, то в вышеупомянутой цитате он совершенно четко расставил акценты: выбирать не из кого. К сожалению, это горькая правда, которая справедлива и для России, и для Украины. А что касается обвинения в славянофильстве и, более того, в русском шовинизме, Михалков ответил опять-таки емко, афористично и достойно: «Достоевский говорил, что патриотизм и основанная на нем политика — это всего-навсего любовь к своей родине. Но — любовь, а не фетишизм, не истерия. Самое и единственное отличие патриотизма от национализма — это когда ты любишь свою страну и свой народ не за счет других стран и других народов. И в этом смысле я, разумеется, патриот».
На мой взгляд, из всего, что говорил Никита Михалков на пресс-конференции, он допустил единственную, не достойную его, нетактичность, в снисходительно-пренебрежительном тоне отозвавшись о Сергее Ковалеве: «Я ничего не имею против Ковалева, интеллигентного вида человек ратует за все живое в мире. Но мне трудно представить Ковалева с крыльями ангела, потому что он очень быстро летает».
Что же касается Михалкова-художника, за последние пять лет он снял четыре фильма: «Автостоп», «Урга — территория любви», «Анна от 6 до 18» и «Утомленные солнцем». Последняя картина, заглянувшая на денек в Киев, прекрасна в своем стремлении продлить мгновение человеческой жизни во всем ее трагизме и великолепии. Сострадание к человеку, желающему жить и любить даже в самые страшные времена, — вот лейтмотив картины, придающий ей ту гармонию, которая свойственна только истинным произведениям искусства.