Об этом у нас писалось и говорилось. Не настолько много и громко, как можно было надеяться, хотя — с другой стороны — какие уж там надежды в это, крылато выражаясь, подлое время? К огромному стыду всей украинской общественности украинская необщественность, то есть власть, в который раз достигла своей временной цели. Это, конечно, совершенно отдельная тема: почему цель у нашего руководства всегда такая временная, сиюминутная, узко и слепо конъюнктурная? Почему эти, как о них рассказывают, изысканные преферансисты на деле никогда не поднимаются над уровнем игроков в «тюремное очко»? Но, повторяю, это другая тема и, возможно, не моя. Моей же темой всегда была не власть, а вода, реки и рыба.
На прошлой неделе канал Дунай — Черное море был демонстративно объявлен открытым. Здесь имеется определенное языково-смысловое разногласие. Слово «открытый» и производные от него слова являются положительными и оптимистичными. В случае же с упомянутым каналом нужно, наверное, говорить не «открытый», а, например, «продавленный». Ввиду отсутствия минимального сопротивления со стороны всяческих экстремалов-гринписовцев или активистов-оппозиционеров случилось то, что случилось: государство Украина в который раз показало свою экологическую вредность. Можете считать, что я продался румынам за их леи, но я все равно скажу, что я на их стороне.
В моих прежних писаниях Дунай возникал неоднократно — можно сказать, что он течет сквозь самый центр моей гео- и биографии. Возможно, это случилось как следствие излишне интенсивного переживания нескольких семейных историй, непосредственно связанных именно с этой речкой. Возможно, к этому добавилось давнее увлечение не совсем обоснованной, но чрезвычайно красивой концепцией старика Грушевского о предкиевской, дунайско-черноморской эпохе нашей древности, с блеском изложенной в первом томе его «Истории украинской литературы». Согласно его версии, именно эти дунайско-черноморские основы нашей культурной памяти повлекли тот факт, что в украинском фольклоре, прежде всего песнях, в свое времени исполняемых на всем пространстве от Лемковщины и до Слобожанщины, все речки называются только «Дунай».
А посему нелишне вспомнить и о дунайском выборе казаков. Когда российская царица захватила и уничтожила Сечь на Днепре, мимоходом присоединив низовые земли к единому экономическому пространству своей империи, самые непримиримые из них ушли туда, куда у нас преимущественно и уходят самые непримиримые в таких случаях, — в западном направлении. Так была основана альтернативная Сечь — в дельте Дуная, там, где всего речного богатства оказалось тоже густо: плавней, камышей, лилий, птицы, рыбы, русалок, отраженных в водах звезд. Всего того, что ныне начало гибнуть, поскольку так решили на верхушечке украинской власти несколько человек с казацкими фамилиями.
Прошу прощения у тех из вас, кому приходится читать об это не впервые, но не могу не заметить: Дунай кажется мне настоящим архетипом — и водой, и жизнью, и водой жизни вместе с тем. У меня сложилось даже что-то наподобие интимного ритуала: как только я попадаю в город, где протекает эта река, я стремлюсь выйти на ее берег. В этих моих встречах с Дунаем случалось испытывать различные разочарования, зачастую все выглядело не так, как мне представлялось, но все эти разочарования снимаются единственным лишь осознанием этой реки как общей европейской метафоры — западно-восточного потока языков, культур и межэтнического взаимопонимания. Выбившись на поверхность средь альпийских кельто-германских первоисточников, Дунай все более становится восточным — как будто он ужасно зависим от единения континента, от Черного моря, от этом славяно-угро-романо-ромской мешанины, называемой Центрально-Восточной Европой. Благодаря этому Дунай является большим шансом для преодоления вражды и противостояния. В 1992 году, будучи беспредельно наивным, я наивно радовался, увидев пароход под сине-желтым флагом у пристани в баварском городе Пассау. Новому Украинскому государству шел четвертый месяц, о нем еще мало кто знал, но Дунай помогал ему показывать себя людям и миру.
В течение дальнейших 10—12 лет я стал свидетелем или и непосредственным участником фактически непрерывного ряда международных художественных проектов, связанных именно с Дунаем. Это было как река — тексты, вспышки, звуки музыки. Это было словно разворачивание во времени и пространстве какого-то нового для меня сообщества. Едва ли не самую масштабную из дунайских акций придумала художница Регина.
Регина живет в Регенсбурге. Это самый старый немецкий город, основанный еще римлянами, и он лежит над Дунаем. Прошлой осенью в нем состоялась первая «Донумента» — фестиваль новейшего искусства (поэзия, видео, перформанс, театр, танец, кино, музыка) одной из дунайских стран. И поскольку Регина привыкла во всем и всегда двигаться против течения, этот первый фестиваль был за Украиной. И он, кажется, удался. В любом случае, со временем Регина была признана чем-то вроде «женщины года» в Германии, а об Украине в тамошних СМИ говорилось как о стране «поразительно упругого нового европейского искусства».
Искренне говоря, я не знаю, как сегодня мне пришлось бы объяснять Регине и ее бесчисленным друзьям из Белграда, Вены, Будапешта и Констанцы наше украинское преступление против Дуная. Дикой грубостью «технарской» власти? Новой тенденцией во внешней политике — стремлением как можно активнее портить отношения со всем, что западнее, прежде всего с ближайшими соседями? Желанием изолироваться от собственного будущего? Законсервировать прошлое в настоящем? Убить воду, ее течение, ее изменчивость?
В любом случае, ныне, в конце лета года 2004-го, можно констатировать, что с прославленной многовекторностью наконец-то покончено.
Впрочем, черт с ней, с этой пророссийской одновекторностью — по-другому эти танцоры с казацкими фамилиями просто не умеют. Мне же остается бессильное сжимание кулаков от одной лишь мысли о принесенных ей жертвах — например, пеликанах, коих сотни и тысячи, о сотнях и тысячах других птиц, малых и больших, о паническом лопотании крыльев, об их криках. Или о переворачивании дохлых рыбин вверх брюхом — в такой же мертвой воде.