В начале нынешнего, уже уходящего от нас века, в Париже большой известностью пользовалось достаточно оригинальное издание L'Intransigeant (в дословном переводе «Прямолинейный»), которое прославилось своей манерой задавать достаточно щекотливые вопросы разным знаменитостям. В частности, летом 1922 года это издание озадачило своих очередных жертв вопросом, над которым в той или иной степени и так задумывались обыватели. Звучал этот вопрос следующим образом: «Американские ученые провозгласили приближение конца света или по крайней мере скорое разрушение большей части нашего континента. В этих условиях сотням миллионов людей грозит близкая и неминуемая гибель. Если это предсказание подтвердится, то какое влияние, с вашей точки зрения, оно окажет на поведение людей в период с того момента, когда они безоговорочно поверят в его истинность, и до момента наступления собственно апокалипсиса? Кроме того, насколько лично вы озабочены подобной перспективой и что вы будете делать в самые последние часы перед наступлением конца света?»
Среди тех, кому адресовался этот вопрос, были актриса и хиромант, спортсмен-велосипедист и политик, а также писатель-отшельник, который последние 14 лет провел под грудой шерстяных пледов в обитой пробкой келье. Как раз ответ этого писателя и пережил не только само издание, которое его напечатало, но и многие глубокие философские трактаты, посвященные поиску ответа на вопрос о том, что же делать тем, кто действительно допускает собственную смертность.
«Я думаю, что, если мы действительно находимся под угрозой исчезновения, как вы утверждаете, то жизнь внезапно могла бы показаться чудесной. Только подумайте о том, как много проектов, путешествий, любовных приключений, научных изысканий она - наша жизнь - утаивает от нас, пряча их за нашей собственной ленью, которая постоянно заставляет нас откладывать все это в недосягаемое будущее. Но пусть только это станет неосуществимым, как прекрасно было бы начать все сначала! О! Если только катаклизм в этот раз не произойдет, мы уже не упустим возможность посетить новые галереи Лувра, повергнуть себя к ногам мадемуазель Х, отправиться в путешествие по Индии.
Но катаклизм не произойдет, и мы ничего подобного не совершим, потому что окажемся возвращенными к нашей нормальной жизни, в которой небрежность умерщвляет желание. И все же у нас нет никакой необходимости в надвигающемся катаклизме в том, чтобы полюбить жизнь уже сейчас. Для этого вполне достаточно вспомнить, что мы являемся смертными, и что смерть может прийти сегодня вечером».
Марсель Пруст, которому и принадлежат эти слова, в немалой степени основывался на своем собственном опыте. Светский щеголь, охотно посещавший многочисленные салоны, не спешил реализовывать свой редкий дар литератора и художника. Однако беспощадная астма, которая поставила его перед лицом ранней смерти, вызвала к жизни появление редкого по силе своего философско-эмоционального воздействия литературного шедевра «В поисках утраченного времени». После выхода в 1913 году первого тома этого монументального произведения многочисленные критики называли Марселя Пруста то Шекспиром, то Стендалем, австрийская принцесса предложила ему свою руку и сердце, а многочисленные последующие поколения литераторов объявляли себя его последователями. Тем не менее прямых наследников ни литературной манеры, ни философско-этической концепции Пруста не нашлось до сих пор. Поэтому сейчас, на стыке тысячелетий, на помощь несколько оробевшему человечеству снова приходит давняя, но не устаревшая философия Пруста. Именно она помогает нам под сводный хор пророков от религии или от компьютерных технологий, в очередной раз предвещающих очередной конец света, набраться мужества и осознать свое собственное место во внутреннем и внешнем макрокосме. По Прусту, именно угроза утраты дает принципиальную возможность научиться ценить то, что мы имеем. Похоже, что только угроза надвигающихся катаклизмов может заставить нас отказаться от убежденности в собственном бессмертии и научиться жить, не отягощая себя кандалами нереализованных возможностей. И тогда окажется, что утрата вкуса к жизни, на которую пеняли как современники Пруста, так и многие представители сегодняшней творческой элиты, на самом деле свидетельствует лишь о неудовлетворенности собственной ограниченностью.
Правда, все это вовсе не означает, что доставать Пруста с книжной полки нужно лишь для того, чтобы не так страшно было шагать в новое тысячелетие. Последователей Пруста назвать действительно трудно, зато армия его поклонников более чем внушительна. Его основное, а, по мнению некоторых, и единственное произведение «В поисках утраченного времени», состоящее из семи книг и изданное в 15 томах, является настольным для многих выдающихся деятелей искусства ХХ века. И не только потому, что, по определению Альберто Моравиа, этот роман является «эпической поэмой повседневности». И даже не столько из-за того, что на 3100 страницах заточенный в «келью из пробки» (вместо «башни из слоновой кости») писатель «грезит жизнь», которая никогда уже не будет ему доступна, но воспоминания о которой остались самым главным и самым надежным его жизненным багажом.
Более того, именно таким способом человек, по убеждению Пруста, способен установить контакты с себе подобными. Для этого ему нужно «выйти из себя», сохранив при этом всю свою целостность. А сделать это можно только при помощи искусства. Другой способ познания окружающего мира - при помощи разума, логического осмысления - Пруст считал ведущим в тупик. Как и современный ему философ Анри Бергсон, Пруст был убежден, что логический анализ низводит постигаемое до уровня общеизвестных вещей, в результате чего происходит потеря сути самого явления. «С каждым днем я все менее ценю разум, - напишет он в своем программном, но так и неопубликованном при жизни произведении «Против Сент-Бев». - С каждым днем я все яснее себе представляю, что только вне его писатель может уловить что-то из наших впечатлений... То, что разум нам возвращает под именем прошлого, им не является. Только впечатление - критерий истины. Впечатление для писателя - то же, что экспериментирование для ученого, с той разницей, что у ученого работа мысли предшествует, а у писателя идет следом».
Миллионы страниц, исписанных исследователями творчества Пруста, тем более не смогут помочь пробудить «самостоятельную жизнь нашего разума». А вот сам роман «В поисках утраченного времени» еще не одному поколению интересующихся и нуждающихся поможет обрести точку равновесия на пересечении фатального и безграничного, интуитивного и рационального, самоуглубленного и отстраненного, того, что утрачено, и того, что приобретено. Поэтому многие современные аналитики считают, что именно философия Пруста просто обречена на процветание в грядущем тысячелетии.