Летний визит в Киев немецкого маэстро Томаса Зандерлинга прошел практически без огласки и пиар-трескотни. Сам Зандерлинг не планировал в украинской столице ничего, кроме репетиций с Национальным симфоническим оркестром. Кстати, на днях уже стартовал мировой гастрольный тур этого оркестра: значительную часть выступлений в западноевропейских культурных центрах продирижирует непосредственно Зандерлинг. Этот дирижер — подлинная «живая история». Его отец, выдающийся дирижер ХХ века Курт Зандерлинг, в 1936 году бежал из Германии в Советский Союз, а в 1960-м вернулся обратно к немцам, чтобы возглавить симфонический оркестр Восточного Берлина. Томас Зандерлинг, его сын, по сути, — связующая нить между поколением легенд и нынешней эпохой, к которой у него нет излишнего пиетета.
— Господин Зандерлинг, с какими оркестрами наиболее удачно складывалось ваше сотрудничество?
— Памятное воспоминание — запись симфоний Брамса с Лондонским филармоническим. Эти дни проходили в полном трансе! Брамса этот оркестр начинал играть еще с Караяном. Потом был Клемперер. Эта музыка жила вместе с оркестром и стала его языком.
Получилось так, что я со своим видением и слышанием этой музыки попал в их традицию. Возникла любовь — и результаты были прекрасными. Немецкая пресса высоко оценила эти записи. Английские оркестры в принципе не догматичные, они готовы на что-то непривычное для них.
Еще одно воспоминание — дебют в Венской опере с «Волшебной флейтой» Моцарта. Я тогда стал «дитем» венского оркестра. Он меня воспитывал.
— Будучи представителем, пожалуй, самой известной в мире династии дирижеров, считаете ли вы себя учеником своего отца?
— Нет. И отец не хотел бы этого. Но с учителями мне очень повезло. С раннего детства проводил время на репетициях оркестра Ленинградской филармонии. Больше даже с матерью, чем с отцом. Притом, что моя мама была физиотерапевтом, медицинским работником, никакого отношения к музыке не имела.Учился у австрийского дирижера Ганса Сваровского, который регулярно приезжал в Берлин. Потом Караян случайно узнал об одной моей записи, и я был приглашен ассистировать ему. Позже ассистировал Леонарду Бернстайну. Отец же объяснял мне технику дирижирования и общения с оркестром.
— И что он советовал?
— Для начала надо сказать, что правил в дирижировании не существует. Необходимы огромная интуиция и точное ощущение традиций оркестра — его состояния, привычек, знания репертуара. Репетировать нужно принципиальные вещи, а именно: звук, ансамбль, баланс... Ноты оркестр такого уровня, как здесь, должен учить сам.
— Одним из главных богов для вас до сих пор остается Шостакович?..
— В 2006 году, когда отмечали 100 лет со дня рождения Шостаковича, я играл много его премьер, много записывал.
— Если вы говорите о премьерах, значит, из написанного Шостаковичем еще не все озвучено?
— Да, можете набрать в поисковике «Дойче Граммофон», «Шостакович» и «Томас Зандерлинг» и увидите. С согласия Ирины Антоновны Шостакович были сделаны англоязычные версии нескольких циклов романсов — Дмитрий Дмитриевич всегда просил «язык публики». Исполнять на Западе эти циклы на русском языке бессмысленно.
— Каким образом вы познакомились с Шостаковичем?
— Дмитрий Дмитриевич вместе с супругой пришел на мой дебют в Москве. Умышленно хочу заметить, что в этой программе не было ни одного его произведения. Этот концерт был особенно удачный. Дмитрий Дмитриевич подошел ко мне уже в антракте — и я просто обледенел. Вокруг него действительно была непостижимая мистическая аура. Уже позже, когда мы начали тесно сотрудничать, я замечал, что появление Шостаковича всегда сопровождала вот такая подвешенная тишина. Причем это было везде — в гостиницах, санатории, где люди могли и не знать, кто такой Шостакович. Невероятное воздействие! Он тогда ушел в другую комнату и вернулся с партитурами 13-й и 14-й симфоний. Это были неофициальные издания «Музфонда», которые не продавались в магазинах, с очень теплыми дарственными надписями. Я спросил: «Дмитрий Дмитриевич, можно это играть в Германии?» И уже по ответу понял, что именно для этого он и подготовил ноты. Тогда же он сказал: «Пусть будет язык публики», то есть в Германии попросил исполнять на немецком языке. Его раздражало, когда зал, следя за переводом по программкам, дружно переворачивал страницу...
— Шостакович присутствовал на премьерах своих симфоний в Германии?
— Нет. Но ему отправляли записи, и он отозвался о них очень тепло. Если он говорил: «Спасибо, прекрасное исполнение, прекрасное!» — и все, то это еще ни о чем не говорит. Но если добавлял: «Вы знаете, вот в этом месте можно было бы цезуру чуть подлиннее» и так далее, — это значило, что он очень доволен. Это значило, что он тебя воспринимает всерьез.
— Каковы были причины возвращения вашей семьи в Германию?
— Там действительно была целая история… Еще в 1946 году, сразу после окончания войны, отца приглашали главным дирижером на радио в Восточный Берлин, тогда это была еще советская зона. Однако по заданию Евгения Мравинского директор Ленинградской филармонии Афанасий Пономарев смог организовать все таким образом, чтобы отец остался.
А Пономарев свое решение так аргументировал: «У Евгения Александровича плохо со здоровьем. Мы не можем иначе. Зандерлинг нам нужен». В общем, он знал, как это делается.
Но еще до смерти Сталина кто-то из чиновников от культуры вдруг задумал «убрать» моего отца. И вот тут его спас Шостакович. Мравинский с Николаем Черкасовым подготовили письмо. Шостакович обратился к референту Сталина с просьбой, чтобы письмо срочно доставили вождю...
И уже за границу моего отца пускали только вместе с оркестром. В Москве он мог сколько угодно выступать с другими оркестрами, но за рубежом — нет! Только однажды пианисту Эмилю Гилельсу удалось «пробить» для него бетховенский цикл в Болгарии. Именно после этих гастролей культурные круги ГДР и начали общаться с моим отцом на тему возвращения.
Дальше — еще интересней. Выяснилось, что отец офицера, с которым мы беседовали, работал валторнистом в оркестре, и он тогда сказал: «Курт Игнатьевич, вы можете быть абсолютно спокойны». Чиновники просто решили, что какую-то формальность надо бы соблюсти. Вот такой театр.
Но мы ведь знаем похожую историю о том, как Александр Свешников приглашал на работу в Московскую консерваторию Святослава Рихтера. Тот никак не соглашался, но Свешников все же уговорил его проводить семинары. Потом дал ему на подпись обычное заявление «прошу принять меня...» и указал: «Святослав Теофилович, подпишите здесь». Рихтер прочитал и возмутился: «Как это я «прошу принять»? Ведь это вы меня просите!». И не подписал.
— Это правда, что ваш отец и сейчас продолжает изучать партитуры?
— Он мне говорил, что проводит время с партитурами. С уже сыгранными или теми, которые он бы хотел сыграть. Например, когда я дирижировал Шестую симфонию Малера, он сетовал, что не успел ее сыграть. Говорил, что и в ленинградскую, и в восточно – берлинскую пору нужно было «выполнять план» определенными произведениями. Он ведь не все успел сыграть, что хотел...
ИЗ ДОСЬЕ «ЗН»
Томас Зандерлинг родился в 1942 году в Ленинграде в семье Курта Зандерлинга, дирижера Ленинградской филармонии. После окончания музыкальной школы при Ленинградской консерватории учился дирижированию в Берлине. В 24 года возглавил оркестр оперного театра Халле, выступал с Дрезденской государственной капеллой, лейпцигским оркестром «Гевандхауз». Лауреат приза берлинских критиков за выступления в берлинской Комише-опер. Осуществил немецкие премьеры 13-й и 14-й симфоний Дмитрия Шостаковича, первым записал последнее оркестровое сочинение композитора — Сюиту на стихи Микеланджело. Работал ассистентом Леонарда Бернстайна и Герберта фон Караяна. В 1978—1983 годах выступал дирижером-постановщиком в Берлинской опере. Томас Зандерлинг — пожизненный музыкальный директор симфонического оркестра города Осака (Япония), с 2004-го — главный приглашенный дирижер Национального филармонического оркестра России, основанного Владимиром Спиваковым.