Жизнь-судьба Пиаф — бродячий сюжет для театра вообще и для актрис, страждущих в эту судьбу наиграться (в частности). Только в Киеве над вымыслом в связи с народной артисткой Франции обливается слезами не один коллектив. Франковцы, не толкаясь в очереди, тоже поставили свою вариацию на ту же тему — в виде мюзикла «Эдит Пиаф. Жизнь в кредит». Игорь Афанасьев — режиссер. Юрий Рыбчинский в статусе идеолога и драматурга. Певица Виктория Вассалатий — композитор. Она же сыграла (спела) главную роль — в очередь с актрисой театра Татьяной Михиной. Именно г-жу Михину автор этих строк и наблюдал на премьере в роли «воробышка Парижа». После чего на полном серьезе решил поделиться с читателем сокровенным: столь объемных, наполненных, выстраданных и осмысленных сценических работ у киевских артистов, представляющих generation P, не наблюдалось с «начала конца» ХХ века. Не сильно-то и преувеличиваю, зная наш contekst.
Если зритель-критик с циничным багажом всех своих познаний о концепциях, «структурах» и «сценпарадигмах» ощущает себя во время просмотра неавангардного музыкального спектакля эдакой «вилкой» от электропровода, которую воткнули в розетку и забыли вынуть обратно, значит, что-то произошло…
Значит, «электричество» в театре пока не вырубили? И напряжение в сценической сети пока все 220?
А ведь, правда, друзья, совсем немаловажно нынче презреть все эти вычурные «измы» (за этим — на Гогольfest) и в кои веки ощутить себя в восьмом ряду (меня узнайте, вы, маэстро!) обычным обманутым зрителем.
Но «обманутым» — в возвышенном значении. Поскольку театр (как таковой) в своих-то теперешних актуальных поползновениях не сильно-то и стремится к возвышающему обману. К околпачиванию, к дураковалянию, к гадкому фальсификату — пожалуйста.
Впрочем, на каждый товар есть свой покупатель. И на произведение франковцев «Эдит Пиаф. Жизнь в кредит», не сомневаюсь, будет спрос. Поскольку именно для этой постановки немаловажно одно «но» — некий внесценический ностальжи-эффект. Когда во время действия ты сам вроде бы превращаешься в ветреного подростка. И порою даже рот от радости открываешь. И гадаешь: так чем дело закончится? (Будто Симону Берто не читал.) Вроде на три часа к тебе возвращается прежняя юношеская восторженность… Из того самого «мирного времени», когда деревья были большими, кумиры недосягаемыми, а жизнь в розовом цвете слепила, манила, завораживала — до тех самых пор, покуда… не погас последний фонарь на углу улицы Труайон (или же на Крещатике).
Рыбчинский, если я верно проникся замыслом, возможно, и вознамерился «переселить» меня, зрителя, в тот самый уже невозвратимый ностальжи-астрал. Туда, где... «и тот же ряд, и то же место». Где пока еще не попрана вера в мечту. Где добро иногда (но все же!) побеждает зло, а знаменитые артистки эстрады поют живыми голосами.
Зная наизусть судьбу Пиаф, драматург раскалывает ее как орех. Пополам! Он расчленяет эту горькую судьбину — но лишь до «экватора», когда певица только вкусила первый — ядовитый — плод успеха. И не отравилась. Рыбчинский «заверстывает» эту ее судьбу в драматургическую «полосу» с каким-то личным чистосердечным участием — при этом без красивостей и излишеств. Он не «фотографирует» разрозненные кадры из биографии певицы, а норовит вывернуть эту историю в притчу. В вечную притчу о том, как трагичен и светел путь любого таланта. О том, что каждый шаг к заветной мечте — это война не на жизнь, а с самой… С самой Смертью!
И, кстати, одна из композиционных пружин здесь — некая Белая Леди. То ли женщина, то ли виденье? Она и ведет три часа подряд неугомонный торг с героиней-певицей: ты мне голос, а я тебе…
Разные наши театры, бахвальствуя репертуарной разноплановостью, порою населяют афиши «мюзиклами». Мало представляя, что это такое и с чем его едят. А мюзикл-то требует в первую очередь драматургии — как действенной, так и музыкальной. (Отдельный рассказ — американские традиции…).
Но в случае с «Пиаф» — не перехвалю и не погрешу против истины — есть и действие, и музыка. Композиции Вассалатий эмоциональны, мелодичны (прекрасно аранжированы, кстати). Они цепляют и эхом отзываются в памяти задолго после спектакля, поскольку рифмуются с достойными традиционными образцами нашей подлинной эстрады, а не с шелухой нынешней шоу-бизнесовости.
По сути, именно этот мюзикл и открыл новый незаурядный композиторский дар, о котором доселе, полагаю, немногие знали. Оригинальная партитура Виктории не сканирует давно известную Пиаф (о которой еще Штирлиц восторженно говорил пастору Шлагу), а будто бы вольно дополняет ее возможные регистры. Ретранслировано тонко — через всю структуру постановки.
А сама структура не так чтоб сильно замысловата. Сцены детства, юности — мама, папа, бордель, улица, любовь, ожоги, песни. Наконец, большая сцена. В общем, все согласно первоисточнику. И режиссер Игорь Афанасьев, человек, искушенный музыкальным театром, кажется, вовсе и не собирался разрывать (или перешивать) драматургическую ткань. Постановщик избегает экстраординарных ходов, при этом материал он чувствует. Рука его тверда — в монтаже. У его сценической версии легкое дыхание. А темп стремительный. Заметны открытые эстрадные приемы в общей стилистике. Ну, так ведь и предмет изучения — не Каллас и не Матильда Кшесинская (не опера, не балет), а народная артистка мировой эстрады. Как тут выкрутишься без эстрадных законов? И практически все персонажи — поющие и немые — Афанасьевым поданы с эстрадным шиком, а-ля бенефисно — как того и требует «библия» мюзикла. У каждого свой «выход!», своя краска. Андрей Водичев (замечателен его Марсель Марсо), Наталья Корпан, Александр Форманчук, Вадим Поликарпов, Татьяна Олексенко, Валентина Ильяшенко, Ирина Дворянин, Дмитрий Чернов, Ксения Баша, Владимир Нечипоренко, Александр Логинов, Василий Мазур — вот не поленился и почти всех вам перечислил! Вроде не «времяформирующий» и не «суперэтапный» этот спектакль (хотя будущее покажет), а для младшего и среднего поколения в труппе — очень важный. Это поколенческий мюзикл. Мост между nostalgy и generetion.
Для этого generetion Афанасьев и высвобождает сценическое пространство — долой ненужные элементы, прочь пыльные декорации. Действо площадное, открытое. Чтобы «открыть» тех, кто, может, в театре и не всегда раскрывался вовремя. Теперь их звездный час под перевернутой вверх тормашками Эйфелевой башней. А она нависает над сценполигоном и над одним маленьким эстрадным подиумом, будто бы огромный шприц, которым нашей девушке ввели смертельную инъекцию...
Под таким дамокловым мечом — как эта башня — не сильно-то попляшешь. Шаг в сторону от собственной судьбы — и тут же голова на плахе. Пиаф в этом спектакле и ходит-бродит словно по краю пропасти. Да еще и беда с кривотолками плетутся за ней по пятам.
Только не на ту напали! Когда Пиаф (актриса Татьяна Михина) лишь появляется на сцене, отчего-то сразу и вспоминаешь западную пьесу под названием «Входит свободный человек». Эта — свободна во всем.
Влажными углями глазниц она словно бы всматривается внутрь себя. Она явно знает цену себе (но пока еще не может ее сложить). Она откровенно не подражает известной манере Пиаф, а будто бы лишь лукаво гуляет «вокруг» нее, свободно играючи, забавляясь, дразня меня и коллег по сцене: «Ну так как я вам? А я и так могу! И эдак!»
Вот только эти ее игры-игрушки порою, и правда, на каком-то глубинном непросчитанном физиологическом уровне... Эти скрюченные ручки, ножки «циркулем», это маленькое сутулое тельце, в которое, кажется, и правда, на миг вселился дух той женщины, которая... В некоторых эпизодах артистка безоглядна, упоительна. В других сценах у нее реакция раненного зверька, а глаза — зверька затравленного. Что-то болит в ней. Что-то мучает ее изнутри. Сразу отчего-то и вспоминаешь Жана Кокто, писавшего о Пиаф, — про ее руки, которые подобны ящерице; про ее лоб «бонапартовский»; про ее «глаза слепца», которые наконец-то обрели зрение.
Неожиданная в этом времени и в этом театре игра молодой артистки — штатной артистки труппы (поначалу на сцене мною даже не узнанной) — раскованна и рискованна. «Не вульгарная я, а свободная!» — будто говорит каждым взглядом, в котором вызов и сила. При этом, когда уже поет «за» Пиаф, а поет сильно, с драматичным надрывом да еще своим «живым» голосом (да так поет, что красавицам с «M1» надо бы запастись веревками), то все ее жесты в этих песнях… скупы и совсем не мелодраматичны. Сама Пиаф, если знаете, не суетилась на сцене, а была избирательна в каждом движении.
И вот эта девочка, появившаяся в труппе я уж и не знаю откуда (говорят, из Харькова), вдруг — «вместо» Пиаф — заполнила собою, своим дыханием, своим сердечным «тиканьем» и неслабой энергетикой все оголенное поле сценического пространства. Одна — на всех. И другие, кажется, уж не так важны в «кредитном отделе». Хоть с косой пусть за ней плетутся. Хоть в белой шляпе. Она принадлежит только себе и... «своей» Пиаф. И никому другому. Когда в одной из трагических песен эта девочка плющом обвивает стойку микрофона, а затем кисеей сползает с непрочной опоры, то хочется взвыть («Боже, откуда?..»), затем обманутым подростком подскочить, приподнять: «Не плачь! Я рядом».
Такое случается в театре не часто. И сегодня на «фокусы» перевоплощения способен лишь талант, который, по Пастернаку, «единственная новость». Важно только, чтоб удержалась и не зазналась. Не расслабилась и не поддалась... И не обманула в своих последующих попытках сценических «обманов». Так как способами алхимии артистка явно владеет, играя «в» Пиаф, «за» Пиаф, «над» Пиаф, «около» Пиаф… Играя искренне и мастерски, запутав нас окончательно в финале истории о «той», у которой то ли черти в душе гнездились, то ли ангелы пели в ней?