С годами у меня портится характер. Например, все чаще возмущаюсь по поводу музыки. Меня раздражают Алена Апина, «Тату», «Руки вверх», композитор Игорь Крутой и десятки прочих крутых композиторов. То есть даже не они сами, а тот факт, что вокруг меня изо дня в день сужается и сжимается пространство, в котором их нет, пространство, свободное от них. Разумеется, внутри своей маленькой частной крепости я еще как-то могу от них укрыться — нажимая на телевизионном пульте любимую кнопку off или наполняя свой дом иной, своей музыкой — и чем более громкой, тем более прекрасной. Но, к сожалению, в этой жизни приходится еще и передвигаться. И вообще — бывать в мире внешнем. Вот там они меня и достают!
Поездка в такси, маршрутке, междугородном автобусе, поезде, загорание на пляже, прогулка на окраине городского парка, сидение в кафе за кофе, пивом и т.п. — могут превратиться и все чаще превращаются в настоящий аудиоад в миниатюре. Почему украинцы так любят именно русскую музыку? — я пытаюсь переводить этот вопрос в плоскость мировоззренческую, т.к. не сомневаюсь, что здесь не обошлось без каких-то глубинных прапричин, скрытых едва ли не на хромосомном уровне.
Некоторые мои знакомые отвечают мне, что этой музыки у нас просто жутко много, а какой-либо другой значительно меньше. Следовательно, она выпирает наружу чисто количественно, а вообще нашим соотечественникам, по большому счету, все равно, что слушать — лишь бы что-нибудь гремело на фоне жизненного потока. Если даже принять эту версию, то и она не очень утешительна, поскольку свидетельствует о роковой запущенности внутренней гигиены.
Впрочем, я неоднократно наблюдал то, что безусловно опровергает подобное объяснение некоторых моих знакомых. Например, вы сидите в баре, где радиоприемник настроен на какую-нибудь эфэмную волну. Атмосфера совершенного равнодушия — звучит что-то англоязычное, потом какой-нибудь Рамацотти, что-то еще, затем возможна (до сих пор случается) песня на украинском. С равнодушием покончено. Нервная рука бармена начинает искать другую волну и не успокаивается, пока не находит что-нибудь (наконец-то!) российское — попсу, блатняк, шансон или замаскированный под рок слащавый романс. При этом он/она еще и победоносно добавляет громкость, побольше, по максимуму — есть, найдена социальная норма, наша музыка, Русское радио. Нет, не по барабану нашим соотечественникам, что там у них гремит на фоне — да и барабанов как таковых они уж точно слушать не станут!
Тарас Прохасько, мнение которого я ценю выше, чем мнения всех прочих странствующих философов, трактует эту склонность как неосознанную потребность в «литературе», то есть «нарративе», то есть «историях». Водитель автобуса Косив — Верховина не читает книг (и, возможно, он в этом совершенно прав), но, как и все люди, хочет, чтобы ему рассказывали человеческие истории. Полуразмагниченная кассета с песнями какого-нибудь Аркадия Укупника — найденное в шоферском бардачке десятилетнее наследство переведенного на другой маршрут коллеги — способна удовлетворить эту тоску. Русские песни зачастую рассчитаны на доверчивость. Они сделаны очень функционально, с совершенным знанием миллионных целевых аудиторий.
Но и такой версии для меня мало. Слишком она мягкая, что ли. Нет, я не собираюсь повторять за воскресшим недавно классиком «так что же мы за народ такой?», я просто пытаюсь время от времени куда-то уехать, хотя бы ненадолго, куда-нибудь, где не буду этого слышать. Поскольку это относится к тем случаям, когда хоть и не слушаешь, но слышишь.
Мои странствования, точнее, бегства, иногда заводят меня в места легендарные. В столице Свободного Государства Бавария Мюнхене одним из таких мест является «Гофбройгаус» — гигантский по площади и объемности пивной ресторан, способный принять одновременно тысячи посетителей. Описывая его, я всегда использую образ всадника — по залам «Гофбройгауса» действительно можно было бы носиться на добром скакуне. Гоф! Брой! Гаус! Подозреваю, что именно здесь варилось пиво для баварских королей, где-то в его подземных, столь же просторных склепах. Я даже не подозреваю — я просто знаю, что именно отсюда начинался национал-социализм, во всяком случае пивной путч со всеми его последствиями. Хотя лично у меня атмосфера этого гиперучреждения вызывает прежде всего несколько фривольные ассоциации — баварские рустикальные кинокомедийки, здоровый секс на природе, элементы мягкого аграрного порно. Возможно, причина этого — разгоряченные декольтированные официантки, способные нести перед собой, словно груди, сразу по двенадцать полных литровых кружек? Да, безусловно они, но и что-то другое. Музыка, живая музыка — оркестрик посреди главного зала: шляпы, кожаные штанишки до колен, мохнатые колени, гетры, камзолы. Трубы, тромбоны, аккордеон, перкуссия. Вальсы и марши, а также польки — музычка еще из тех кинокомедиек.
Нас трое, и мы оказываемся в этом хмельном капище довольно поздним вечером, когда медь и мощь духовых приобретают особую пронзительность, а певец уже и не мечтает о полной октаве. Представьте себе эту переполненность, эти тысячи пар посоловевших глаз, этот рев, крик, дым, ор, эти всплески маршевого энтузиазма и альпийско-охотничьего юмора. Нам приходится почти кричать, чтобы услышать друг друга. Наши разговоры вращаются вокруг одних и тех же тематических осей: пиво светлое и темное, короли-пивовары, нацики, путч, декольте, баварская эротика, альпийские пейзажи, животноводческая зоофилия. Нам хорошо, ведь пива можно заказать еще и сигареты не собираются заканчиваться.
Где-то между десятью и одиннадцатью оркестрик берет четвертьчасовую паузу, а затем снова начинает играть — с новыми силами. Я с ужасом узнаю эти первые аккорды. О, нет, говорю я. Но это не помогает. Баварский национальный оркестрик в кожаных штанишках и войлочных шляпах выходит на «Калинку-малинку».
Зал — да нет, все залы — охватывает невыразимое эйфористическое одурение. Присутствующие срываются с мест, рукоплещут в такт, целуются, плачут и, естественно, подпевают. Множество разобщенных группок становится чем-то единым, порывистым и монолитным. Баварцы и американцы, китайцы, португальцы и новозеландцы, а также все прочие присутствующие и не присутствующие народы, нации и племена поют «Калинку». Мистическая страна-континент на северо-востоке бытия неумолимо засасывает их в себя. Солист в гетрах близок к экстазу. В любую минуту может начаться новый путч. По сути, это тысячеголовое красное от рева тело делает сейчас то же, что и украинские бармены, наконец нащупав волну Русского радио, — они включают его и себя на полную мощность. Мы не одиноки в любви к этим песням. Вместе с нами — тысячи здесь и миллионы во всем мире.
Не в восторге от этого лишь трое, чем-то отдаленно похожие на беглецов. Но они не считаются.